В лавке было темно, и, несмотря на чрезвычайные меры предосторожности, принятые им, яблоки и картошка с грохотом покатились по всей лавке. Вслед за этим по лестнице раздался шум поспешно спускающихся шагов.
— Боже милосердный! Ах! — сказал какой-то голос. — Что ты выделываешь?
Мистер Джобсон обернулся и увидел свою жену, которая остановилась в дверях.
— Я ищу свое платье, мать, — коротко ответил он.
— Платье? — сказала мистрисс Джобсон, делая вид, что она здесь ни причем. — Платье? Да оно, ведь, лежало на стуле!
— Я говорю о платье, подходящем доброму христианину, подходящем мелочному торговцу, — сказал Джобсон, повышая голос.
— Это было маленьким сюрпризом, дорогой мой, — ответила жена. — Я, и Берт, и Глэдис, и Доротея, давно уже копили деньги для того, чтобы сделать тебе этот подарок.
— Это очень мило с вашей стороны, — кротко сказал он. — Очень — но…
— И каждая из них делала это по секрету от других, — прервала его жена. — Что касается Глэдис, то я убеждена, что никто даже не подозревает, сколько она истратила.
— Ладно, пусть никто не подозревает, это неважно, — возразил мистер Джобсон. — Как я уже сказал, это очень мило с вашей стороны, но носить это новое платье я не могу… Где другое — мое старое?
Мистрисс Джобсон колебалась.
— Где мое другое? — повторил ее супруг.
— Его отдали в починку, — нашлась вдруг его жена. — Тетя Эмма взялась его починить, а ты, ведь, ее знаешь… Ах, Альф, Альф! Я поражаюсь твоему упрямству.
Мистер Джобсон закашлялся.
— Это все воротнички, матушка, — сказал он, наконец. — Я уже 20 лет не надевал воротничка, с тех самых пор, как мы в последний раз выходили с тобою прогуляться; я и тогда недолюбливал его.
— Тем позорнее для тебя! — сказала его жена. — Я убеждена, что ни один порядочный деловой человек не позволит себе расхаживать, повязав вокруг шеи носовой платок вместо воротника.
— Вероятно, у них не такая нежная и чувствительная кожа, как у меня, — раздражительно ответил муж. — А, кроме того, вообрази себе меня в цилиндре. Ведь я же буду шутом гороховым, посмешищем всего околотка!
— Глупости! — сказала жена. — Это только низшие классы будут смеяться, но, ведь, никто не обращает внимания на их мнение.
Мистер Джобсон вздохнул.
— Ну, ладно! Значит, мне придется снова лечь в постель, — грустно сказал он. — Пока что, мать, надеюсь, что ты будешь веселиться в Паласе.
Он подобрал свое стеганное одеяло и с чувством собственного достоинства, поднялся вновь по лестнице в свою спальню, где долго стоял, мрачно обдумывая положение вещей. С тех пор, как Глэдис и Доротея настолько выросли, что уже обращали на себя внимание молодых людей по соседству, туалетный вопрос становился все несноснее. Он выглянул из-за шторы в окно на улицу, освещенную ярким солнцем, затем оглянулся назад на смятую кровать. Шепот голосов внизу дал ему понять, что заговорщики не считали себя побежденными и терпеливо ожидали результата.
В конце концов, он все-таки оделся и стоял, как баран — краснолицый баран, с толстой шеей, в то время, как мистрисс Джобсон пристегивала ему крахмальный воротничок.
— Берт хотел купить еще выше воротничок, — заметила она. — Но я сказала, что для начала и этого достаточно.
— Хотел, должно быть, чтобы он мне рот закрыл, — сказал несчастный мистер Джобсон. — Ладно, пусть будет по вашему. Обо мне не беспокойтесь. В этих брюках и воротничке я не смогу даже и соверена поднять, если найду его на дороге.
— Если найдешь, покажи мне, я подниму его для тебя, — ответила жена, надевая шляпу и направляясь к двери. — Идем!
Мнстер Джобсон с оттопыренными руками и головой, неестественно торчавшей из высокого воротничка, спустился вслед за нею по лестнице и, войдя в кухню, заметил, как все вдруг притихли; по видимому, его появление произвело фурор. Шепот восхищения, нарушивший воцарившуюся было гробовую тишину, вызвал краску на его лице.
— Не понимаю, отчего он раньше этого не сделал, — скромно сказала Глэдис. — Ведь на улице не встретишь ни одного человека, который бы хоть в четверть так шикарно выглядел.
— Сидит на нем, как перчатка! — сказала Доротея, оглядывая его кругом.
— И длина точка в точку, как нужно, — добавил Берт, рассматривая фрак.
— И держится он прямо, как солдат, — радостно хлопая в ладоши, сказала Глэдис.
— Можно-ли снять воротничок, — кротко спросил мистер Джобсон. — Хоть на то время, что я ем рассольник, мать?
— Не будь дураком! — сказала ему жена. — Глэдис, налей-ка отцу чашку крепкого горячего чаю; кстати не забудь, что поезд отходит в половине 2-го.
— Он все равно уйдет, как только увидит меня, — заметил мистер Джобсон, покосившись на свои брюки.
Мать и дети, в восторге от успеха своей затеи, смеясь, аплодировали ему, а мистер Джобсон, все-таки польщенный произведенным эффектом, принялся за свой завтрак. После еды, он закурил для пищеварения свою короткую глиняную трубку; несколько минут спустя, мистрисс Джобсон ее конфисковала.
— Иначе он продолжал бы курить ее и на улице, — объяснила она детям.
— А почему бы и нет? — спросил ее муж. — Я всегда это делаю.
— Но не в цилиндре, — ответила мистрисс Джобсон, покачав головой.
— Или во фраке! — добавила Доротея.
— Одно не идет к другому, — сказала Глэдис.
— Я от души желаю, чтобы что-нибудь испортило шляпу, — серьезно сказал мистер Джобсон. — Как это ни неприятно, но категорически заявляю тебе, мать, что я должен курить.
Мистрисс Джобсон улыбнулась, и подойдя к шкафу, достала оттуда с победоносной улыбкой семь опасных на вид сигар. Мистер Джобсон свистнул и, недоверчиво взяв одну из них, принялся осторожно ее рассматривать.
— Как они называются, мать? — спросил он.
— Начало и конец курения!
Мистрисс Джобсон невольно улыбнулась.
— Мы с девочками пойдем наверх одеваться. Присмотри за ним Берт.
Отец и сын улыбнулись друг другу; и чтобы скоротать время, каждый из них взял себе по сигаре. Только что они выкурили их, как послышался шум и шелест юбок, и мистрисс Джобсон с дочерьми, роскошно разодетые, вошли в комнату и остановились, застегивая перчатки. Сильный запах духов смешался с ароматом сигар.
— Окружите меня так, чтобы меня не было видно, — умолял мистер Джобсон, когда они вышли из дому. — Только пока мы выйдем из нашей улицы, там дальше — мне не важно!
Мистрисс Джобсон рассмеялась, подтрунивая над его страхом.
— Ну, если не хочешь, то перейди хоть на ту сторону, — настаивал мистер Джобсон. — Вон Билль Фолей стоит у дверей.
Мистрисс Джобсон презрительно фыркнула.
— Ну, и пусть стоит, — сказала она высокомерно.
Мистер Фолей не преминул воспользоваться этим разрешением. Он тщательно рассматривал мистера Джобсона, вытаращив глаза, и, когда компания приблизилась к нему, он от изумления медленно присел на ступени; но в этот самый момент дверь за его спиной предательски открылась, и он неожиданно опрокинулся на спину, показав взорам заинтересованного мира, пару подбитых колоссальными гвоздями подошв.
— Я предупреждал тебя, что это так кончится, — покраснев, сказал Джобсон. — Ты так же, как и я, знаешь, каков этот Билль.
Жена его молча кивнула головой, и все ускорили шаги. Голос простодушного мистера Фолей, жалобно взывающий к своей матери, преследовал их до самого конца улицы.
— Я знаю, что будет, — сказал мистер Джобсон, вытирая вспотевшее лицо. — Билль никогда не расскажет мне, чем это кончилось.
— Глупости, — сказала его жена, сдерживаясь. — Ты, может быть, хочешь сказать, что должен спрашивать совета у Билля, как тебе одеваться. Ты скоро надоел бы ему этим; да и кроме того, все, что произошло, — великолепно; пусть он узнает, кто ты. Немного найдется коммерсантов, которые унижались бы до знакомства со всяким штукатуром.
Мистер Джобсон почесал ухо и воздержался от ответа. Умственные волнения перестали его тревожить, но физически он чувствовал себя все более и более стесненным. Шляпа и воротничок беспокоили его больше всего, да и все остальные принадлежности костюма, никак не хотели привыкнуть к его телу. Его беспокойство выражалось так явно, что мистрисс Джобсон после некоторого колебания решила, что, кроме воскресений, он станет носить этот костюм только в исключительных случаях.
— Неужели мне придется надевать его каждое воскресенье? — спросил несчастный, побледнев. — А я ведь думал, что это только для больших праздников.
Мистрисс Джобсон кротко предложила ему "Не быть дураком".
— Только что им был, — серьезно сказал ей муж. — Ты не имеешь понятия о моих страданиях: у меня разболелась голова, я почти задыхаюсь, и у меня такое чувство, точно кто-то, кого я вовсе не люблю, меня крепко обнимает.
