– Я-с, извините, толстовец. Мне, так сказать, отмщение, и аз, так сказать, воздам. А что касается служить на вашей службе, так меня совесть не пускает. Я очень извиняюсь, но служить хоть и очень хочется, а не могу.
– Скажите пожалуйста, такой молодой, а уже толстовец! – огорчился председатель. – А доказательства у вас есть?
– Как же, как же, – засуетился Петя, быстро развертывая пакет. – По завету великого старца-с… – скромно прибавил Петя, вздыхая, – мне отмщение, и аз воздам. А если вы, товарищ председатель, все-таки сомневаетесь насчет моих убеждений, то, ради бога, бога ради… проэкзаменуйте по теории.
Петя засуетился, вынул пачку книг и разложил их перед комиссией.
– Всего, можно сказать, Толстого до последней запятой произошел. Как хочите, так и спрашивайте. Хочите – с начала, хочите – с середины, а хочите – с конца. Туды и обратно назубок знаю. Например, из «Князя Серебряного» могу с любого места наизусть произнести. Или, скажем, роман «Хождение по мукам». Опять же «Хромой барин». А что касается драмы в четырех действиях «Заговор императрицы», то, верите ли, еще в двадцать четвертом году мы с папашей-толстовцем и мамашей-толстовкой раз шесть ходили в летний театр смотреть…
Петя обвел комиссию круглыми, честными голубыми глазами.
– Можно идти? – деловито спросил он и быстро надел штаны на пухлые ноги, покрытые персиковой шерстью.
– Годен! В кавалерию! – закричал председатель, корчась от приступа неудержимого хохота. Многие члены комиссии, извиваясь и взвизгивая, ползли под стол.
Вечером Петя печально сидел за ужином и говорил родителям:
– А между прочим, кто же его знал, что этих самых Толстых в СССР как собак нерезаных! Один, например, Лев Николаевич, старикан с бородой, главный ихний вегетарианец, другой – Алексей Константинович, который «Князя Серебряного» выдумал, а третий тоже Алексей, но, понимаешь ты, уже не Константинович, а, обратно, Николаевич… Тьфу! И все, главное, графы, сукины дети, буржуи, чтобы они сдохли! Попили нашей кровушки… Я из-за них, сволочей, может, восемь фунтов в весе потерял!..
– Кушай, Петечка, поправляйся, – ласково говорила мамаша, подкладывая загадочному Пете на тарелку большие телячьи котлеты, и светлые вегетарианские слезы текли по ее трехпудовому лицу, мягкому и коричневому, как вымя.
1927
Получил рабочий субботнюю получку, вышел с завода и почесал затылок.
– Маловато! До следующей субботы не обернусь. Просто не знаю, что и делать! Эх!
Глядь, откуда ни возьмись – субъект.
Волосы длинные, пальтишко демисезон, поповская шляпа, очки, зонтик под мышкой, бороденка клинышком. Извивается.
– Вы, кажется, многоуважаемый товарищ, изволили вздохнуть?
– А что такое? Вздохнул.
– А вот, я и говорю… То-то и оно… Жалованье маленькое небось?
– Маленькое, – вздохнул рабочий.
– Хи-хи! Повышения надо требовать.
– Легко сказать – требовать. Чай, наша власть? Рабочая. Выходит так, что с себя же и требовать, что ли? Это не годится.
Волосатый засуетился:
– Нет, зачем же с себя требовать! Я этого не говорю. Можно и другим путем добиться повышения зарплаты.
– Каким же путем?
– Хи-хи!.. А Наркомфин на что? Вы, товарищ, хозяин своей республики. Захотите – можете потребовать: печатай червонцы – и никаких. Бумаги хватит. Раза в два зарплата увеличится.
Почесал рабочий затылок.
– Так-то оно так… Зарплата увеличится вдвое, а цены на продукты – втрое… Зарплата – втрое, а продукты – впятеро! Пойдет опять бумажная метель… Нет, это не годится.
Субъект задумался.
– Ну что ж, не надеетесь на Наркомфин – могу вам порекомендовать другое.
– А что такое?
Темная личность близко наклонилась к рабочему – и этаким шепотом:
– Деревня, товарищ, деревня!
– Ну?
– Деревня – она богатая. Мужичок не выдаст. Вы, товарищ, хозяин своей республики. Захотите – налог можно на мужика наложить новый. Вам польза и мужику удовольствие. Хе-хе-хе!.. Зарплата, глядь, повысилась!
– Гм… – задумчиво сказал рабочий.
– Да вы, товарищ, не сомневайтесь! Прикажите только налог наложить на мужика. Мы это в два счета… Чик-чик – и зарплата вдвое.
Почесал рабочий затылок.
– Не годится. Наложишь на мужика налог – разоришь сельское хозяйство. Разоришь сельское хозяйство – голод будет. Голод будет – перестанет крестьянин покупать городские товары. А для нас это дело неподходящее. У нас с мужиком должна быть смычка.
А очкастый так и вьется:
– Напрасно-с, напрасно-с!.. Только два пути и есть. Вы подумайте об этом, товарищ, хорошенько. Вам же добра желаю.
Усмехнулся рабочий:
– Значит, как в сказке. Направо пойдешь – в дензнаках увязнешь, с пути собьешься. Налево пойдешь – крестьянское хозяйство разоришь, а затем и фабрики остановятся. Так и этак плохо…
Тут посмотрел рабочий перед собой и увидел дорогу, на которой же и стоял.
Эта дорога круто поднималась прямо в гору.
– Ничего не поделаешь, – сказал рабочий, – хоть и крутая дорога, а придется, видно, по ней идти. Потому – единственная она, дорога-то эта.
Встревожился волосатый:
– Вот еще, товарищ, плюньте! Стоит вам затрудняться? Лучше бы уж налог наложили на крестьян, что ли… Или эмиссию увеличили…
– Провались ты, проклятый! – хмуро сказал рабочий. – Много вас тут, темных личностей, шляется. Спасибо, научил уму-разуму. Теперь-то я твердо знаю, что мне надо делать, по какой дороге идти. Пойду в гору. Подымать производство надо, удешевлять фабрикат, а остальное приложится.
Пошел рабочий в гору производство подымать, обернулся, а волосатого уже след простыл.
1924
Еще недавно так называемая статистическая жадность привела к тому, что линейные конторы были до отказа завалены требованиями разных статистических сведений и успевали только кое-как состряпать аршинные ведомости.
Нечто аналогичное повторяется сейчас у нас в союзной работе. Месткомы, безусловно, болеют от изобилия требуемых отчетных сведений…
Из письма рабкора
Председатель месткома распечатал пакет, прочел бумагу и горько заплакал.
– Что случилось? – участливо заинтересовался секретарь, гладя председателя по голове. – Требуют, что ли?
– Требуют, – глухо прошептал председатель, – опять требуют, будь они трижды прокляты! Насчет спецодежды.
Секретарь задрожал, но быстро взял себя в руки и, мужественно прикусив губу, с деланной бодростью воскликнул:
– Ничего, Миша! Дадим сведения. Не подкачаем. Мужайся.
– Так ведь мы же еще до сих пор не дали сведений насчет спортивных состязаний, шахматных партий, лекций, увольнений, болезней, опозда…
– Ерунда! Не падай духом! Волоки сюда счеты. Будем считать. И ребята пусть все тоже считают. Эй, кто там! Казначей! Машинистка! Курьер! Живо! Да гоните сюда всех профуполномоченных. Сведения так сведения. Даешь! Одним духом все сведения дадим!
– Считайте, черти! Нечего зря груши околачивать! Ну-с, Миша, что они там требуют?
Председатель заглянул в бумагу.
– Общее количество единиц спецодежды, полученной за истекшее полугодие. Характер единиц. Число мужских, женских и детских. Число годных. Число негодных. Число несоответствующих. Число соответствующих. Общее число пуговиц. Число черных пуговиц. Число белых пуговиц. Число белых пуго…
– Ладно! Довольно! Дальше сами знаем: число стираных, число нестираных, число валенок, число неваленок… Мы это все быстро! Валяйте, ребята!
Работа кипела.
– Пиши, Миша, записывай. Пятью пять – двадцать пять, шестью двадцать пять – сто пятьдесят да плюс семнадцать, – итого сто шестьдесят семь валенок. Тэк-с! Теперь помножить на десять рукавиц, это получается одна тысяча шестьдесят семь. Валяй пиши: одна тысяча шестьдесят семь.
– Чего одна тысяча шестьдесят семь?
– Кажется, довольно ясно: валенко-рукавиц. Пиши. Теперь дальше. С левой ноги тридцать да с правой ноги тридцать девять… Гм… будет тридцать умножить на тридцать девять. Будет одна тысяча сто семьдесят. Пиши, Миша: одна тысяча сто семьдесят.
– Чего?
– Ясно, чего: право-левых валенков…
– Василий Иванович, – кричала из соседней комнаты машинистка Манечка, – сколько у нас за прошлый месяц было сыграно шахматных партий?
– Четыреста пятьдесят две!
– Мерси! Значит, четыреста пятьдесят две шахматные партии помножить на сто двадцать опозданий и разделить на восемнадцать пуговиц… Гм… Это будет… Скажем, для ровного счета тринадцать три четверти. Товарищ председатель, скорее записывайте: тринадцать три четверти, – а то я забуду.
– Чего это тринадцать три четверти? – хрипло спросил председатель.
– Тринадцать и три четверти шахматно-пуговице-опозданий!
– Ага.
– …Итак, из двенадцати посетителей в день вычесть четыре пишущих машинки и помножить на сорок детских заболева…
