А временами другая, натянув коротенькую юбчонку и подбоченившись, прикрывала глаза и говорила:
— Если бы ты сейчас могла обнять меня и подумать, только подумать: «Я люблю тебя…»
И первая бормотала:
— Ладно.
И дрожащими пальцами вцеплялась в плечи другой старушки.
По большей части это случалось с ними днем, когда лучи полуденного солнца проникали в оконце на крыше, и на их чердаке становилось тепло.
Они никогда толком не знали, как полагается заканчивать подобный поцелуй, и обычно говорили: «Спасибо тебе» или «Это было очень любезно с твоей стороны», и расходились по разные стороны стола.
И пока они так сидели, наступал вечер, и они не произносили ни слова, лишь тогда в полной мере ощущая, насколько сильно они любят друг друга. «Очень, — думали они. — Очень».
Они могли бы сказать друг другу об этом. Но им казалось, что о таких вещах лучше молчать и смаковать переживаемые ощущения в тишине. Смаковать переживаемые ощущения — вот что они находили самой восхитительной вещью на свете.
ДВЕ СТАРУШКИ жили в большом старом доме на краю города.
Прямо над ними жил жалкий-прежалкий старичок, помешавшийся от одиночества. У него был толстый затылок и маленькие глазки с красными, вывернутыми наружу веками.
Иногда он стучался в комнату к старушкам, и они вместе пили чай.
В один прекрасный день старичок сказал, напряженно уставившись в свою чашку:
— А знаете, со мной за всю мою жизнь ни разу ничего такого не приключилось.
— Ну да, и с нами тоже, — поддержали старушки, — тоже никогда ничего такого.
— Да нет, — сказал старичок, — я вовсе не это имею в виду.
— Ах вот как, — сказала одна старушка.
Старичок посмотрел в пол, провел руками по волосам и, запинаясь, выговорил:
— Я вот о чем. Я бы очень не прочь разок это самое…
— Это самое? — переспросила удивленно вторая старушка.
— Ну да, — сказал старичок.
— А что «это самое»?
— Ну это… с вами.
— С нами?
— Ну да, очень бы я был не прочь с вами это самое разок, ну, потрогать у вас кое-что, ну, в общем, вы понимаете, о чем я…
— Да, — сказали старушки. — Понятно.
Воцарилось молчание. Атмосфера накалялась.
Затем одна из старушек сказала:
— Нет, мы не хотим, нельзя.
Старик вскочил и крикнул:
— Ну что вы как дети, в самом-то деле! Ну просто как дети, и все тут!
И не успели старушки ничего сказать, как он, хлопнув дверью, выскочил из комнаты.
Старушки остались сидеть подавленные.
— Ну, это же ничего, что я так сказала? — спросила одна.
— Да нет, — сказала другая старушка. — Я вот как раз об этом и думаю.
Был полдень. Комнату заливало солнце.
Через некоторое время старушек начали одолевать сомнения. Они думали о том, как одинок этот старик, о том, что он, возможно, теперь бесконечно огорчен.
— У нас-то с тобой есть мы с тобой, — сказали они. Они подумали о том, что жизнь старика, вероятно, была сущим адом, что в нем бушевали инфернальные страсти, что ни один луч света не проникал в его душу — вполне вероятно.
Часом позже они взобрались по лестнице и постучались в дверь его мансарды.
— Кто там? — спросил он.
— Это мы, — сказали они. — Можно зайти?
— Нельзя.
— Вам можно… это самое.
— Нет, я больше не хочу.
— Ну… за коленку.
— Нет!
— Под юбки — хоть до каких пор…
— Нет! Убирайтесь! Прочь!
Они вернулись к себе.
Было уже за полдень. Солнце зашло, окрасив крыши красным. За окном возились стайки воробьев, слышался шум автомобилей, самолетов.
Они понуро взглянули друг на друга. Он бы мог проделать с нами все, подумали они. Все, что угодно.
Слышно было, как он топает ногами, хлопает дверьми.
ДВЕ СТАРУШКИ жили в комнатах с красными плюшевыми креслами, тяжелыми гардинами.
Они любили друг друга и за многие годы привыкли думать, что счастливы.
По ночам они осторожно целовались, гладили друг друга по увядшим плечам.
Но вот мало-помалу одна из старушек начала ощущать себя несчастной. Она и сама не знала, когда возникло это чувство и почему. Это было, как если бы она скользила с невысокой горки. Но катилась при этом она одна.
Как-то раз она сказала другой старушке:
— Не надо бы тебе меня больше любить.
Это заявление было такой неожиданностью для второй старушки, что она упала и больно ушибла спину.
— Больше не любить тебя? — сказала она. — Что же мне тогда делать?
— Презирать меня, — сказала первая старушка.
Вторая старушка не смогла ничего на это ответить из-за перехватившего горло тяжелого чувства горечи, прежде ей незнакомого.
Неделю за неделей первая старушка продолжала твердить одно и то же: «Ты не должна больше меня любить» или «Ты в самом деле должна меня презирать». У нее было чувство, что она все быстрее и быстрее летит с горы. Навстречу пропасти.
Вторую старушку это утомило, и она постепенно начала испытывать отвращение к первой старушке, к ее словам, к ее унылым объятиям.
«Она права, — в конце концов с горечью подумала она про себя, — презирать ее надо, и все».
Они решили, что не станут больше прикасаться друг к другу и говорить о любви и страсти.
Они жили еще несколько лет в окружении своей мебели, картинок на стенах и фотографий давно прошедших лет, когда они ездили в Италию, катались на лошадях, были свидетельницами на свадьбах.
Никто не замечал в них никаких перемен.
— До чего же они симпатичные, эти старушки! — говорили соседи.
Пропасть, в которую они, наконец, упали, была мягкой, выстеленной пухом, но пахла отвратительно.
Они умерли, одна вскоре после другой.
ДВЕ СТАРУШКИ.
Жила-была одинокая старушка; она всю жизнь была одинока.
И вот ей позвонила другая старушка.
— Можно мне к вам зайти? — спросила она.
— Откуда вы меня знаете? — спросила первая старушка.
— Так, слыхала.
— От кого?
— Да уже не помню.
— Ах так.
Некоторое время спустя они вместе пили чай. Был поздний полдень. Смеркалось.
— А занимались вы любовью когда-нибудь? — спросила старушка, что пришла в гости.
— Нет.
— А знаете, как это делается?
— Нет, вообще говоря, не знаю.
Они разделись и забрались в постель, две старые, покрытые морщинами старушки.
Они лежали, укрывшись одеялом, и гладили друг друга.
— А получится ли у нас как надо? — спросила одна.
— Да получилось уж, в лучшем виде, — сказала другая.
— Да, я тоже так думаю.
Немного спустя одна старушка спросила:
— Ну а вообще-то, читали вы что-нибудь про это дело?
— Да нет, ничего такого.
— И я нет.
Они целовались, время от времени хихикали, потом уснули.
Посреди ночи первая старушка проснулась. «Ох, — подумала она, — вообразить только, что некоторые люди никогда ничего подобного не испытывали». Ее мысли все время возвращались к бутерброду с ломтиком выдержанного сыра: ничего вкуснее, по ее мнению, придумать было невозможно.
Вторая старушка заворочалась в постели и пробормотала:
— Здорово все же было, а?
— Ага.
Обе они думали: вот, бывает же такое… а если бы мы были помоложе, это было бы еще лучше? Неужели!
Они поразмышляли о слонах, взрывах и загадочных убийствах и снова уснули.
На следующее утро первая старушка сказала:
— Ну, теперь тебе пора.
— Нет, — сказала вторая.
— То есть как это нет? Это мой дом!
— Ах нет, никуда я не пойду. Я люблю тебя.
— Это совершенно неважно.
— Это очень важно.
— Ничуть!
— А я все-таки не уйду!
Первая старушка схватила вторую за плечи.
— Уходи! — завопила она. — Убирайся! Вон!
— Нет! Ни за что! — сказала другая старушка. — Я больше никогда не уйду. Я люблю тебя. Я буду тебе верна. Ты увидишь!
Борясь и толкаясь, они постепенно приблизились к двери. Там они повалились на буфет. За стеклянными дверцами послышался звон бьющейся вдребезги посуды. Старушки тяжело дышали.
Наконец, обессиленные, они рухнули на пол.
— Кошмар, — сказала одна старушка. — Ужас, ужас.
— Никогда не думала, что способна так сильно кого-нибудь любить, — сказала вторая старушка. — Только представь себе: ведь почти всю жизнь прожила! Бывает же такое!
Первая старушка ничего больше не сказала, чувствуя, как колотится ее сердце, и до того закашлялась, что ей пришлось приподняться и сесть.
Вторая старушка спросила:
— Может, тебе воды?
Первая старушка кивнула.
— Ну, давай воды… — сказала она.
ДВЕ СТАРУШКИ.
Две старушки жили в маленьком домике. Рассудок их постепенно слабел. И мало-помалу ими начал овладевать страх, что они больше не любят друг друга.
