Мы заперлись и приказали караульному никого не пускать.
Сначала распечатали письмо, захваченное въ конюшнѣ. Въ немъ было слѣдующее:
„Священный Союзъ нашелъ въ обычномъ ружьѣ приказаніе отъ начальника, оставленное тамъ прошлою ночью, которое отмѣняетъ прежнія инструкціи, данныя подчиненной части. Оставилъ въ ружьѣ обычное указаніе, что приказаніе достигло назначенія“.
Уэббъ прервалъ чтеніе:
— Развѣ мальчикъ теперь не подъ постояннымъ надзоромъ?
Я сказалъ:- Да, онъ находился подъ строжайшимъ надзоромъ со времени захвата его перваго письма.
— Тогда какимъ же образомъ онъ можетъ положить что-нибудь въ ружье или что-нибудь оттуда вытащить и не быть пойманнымъ?
— Да, — сказалъ я, — мнѣ это не особенно нравится.
— Мнѣ тоже, — сказалъ Уэббъ. — Это просто значитъ, что между самыми часовыми есть заговорщики. Безъ ихъ помощи это не могло быть сдѣлано.
Я послалъ за Рэйбурномъ и приказалъ изслѣдовать баттареи и посмотрѣть, что тамъ можно найти. Затѣмъ мы продолжали чтеніе письма:
„Новыя приказанія очень рѣшительны и требуютъ, чтобы ММММ были ФФФФ къ тремъ часамъ завтрашняго утра. Двѣ сотни прибудутъ маленькими партіями, съ поѣздомъ и иначе, съ разныхъ сторонъ и окажутся во-время на указанномъ мѣстѣ. Сегодня я раздамъ значекъ. Успѣхъ, повидимому, обезпеченъ, хотя что-то должно быть открыто, потому что караулъ удвоенъ и начальство прошлой ночью нѣсколько разъ дѣлало обходъ. В. В. пріѣзжаетъ сегодня съ юга и получитъ секретныя приказанія по другой методѣ. Вы всѣ шестеро должны быть въ 166, ровно къ двумъ часамъ по полун. Тамъ вы найдете Б. Б., который вамъ передастъ подробныя указанія. Пароль тотъ же, что въ послѣдній разъ, только наоборотъ: первый слогъ ставьте послѣднимъ, послѣдній — первымъ. Помните ХХХХ. Не забывайте. Будьте мужественны. Прежде чѣмъ взойдетъ солнце, вы будете героями, прославитесь на вѣки. Вы прибавите безсмертную страницу къ исторіи. Аминь.“
— Громъ и Марсъ, — сказалъ Уэббъ, — да мы, какъ видно, попадаемъ въ горячую передѣлку.
Я сказалъ, что вещи, несомнѣнно, начинаютъ принимать весьма серьезный оборотъ.
— Готовится отчаянное предпріятіе, это ясно, какъ день; назначается для него сегодняшняя ночь, это тоже ясно. Точное свойство предпріятія, т. е. я подразумѣваю способъ его веденія, скрыть отъ насъ этими непонятными эфами и эмами. Но конечная цѣль всего этого, мнѣ кажется, захватъ и плѣнъ поста. Теперь мы должны дѣйствовать быстро и рѣшительно. Я думаю, что мы ничего не выиграемъ, продолжая свою тайную политику съ Уиклоу. Мы должны также, какъ можно скорѣе узнать, гдѣ находится 166, чтобы имѣть возможность накрыть тамъ шайку въ 2 часа пополун. Самый быстрый способъ узнать это — добыть силою признаніе у этого мальчика. Но прежде всего, прежде, чѣмъ совершить рѣшительный шагъ, я долженъ изложить факты военному департаменту и просить полномочія.
Приготовили шифрованную депешу. Я прочелъ ее, одобрилъ и отправилъ. Затѣмъ мы окончили обсужденіе вышеприведеннаго письма и распечатали то, которое было взято у хромого джентльмэна. Въ конвертѣ ровно ничего не было, кромѣ совершенно чистаго листа почтовой бумаги. Это былъ большой ударъ для нашихъ горячихъ, ревностныхъ ожиданій. Мы почувствовали себя такими же блѣдными, какъ бумага, и вдвое глупѣе; но это продолжалось лишь съ минуту, потому что мы сейчасъ же подумали о „симпатическихъ чернилахъ“. Мы подняли бумагу къ огню и ждали, пока выступятъ буквы подъ вліяніемъ теплоты, но на бумагѣ ничего не появилось, кромѣ слабыхъ черточекъ, ничего, намъ не говорившихъ. Тогда мы послали за докторомъ и предложили ему испробовать всѣ извѣстные ему способы до тѣхъ поръ, пока не нападетъ на настоящій, и принести мнѣ содержаніе письма, какъ только ему удастся вызвать его на поверхность. Это была довольно скучная проволочка и мы, понятно, сердились страшно, такъ какъ вполнѣ надѣялись узнать изъ этого письма важнѣйшую тайну заговора.
Въ это время явился сержантъ Рэйбурнъ и вытащилъ изъ кармана скрученную веревку около фута длиной съ тремя узлами на ней.
— Я вытащилъ это изъ ружья на ватеръ-фронтѣ,- сказалъ онъ, — я вытащилъ патроны изъ всѣхъ ружей, посмотрѣлъ тщательнѣйшимъ образомъ. Эта веревка — единственная вещь, которую я нашелъ.
Итакъ, этотъ кусокъ веревки былъ знакомъ Уиклону, что „приказанія начальника достигли назначенія“. Я приказалъ, чтобы всѣ часовые, стоявшіе близъ этого ружья, были отведены подъ арестъ, каждый въ отдѣльности безъ разрѣшенія сообщаться между собой, безъ моего личнаго позволенія и приказанія.
Отъ секретаря военнаго департамента пришла слѣдующая телеграмма:
„Пріостановить habeas corpus. Поставить городъ на военное положеніе. Произвести необходимые аресты. Дѣйствовать быстро и рѣшительно. Доносить департаментамъ“.
Теперь мы имѣли возможность приступить къ дѣлу. Я приказалъ безъ шума арестовать хромого джентльмэна и привести его въ крѣпость. Я посадилъ его подъ стражу и запретилъ сообщаться съ нимъ. Онъ сначала возмущался, но скоро покорился.
Затѣмъ пришло извѣстіе, что видѣли, какъ Уиклоу передавалъ что-то одному изъ нашихъ новыхъ рекрутъ, и что какъ только онъ отвернулся отъ нихъ, они были схвачены и отведены подъ арестъ. На каждомъ былъ найденъ небольшой клочекъ бумаги съ слѣдующею надписью карандашамъ:
Орелъ Третій этажъ.
Помни ХХХХ.
Согласно инструкціямъ, я телеграфировалъ шифромъ въ департаментъ о сдѣланномъ прогрессѣ и описалъ записку. Повидимому, мы теперь были въ достаточно сильномъ положеніи, чтобы рискнуть обличить Уиклоу. Я послать за нимъ. Послалъ также за письмомъ къ доктору и получилъ его обратно съ донесеніемъ, что ни одинъ способъ не удался, но что онъ попробуетъ еще одинъ, когда я возвращу ему письмо.
Вошелъ Уиклоу. У него былъ нѣсколько тревожный, безпокойный взглядъ, но самъ онъ держалъ себя свободно и спокойно, и если подозрѣвалъ что-нибудь, то этого нельзя было узнать по его виду. Я съ минуту продержалъ его въ молчаніи, потомъ сказалъ пріятнымъ тономъ:
— Дитя мое, зачѣмъ же ты такъ часто ходишь въ эту старую конюшню?
Онъ отвѣтилъ просто и безъ смущенія:
— Я, право, не знаю, сэръ, безъ всякой особенной причины. Просто я люблю быть одинъ и развлекаюсь тамъ.
— Ты тамъ развлекаешься, не такъ ли?
— Да, сэръ, — отвѣчалъ онъ такъ же невинно и просто, какъ прежде.
— И это все, что ты тамъ дѣлаешь?
— Да, сэръ, — отвѣтилъ онъ, посмотрѣвъ на меня съ дѣтскимъ удивленіемъ въ своихъ большихъ, мягкихъ глазахъ.
— Ты увѣренъ въ этомъ?
— Да, сэръ, увѣренъ.
Помолчавъ немного, я сказалъ:
— Уиклоу, зачѣмъ ты такъ много пишешь?
— Я немного пишу, сэръ.
— Немного?
— Да. А если вы говорите о моемъ строченіи, то да, я строчу немножко ради развлеченія.
— Что ты дѣлаешь съ своимъ строченіемъ?
— Ничего, сэръ, бросаю его.
— Никогда никому не посылаешь его?
— Нѣтъ, сэръ.
Я внезапно развернулъ передъ нимъ письмо къ „полковнику“. Онъ слегка вздрогнулъ, но сейчасъ же овладѣлъ собой. Легкая краска выступила у него на щекахъ.
— Какъ же случилось, что эту записку ты послалъ?
— Я не думалъ сдѣлать этимъ ничего дурного, сэръ.
— Не думалъ сдѣлать ничего дурного! Ты выдаешь вооруженіе и положеніе поста и не находишь въ этомъ ничего дурного?
Онъ опустилъ голову и молчалъ.
— Ну, говори же и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?
Теперь онъ началъ выказывать тревогу, но быстро овладѣлъ собой и возразилъ тономъ глубокой искренности:
— Я скажу вамъ правду, сэръ, всю правду. Письмо это никому не предназначалось. Я написалъ его для собственнаго удовольствія. Я вижу свою ошибку, сознаю всю свою глупость. Но это единственное мое прегрѣшеніе, сэръ, клянусь честью.
— А! Я очень радъ. Такія письма писать опасно. Надѣюсь ты вполнѣ увѣренъ, что это единственное написанное тобой письмо?
— Да, сэръ, совершенно увѣренъ.
Его смѣлость была изумительна. Онъ сказалъ эту ложь съ такимъ искреннимъ выраженіемъ лица, какъ ни одно существо въ мірѣ. Я подождалъ, пока немного утихнетъ мой гнѣвъ, и сказалъ:
— Уиклоу, напряги теперь хорошенько свою память и посмотри, не можешь ли ты объяснить мнѣ два-три недоразумѣнія, о которыхъ я желаю у тебя спросить?
— Я постараюсь, сэръ.
— Такъ начнемъ съ того, кто такое начальникъ?
Я поймалъ его испуганный взглядъ на насъ, но это было все. Черезъ минуту онъ опять сталъ ясенъ, какъ день, и отвѣтилъ:
— Я не знаю, сэръ.
— Ты не знаешь?
— Не знаю.
— Ты увѣренъ, что не знаешь?
Онъ попробовалъ посмотрѣть мнѣ въ глаза, но напряженіе было слишкомъ сильно. Подбородокъ его тихо склонился къ груди, и онъ молчалъ. Такъ онъ стоялъ, нервно играя пуговицей мундира, возбуждая сожалѣніе, несмотря на свои низкіе поступки. Я прервалъ его молчаніе вопросомъ:
