Она прервалась с легким содроганием. Фремтон почувствовал облегчение, когда в комнату ворвалась тетушка с вихрем извинений на запоздалое появление.
— Надеюсь, Вера развлекла вас? — спросила она.
— С ней было очень интересно, — ответил Фремтон.
— Надеюсь, вы не возражаете, что окно открыто, — живо спросила миссис Сэпплтон, — мой муж и братья должны вернуться после стрельбы, а они всегда приходят этой дорогой. Сегодня они пошли пострелять на болота, поэтому устроят маленький кавардак на моих бедных коврах. Вы, мужчины, таковы, не правда?
Она продолжала радостно болтать об охоте, об отсутствии охотничьей птицы и о перспективах зимней охоты на уток. Фремтону все это казалось чистым ужасом. Он делал отчаянные, но лишь частично успешные, попытки повернуть разговор к менее горячим темам; он сознавал, что хозяйка уделяет ему лишь часть своего внимания, а ее глаза постоянно блуждают мимо него в открытое окно и на лужайку в окне. Несчастливое совпадение, что ему пришлось нанести визит именно в день трагической годовщины.
— Врачи пришли к согласию прописать мне полный покой, отсутствие умственного возбуждения, уклонение от резких физических нагрузок любой природы, — объявил Фремтон, который находился в состоянии широко распространенного заблуждения, что абсолютные незнакомцы и случайные знакомые умирают от желания услышать последние новости о лечении и немощах другого, их причинах и протекании. — По поводу диеты врачи не столь согласны, — продолжал он.
— Вот как? — сказала миссис Сэпплтон голосом, лишь в последний момент подавив зевок. Потов он вдруг просияла напряженным вниманием — но не к тому, что говорил Фремтон.
— Вот они, наконец! — воскликнула она. — Как раз к чаю, и не кажется, что они по уши в грязи!
Фремтон слегка вздрогнул и повернулся к племяннице, намереваясь выразить взглядом сочувственное понимание. Однако, ребенок смотрел в открытое окно с изумлением и ужасом в глазах. В холодном потрясении безымянного страха Фремтон повернулся на своем стуле и посмотрел в том же направлении.
В сгущающемся сумраке через лужайку к окну шли три фигуры, все несли под мышками ружья, один из них был дополнительно обременен белым плащом, висящем на плече. Близко к их ногам жался уставший коричневый спаниель. Они бесшумно приблизились к дому, а потом хриплый молодой голос запел из темноты: — Берти, почему ты скачешь?
Фремтон дико схватил свой стек и шляпу; дверь в холл, дорожка из гравия и входные ворота были смутно отмеченными этапами его панического отступления. Велосипедисту, едущему по дороге, пришлось врезаться в живую изгородь, чтобы избежать неминуемого столкновения.
— Вот и мы, дорогая, — сказал владелец белого макинтоша, входя в окно, — слегка грязные, но в основном сухие. Кто это выскочил, когда мы вошли?
— Весьма экстраординарный человек, мистер Наттель, — ответила миссис Сэпплтон, — говорил только о своих болезнях и унесся без слова прощания или извинения, когда вы появились. Можно подумать, что он увидел привидение.
— Мне кажется, это из-за спаниеля, — спокойно объяснила племянница, — он говорил мне, что боится собак. Как-то раз на кладбище где-то на берегах Ганга за ним охотилась стая одичавших собак и ему пришлось провести ночь в свежеотрытой могиле, когда эти твари рычали, хрипели и пускали слюну прямо над ним. Достаточно, чтобы расстроились нервы.
Ее коньком была романтика.
Стоял жаркий день, и в вагоне поезда было соответственно душно, а следующая остановка ожидалась лишь в Темплкомбе почти через час. Пассажирами купе были девочка, девочка поменьше и мальчик. Тетушка, присматривающая за детьми, занимала место в одном углу, а напротив сидел холостяк, с ними незнакомый, однако девочки и мальчик определенно неспроста сидели на его половине. И тетушка, и дети все время вели лаконичный и упорный диалог, вызывая впечатление домашней мухи, которая отказывается признать поражение. Большинство замечаний тетушки начинались словом «нельзя» а почти все реплики детей — словом «почему». Холостяк помалкивал.
— Нельзя, Сирил, нельзя, — воскликнула тетушка, когда мальчик начал шлепать по диванным подушкам, подымая тучу пыли при каждом ударе.
— Сядь и смотри в окно, — добавила она.
Ребенок неохотно подвинулся к окну. — Почему овец угоняют с поля? — спросил он.
— Наверное, их переводят на другое поле, где больше травы, — неуверенно сказала тетушка.
— На этом поле полно травы, — возразил мальчик, — здесь вообще ничего нет, кроме травы. Тетя, на этом поле полно травы.
— Наверное, на другом поле трава лучше, — беспомощно предложила тетушка.
— Почему лучше? — возник мгновенный и неизбежный вопрос.
— Ах, посмотри на этих коров! — воскликнула тетушка. Вдоль дороги почти на каждом поле стояли коровы, но она заговорила так, словно обращала внимание на диковину.
— Почему трава на другом поле лучше? — упорствовал Сирил.
Недовольное выражение на лице холостяка превратилось в хмурость. Он черствый, малосимпатичный человек, мысленно решила тетушка. Она была совершенно неспособна прийти к какому-нибудь удовлетворительному решению относительно травы на другом поле.
Меньшая девочка устроила вылазку в ином направлении, начав декламировать «По дороге в Мандалей». Она знала только первую строчку стихотворения, но использовала свое ограниченное знание самым полным образом. Она повторяла строку снова и снова мечтательным, но решительным и очень громким голосом, и холостяку казалось, что кто-то поспорил с нею, что она не сможет повторить строку вслух две тысячи раз без остановки. Тот, кто сделал на это ставку, похоже, проигрывал пари.
— Подойдите сюда и послушайте сказку, — сказала тетушка, когда холостяк дважды взглянул на нее и один раз — на сигнальный шнур к проводнику.
Дети нехотя потянулись в тетушкин угол. Очевидно, ее репутация сказочницы не заслуживала у них высокой оценки.
Тихим доверительным голосом, часто прерываемым громкими нетерпеливыми вопросами слушателей, она начала неувлекательную и прискорбно скучную сказку о маленькой девочке, которая была доброй, у которой из-за ее вежливости было много друзей и которую в конце спасали от бешеного быка многочисленные спасители, восхищенные ее высокой моралью.
— Стали бы ее спасать, если бы она не была доброй? — потребовала ответа большая из девочек. Именно такой вопрос хотел бы задать и холостяк.
— Вообще-то, да, — неубедительно признала тетушка, — но не думаю, что они так быстро прибежали бы на помощь, если бы так не любили ее.
— Это самая глупая сказка, которую я слышала, — с громадной убежденностью сказала большая девочка.
— Она такая глупая, что я почти сразу перестал слушать, — сказал Сирил.
Меньшая девочка не стала комментировать сказку, так как уже долго бормотала себе под нос, повторяя полюбившуюся строчку.
— Кажется, как сказочница вы не добились успеха, — вдруг сказал холостяк из своего угла.
Тетушка мгновенно ощетинилась, защищаясь от неожиданной атаки.
— Очень трудно рассказывать такие сказки, которые дети могли бы одновременно понять и принять, — чопорно сказала она.
— Я с вами не согласен, — ответил холостяк.
— Наверное, вы сами хотите рассказать сказку, — парировала тетушка.
— Расскажите нам сказку, — потребовала большая девочка.
— Давным-давно, — начал холостяк, — жила-была девочка по имени Берта, которая была чрезвычайно доброй.
Мгновенно пробудившийся интерес детей начал сразу угасать; все сказки оказывались страшно похожими друг на друга вне зависимости от того, кто их рассказывал.
— Она делала все, что ей говорили, она всегда говорила правду, она держала одежду в чистоте, она ела молочные пудинги, словно это было печенье, намазанное джемом, она учила все уроки наизусть и всегда и со всеми было очень вежлива.
— Она была красивая? — спросила большая девочка.
— Не такая красивая, как вы обе, но все же чудовищно хорошенькая, — сказал холостяк.
Возникла волна реакции в пользу сказки; слово «чудовищная» в соединении с понятием красоты было впечатляющей новинкой. Казалось, оно вводило частичку правды, столь недостающей в тетушкиных сказках о детской жизни.
— У нее было такое хорошее поведение, — продолжал холостяк, — что она заслужила несколько медалей, которые всегда носила на платье. У нее была медаль за послушание, медаль за исполнительность, и третья — за хорошее поведение. Это были громадные металлические медали и они звенели одна о другую при ходьбе. Ни у кого из детей города, где она жила, не было целых трех медалей, и поэтому все знали, что она — исключительно хорошая девочка.
— Чудовищно хорошая, — процитировал Сирил.
