Георгий Марчик - Наследник фаворитки

И, как ни странно, они совсем не производили впечатления комичной парочки.

Все-таки эта, хотя и неудачная, попытка экспроприации крупной купюры спасла Юрашу от голодной смерти. В качестве трофея у него остались Тонины рубль с мелочью и начатая книжечка троллейбусных билетов.

 Утром Алик ездил на рынок. Купил кусок телятины на паровые котлеты тетеньке, цыпленка для бульона, свежего творожка, разных душистых травок и корешков, отборных помидоров, цветной капусты.

Оглядывая заваленные овощами ряды, Алик выбирал и покупал только самое свежее, лучшее. И не торговался — он не был мелочным. Голова его была занята отнюдь не покупками и даже не тем, как угодить любимой тетеньке. Завтра вечером предстояло свидание. Вокруг шумели, волновались, кричали, спорили и торговались, но створки Аликиного сердца были распахнуты сейчас лишь для весеннего, тревожно волнующего ветра любовных надежд.

Он думал о том, какие невинные, манящие, какие призывные, чистые и доверчивые глаза у этой звонкоголосой девчонки, сколько обаяния, женственности в мягких и плавных формах ее молодого тела, длинной шеи, тонких гибких руках, покатых плечах, благородном изгибе спины, прямых стройных ножках, гордой упругой походке.

Весь день, дразня воображение, она стояла у него перед глазами, горделивая и доверчивая, смело, неискушенно, с вызовом смотрела ему в глаза. Ехал ли он с рынка, готовил ли на кухне котлетки, накрывал стол, убирал квартиру — все время перед ним была она, заслоняя собой все: и столь «дорогую» тетеньку, и ее захламленную квартирку, и далекого пижона Юрашу, и прошлое, и настоящее, и будущее. В мире была одна она. И никого больше. Алик умел настраиваться па любовный лад.

Машенька тоже, волнуясь, думала о свидании с Аликом, о первом взрослом свидании. Раньше были встречи лишь с мальчиками-ровесниками, такими же, как и сама, вчерашними школьниками, простыми и понятными, молчаливыми, застенчивыми или, напротив, задиристыми, говорливыми воображалами.

После лекций в институте она прибежала домой, быстро прибрала в своей комнате — утром не успела, приготовила обед третьей категории сложности. То есть самый простой. Субботние и воскресные у них в семье были второй категории, а уж праздничные или с гостями — первой, высшей. Потом села за учебник анатомии «зубрить кости».

…В первый раз в анатомическом музее Маша едва не упала в обморок. Оживленные, раскрасневшиеся, в стерильно белых халатах, они зашли в чистый, облицованный белым кафелем зал. На длинных стеллажах вдоль стен, в шкафах и застекленных столах посреди зала покоились разные экспонаты.

Б-р-р-р! До сих пор при одном воспоминании об этом Машу пробирает мороз по коже. Большинство в группе относилось к зрелищу этих несколько экстравагантных препаратов и экспонатов спокойно, даже равнодушно: почти все имели медицинскую практику — работали санитарами, сестрами.

Кажется, этот всевидец и дока — преподаватель анатомии Грошкин заметил ее смятение, потому что когда посмотрел на нее, то как-то странно поперхнулся и сердито сказал:

— Нервные и впечатлительные должны взять себя в руки. Здесь анатомичка, а не театр.

Маша сразу же «мобилизовалась» и взяла себя в руки. Чтобы убедить в этом Грошкина, Маша все время неотрывно смотрела ему прямо в глаза, но он почему-то упорно избегал ее взгляда.

Маше очень нравилось учиться в медицинском институте, быть студенткой. Иногда ей хотелось убедиться, что все это не прекрасный сон, и тогда она доставала из портфеля студенческий билет и зачетку и вновь с наслаждением рассматривала их.

Особенно она любила переходить вместе с группой после лекции или семинарского занятия из одного учебного корпуса в другой. Обширная территория мединститута очень похожа на сад. По аллеям и дорожкам мимо клумб и цветников бродят стайки студентов, спешат по своим делам преподаватели, врачи, санитары, технички.

Иногда Маша уходила позаниматься в огромный парк по соседству с институтом. Здесь растут акации и каштаны, береза, осина, липа, серебристый тополь. Начинался листопад. Пушинками, покачиваясь в сухом солнечном воздушном потоке, на землю плавно опускаются желтые листья. Пропеллерами кружатся в воздухе семена клена.

В парке ее всегда сопровождала неразлучная троица — Ким, Илюшка и Женя. Маша знала, что нравится всем троим, и ей было приятно это.

Мальчики как мальчики. Любят подурачиться и совсем не умеют ухаживать.

Илюшка — мечтатель и романтик, ярый поклонник Макаренко.

— Зря я в медицинский пошел, — сетовал он. — Мне бы в педагогический податься. Я детей люблю. Поехал бы куда-нибудь в Белую Калитву учительствовать.

— Не расстраивайся, Илюшенька, — успокаивала его Маша. Мы ведь на педиатрическом. Будешь детишек лечить. А хочешь в Калитву, кто тебе помешает?

Илюша застенчив и скуп на слова — натура чувствительная и поэтическая, пишет стихи, но не дает читать: стесняется.

Ким — балагур и проказник, никогда не унывает, никогда не обижается, всегда весел, всем доволен. Очень добрый, отдаст последний кусок хлеба. А проголодается, сам со смехом заглянет в чужую сумку:

— Что там у тебя? Есть хочу — умираю.

В первые же дни учебы он записался в разные кружки. Однажды Маша спросила:

— Ну как, Кимуля, по части кружков?

— Зашиваюсь! — жалобно протянул Ким и первый засмеялся. — Я в музыкальном останусь.

— А кино бросишь? — спросила Машенька.

— Что ты? — отпрянул Ким. — Кино — мой самый любимый… Мы ведь еще и боксом занимаемся. Хочешь, покажу приемчик? Это хук левой. Р-р-р-аз! — Ким молнией пронес кулак мимо ее подбородка.

— Ой! — запоздало вскрикнула она.

— Не бойся! — засмеялся Ким. — Он у меня ученый — своих не трогает.

Кима любят в группе. И когда он, случается, напроказничает, прощают. Да еще выгораживают. Как-то Ким шалил на анатомии. Грошкин рассердился, хотел его выгнать. Группа стала скандировать: «Прос-ти-те его!» Маша скандировала вместе со всеми.

Ах, какая это сладость — чувствовать себя частицей всей группы. Грошкин поморщился, будто комарика на щеке прихлопнул: «Почему — простите, я семинар веду, а не грехи отпускаю. Идите сюда, Нарулин. Будете отвечать. Посмотрим, так же хорошо вы знаете анатомию, как шалите».

Маша называла Кима Кимулей и всячески опекала его. Было в ее постоянном внимании что-то похожее на материнскую заботу.

Отец Кима умер вскоре после войны. Мать, уборщица, худая, рано состарившаяся, тихая женщина, одна воспитывала троих детей. Жили они в маленьком ветхом домике. Ким всегда в чистой рубашке, тщательно отглаженных брюках, начищенных туфлях. Мать приучила его к чистоте и аккуратности. Впрочем, Ким во всем любит порядок: не пропускает занятий, тщательно ведет конспекты.

Женя, конечно, не подавал виду, что его задевает столь трогательное отношение Маши к Киму.

Как-то во время большого перерыва он нарвал цветов и понес их к анатомичке, где по расписанию проводилось очередное занятие. Маша сидела на подоконнике первого этажа и листала учебник.

Ему бы просто подойти и скромно вручить букет девушке — он пожелал сделать это как можно оригинальней. На асфальтированной площадке перед зданием стоял анатомический стол, только без мраморной крышки. Женя был в длинном белом халате. В одной руке у него букет, в другой — портфель. Он стремительно разбежался и прыгнул через стол. Он уже почти перелетел через него, но в последнее мгновение помешал халат. Женя зацепился носками ботинок за железный барьерчик стола и, раскинув в стороны руки, со всего маху грохнулся о землю.

Все, кто был поблизости, дружно охнули и рванулись к нему, подхватили, помогли подняться. Побелевший Женя едва перевел дыхание, жалко, через силу улыбнулся:

— Все в порядке, спасибо, спасибо… — Превозмогая боль, он заковылял в анатомичку, но так и не выпустил из руки букета цветов. Маша шла рядом. По дороге Женя спохватился, протянул девушке букет: — Совсем забыл — это тебе.

— Спасибо, Женечка.

И все-таки… И все-таки она в полной мере не оценила его порыва. Ему отчаянно хотелось показать себя с лучшей стороны. Как и каждому молодому человеку, который хочет завоевать сердце девушки.

Женя стал сыпать афоризмами. Чтобы блеснуть при случае, учил наизусть лирические стихи, с видом тонкого знатока рассуждал о живописи и даже с тайной надеждой поразить Машу объявил себя ярым сторонником сюрреализма. Слово «сюрреализм» он выговаривал с особым шиком. Но Маша лишь удивленно спросила:

— А что это такое?

А однажды Женя в присутствии своих друзей пошел на крайний шаг — с гордостью продемонстрировал синяк под глазом. Это было уже откровенным хвастовством.

— Бокс — замечательный вид спорта, — разглагольствовал он. — Боксом увлекались многие великие поэты. Например, Байрон и Лермонтов. Люди интеллекта предпочитают сворачивать друг другу скулы и расквашивать носы не в вульгарной уличной драке, а на ринге, то есть площадке, огороженной канатами, в присутствии свидетелей — судей по спорту.