Старательно копируя с оригиналов, я принялся за рисование. Оказалось, это совсем не так легко, как мне воображалось. Но, наконец, через две недели получилось пять полуподлинных Гогенов. Настоящего знатока живописи они бы не обманули, но одурачить жадину, как вы увидите, удалось.
Краски еще пахли, и я опять опустил полотна в лагуну, дал им помокнуть пару деньков. А вытянув, положил на солнце «лицом» вверх, и еще на денек «лицом» вниз. Потом припудрил старым молотым кофе, а потом стер грубой тряпицей. Протер жиром и насухо вытер. И только тогда отнес в бойлерную, где припорошил угольной пылью и ждал еще неделю.
Наконец, выбрав лучшее полотно из пяти, завернул его в газеты и понес в гостиницу, где жил Моэм. Они с Хэкс тоном сидели на веранде и угощались пуншем с ромом.
Наверное, читатель уже решил, что я замыслил выдать свои копии за оригиналы и всучить их Моэму. Вовсе нет. Мой план был куда хитроумнее. Я ни на миг не усомнился, что Моэм примет мои копии за подлинники. После смерти Гогена прошло всего тринадцать лет. При жизни он продал очень немного своих работ. От французского чиновника, который часто ездил в моем такси, я узнал, что сейчас полотна Гогена начали гулять по Лондону и Парижу по ценам довольно низким. Так что подделывать Гогена — интереса никакого, пустая трата времени.
Да и у Моэма никаких причин подозревать у меня талант или наклонности такого толка нет.
Итак, я очень уверенно подошел к веранде, хотя на теплый прием рассчитывать не приходилось.
Завидев меня — наши дорожки с того дня, как он пнул и обругал меня, не пересекались — Моэм мигнул и отвернулся.
— Простите, мистер Моэм...
— Слушай, будь умником, мотай отсюда, приятель,— прервал Хэкстон.
— Я, мистер Моэм, хотел попросить прощения за ту дверь.
Я бы... предпочел... не обсуждать ее.— Моэм заикался, трагически устремив глаза в пространство.
Не испугавшись, я стоял на своем. Я приподнял картину.
— Сэр, вы вроде интересуетесь работами Поля Гогена?
— Что там у вас? — медленно повернулся ко мне Моэм.
— Могу только сказать, сэр, что это картина, подписанная «ПГО». Нашел ее в бойлерной пивоварни, я там работаю.— Это была правда. Я же сам ее туда поставил. А потом — нашел.— Желаете взглянуть?
Актером Моэм был превосходным.
— Почему бы и нет? — Он пожал плечами. Его выдавали только пальцы, сжимавшие стакан: они побелели.
Я сорвал газету и открыл полотно: при ярком солнечном свете, на близком рас стоянии.
Глаза у обоих расширились, но они молчали. Глядя на нее теперь, по прошествии некоторого времени, я сам удивился: получилась такая эффектная.
— Малость подзапылилась,— заметил я и, обмакнув салфетку в стакан воды, энергично принялся тереть картину.
— Остановитесь! — крикнул Моэм.— Что вы делаете?
Я вспомнил, что вытворял с картиной, и мне стало смешно.
Хэкстон тронул Моэма за руку, и парочка обменялась заговорщицкими улыбками.
— Присаживайтесь, дружок, выпейте с нами.
Я сел, скоро прибыла выпивка.
— Как к... к вам попала эта картина? — говорил Моэм небрежно, но глаз от картины оторвать не мог.— Кому она... принадлежит?
— Мне, сэр,— я рассказал ему о десяти картинах, которые восемь лет назад нашел в бойлерной.
— Так их десять? — У Хэкстона раскрылись глаза.
— Сейчас уже только пять. Остальные я кинул в топку — не тянула.
— Что?! — пальцы у Моэма совсем побелели.— О, господи!
— А эти пять,— вступил Хэкстон,— продать не хотите?
— Отчего же. Как я понимаю, они стоят немало.
— Да нет! — пылко возразил Хэкстон.— Что вы! Может, вообще подделка.
Да, вот уж умник так умник. Если картины ничего не стоят, кому ж это надо — подделывать их? Но я подыграл молодцу.
— Очень даже может быть, сэр. И мне такое приходило в голову. Картины подделывают ребята ушлые. Может, мастак какой по фальшивкам прикатил на Таити лет с десяток назад — подделывать гогеновские картины. Тогда, правда, Гоген ничего не стоил, но у мошенника был дар предвидения, он предугадал, что со временем Гоген будет в цене, взял да и подделал десяток картин. Ему захотелось прокатиться на соседние острова, но таскать картинки за собой обременительно, он и припрятал их в сухое местечко. Собирался, видать, вернуться и «открыть». Но надо же! Шхуна попала в ураган. Утонула, и все погибли. А фальшивки остались валяться в пыли. Пока я на них не наткнулся.— Сохранять серьезное лицо мне было очень трудно — еще бы, плести такие небылицы! — Пожалуй, кто-нибудь скажет,— продолжал я,— что обстоятельства сошлись чересчур уж хитро, но как же тогда иначе подделки попали в бойлерную? Уж не знаю что и придумать.
— А мне объяснение кажется вполне вероятным,— заметил Хэкстон.
Случается и почуднее,— поддакнул Моэм. Я едва ли не слышал, как скрипят от натуги его хитроумные мозги.— А в общем, хотелось бы взглянуть и на остальные картины. Пусть даже и подделки, но они могут представлять ценность... как диковинка.
— Так пойдемте, джентльмены,— я поднялся и двинулся к бойлерной, они — следом, не чуя даже, что за сюрпризец я для них припас! Стервятники.
По узким ступенькам мы спустились в бойлерную. Там было сумрачно, свет проникал лишь через окошко под потолком! В центре — печь, топящаяся углем. Везде валяются ящики с пустыми пивными бутылками. Я пригласил их присесть на скамейку под окном.
Бутылку бренди я припас заранее. В ней была вода, но бутылка была коричневая.
— Постойте-ка,— бормотал я, тычась в полумраке,— где же картинки-то? — и нашарил бутылку.— Извините, требуется освежиться.— Я приложился к горлышку и хорошо отхлебнул.— И куда ж это они запропастились? — Я опять потыкался по углам.— Боже! Уж не спалил их их туземец? Жалко-то,— и услышал, как джентльмены на скамейке охнули.— Хотя, если это подделка, как вы говорите,— невелика потеря.— Я опять отхлебнул.— Нет, погодите. Может, там.— Я извлек картины из темного угла.— О! Так и есть! Вот они! — и швырнул полотна на пол.— Ох, а пылищи-то! — Я схватил щетку и стал ожесточенно тереть одну.
— Не надо! — взмолился Моэм.
Я остановился и, сметя пыль тряпкой, показал им картины.
— Вот, джентльмены. Посмотрите не спеша.— Я повернулся и громко хлебнул «бренди», наблюдая за ними уголком глаза: они рассматривали одну картину за другой.
Пора. Уже должен был сказаться эффект от «бренди». Я нетвердо подошел к ним.
— Ну как, джентльмены? Подделка? Или нет?
Моэм с Хэкстоном переглянулись.
— Боюсь, дружище, все-таки подделка,— высказался Хэкстон.
— А ваше мнение, мистер Моэм?
— Так вот сразу не определишь,— замялся Моэм. Надо отдать ему справедливость, он, похоже, не такой наглый лжец, как Хэкстон.— Но я рискну, куплю их.— Нет, и он лжец.
В Папеэте был сумасшедший, совершенно "безвредный, его свободно пускали болтаться по улицам, но глаза он закатывал по-дикому. Я, пошатываясь, дико закатил глаза.
— Нет, сэр. Не продам.
— Почему же? — рванулся Хэкстон.
— Потому, джентльмены, что это — подделка. Сами же говорите! — Осушив бутылку, я жахнул ее оземь.
— Опять нализался! — прошептал Моэм.
— Почему вы так уверены? — спросил у меня Хэкстон.
— Я их сам писал! Вот почему!
— Совсем спятил! — пробормотал Моэм.
Пошатываясь и спотыкаясь, я подошел к ним.
— Да! Их написал я! Я — великий художник!
— Пусть даже так,— подольстился к сумасшедшему Моэм.— Но у них есть и свои достоинства, и я все равно готов купить их.
— У них есть свои достоинства! — радостно закричал я.— Ох, благодарю вас, сэр. Спасибо! Вы первый, кто оценил мои работы!
— Даю пятьдесят фунтов. За все.
— Целых пятьдесят? Искушаете меня, сэр. Вы искушаете меня. Нет.— С мрачной решимостью я взглянул на них.— Нет. Ни за что! Я хотел узнать — вы ведь разбираетесь в искусстве,— стоят ли чего мои творения?
— Стоят, стоят! — заорал Хэкстон.
— Нет, джентльмены, нет. Мои картины не на продажу. А ну как они попадут в руки бессовестных ловкачей, а те возьмут да и продадут их за подлинные! Гогеновские! Такого нельзя допустить! — Я собрал картины, одну выхватил из рук Хэкстона.— Их надо уничтожить! — и понес холсты к печи.
Нет! Остановитесь! — вскрикнул Моэм.
— Нет, только уничтожить! — я швырнул в топку две, они тут же вспыхнули.
— Вы соображаете, что творите?! — взвизгнул Хэкстон.
Я швырнул третью.
— Остановите его! — крикнул Моэм Хэкстону, и тот подскочил ко мне.
Я поднял лопату и рубанул воздух.
— Картины мои! Я имею право делать с ними, что пожелаю! — и швырнул в печь четвертую и пятую и захлопнул дверцу.— Вот! И конец!
— Боже! Боже! — стонал Моэм.
— Но, мистер Моэм, спасибо вам — вы вдохнули в меня жизнь. Обласкали. Без вас я бы, пожалуй, вовсе забросил живопись.
Я вышел, оставив их одних. Моя месть его высокоблагородию Моэму свершилась. Даже сейчас я хихикаю, вспоминая эту сцену.
