— Все это, Петрович, так. Однако обстоятельства есть. Если я в Москву контейнера не доставлю, то мою родную деревню артогнем накроют. По ошибке якобы. А у меня там…
— Постой, полковник! Ты же сказал, что мыло из контейнера сперли!
— То-то и оно…
— Так это ты решил идти сдаваться? И пытаться объяснить, что никакого секретного груза не было, мыло одно? Авось уж, если и прикончат, то только тебя одного?
— Там посмотрим, — ответил Зубров уклончиво. Петрович налил по стопке водки. Молча выпили. Закусили огурцом Марьиного посола.
— У меня к тебе, Петрович, просьба есть.
— В таком положении, как у тебя, не отказывают. Говори.
— Девчонка у меня в поезде. Молоденькая совсем. Делать ничего не умеет. Стало быть, тебе не ко двору. Сбереги ее, а?
— Небось беременная.
— Похоже на то.
— Не волнуйся. Хата у меня большая, поместимся.
— Уж я не знаю, как мне тебя и благодарить.
— Пустое это. Ладно, уже спать пора. Ты хоть и не малец, а я тебе на ночь сказку расскажу. Греческие мифы читал в детстве?
— Не довелось. Говорю тебе, Суворовское училище…
— Так слушай. Лет этак три тысячи тому назад одни греки с другими не поладили. Десять лет воевали, и никто никого одолеть не мог. А все дело было в том, чтоб столицу взять. Так что же они выдумали? Сколотили деревянного коня, да внутри весь гарнизон и спрятали. Подкатили к стенам столицы — вроде как прощальный подарок, вроде как пасут они. Те дурни обрадовались, в город коня закатили и давай праздновать. Тут греческий батальон повылазил, кто на пути был — перерезали, и открыл городские ворота. После этого пословица пошла: про дареного коня. А теперь пошли спать.
Поднялись на рассвете. Марья накормила всю ораву вареной картошкой. Петрович поехал с ними к эшелону за Оксаной.
К выпрыгнувшему из БДТ Зуброву подскочил плечистый капитан и доложил:
— Товарищ полковник, за время вашего отсутствия никаких происшествий не было.
— Отлично. Заправь БДТ до отказа. Уложи в него оружия на два отделения, чтоб деревню защищать. И горючего. Не жалей ничего. Выполняй.
— Есть.
Зубров с Петровичем влезли в командирский вагон. Оксана бросилась навстречу Зуброву, но смутилась, увидев незнакомого человека.
— Девочка моя. Это Петрович, познакомься. Собирайся быстренько. Ты поедешь с ним. Со мной в Москву сейчас нельзя. Не бойся, все будет хорошо.
Оксана, не говоря ни слова, ушла в купе. Чтоб не плакать — надо задержать дыхание и считать до двадцати. Это было самой важной наукой, которую она усвоила в школе. Зубров и Петрович закурили.
— Свидимся ли еще, Петрович?
— А вдруг и свидимся? Дуракам везет, знаешь? Приедешь ты за своей Оксаной, а у нее дитенок в пеленках брыкается. Заберешь обоих и поедешь в свою деревню. Хотя нет, не доедешь. Ты себе еще какую-нибудь мороку найдешь, чтоб уж точно не сносить головы.
— А ты б меня к себе в подмастерья взял?
— Нет, полковник. У тебя другая судьба, от этого не спрячешься.
— Спасибо тебе за все, Петрович. Хороший ты мужик. А деревню свою ты противотанковым рвом обкопай. На случай, если мне не повезет.
— А как же! Завтра выйду с лопатой до завтрака и, пока Марья яичницу жарит, — как раз и обойду всю околицу: пять метров ширины, два с половиной — глубины. Плевое дело!
— Ишь ты, устав знаешь! — рассмеялся Зубров. — А БДТ водить умеешь?
— Водил на переподготовке.
— Я тебе его оружием загрузил. По нынешним временам в хозяйстве пригодится.
— Спасибо тебе, Зубров.
— А раз ты противотанковый ров копать ленишься — я уж постараюсь, чтобы мне повезло.
Тут вышла Оксана с узелком в руках, и Зубров обнял ее, что-то шепча. Петрович отвернулся, обозревая линию горизонта.
— Витенька! Ты вернешься, правда? С тобой ничего не случится?
— Ну что со мной может случиться, маленькая? Я приеду за тобой. Будь спокойна. Если вдруг задержусь, а будет девочка — Оксаной назови. А мальчика — как хочешь.
— Витенька, мне страшно.
— Вот глупенькая. Петрович добрый, и жинка у него хорошая. Никто тебя не обидит. И Любка там будет, и Драч.
— Он поправится?
— Конечно. Врач сказал: две недели — и как огурчик. Девочка моя! Тебе нельзя плакать. Ребеночку вредно.
— Я и не плачу, чего выдумал! Все в порядке. Поцелуй меня и иди. Иди-иди, не оглядывайся. Петрович, увезите меня, пожалуйста, поскорее! Нельзя долго прощаться, ведь правда?
— Правда, доченька.
Оксана честно не плакала — до самого поворота дороги, за которым Зубров не мог ее более видеть.
ШУТКИ ФОРТУНЫ
Миновали уже и Люберцы, а в командирской рубке все шло чаепитие. Зубров держал речь.
— К Москве подъезжаем. Как нам с главным долгом разбираться — там видно будет. А долг номер два у нас — перед Полем. Мы его все же без мыла довезли. Некрасиво получается.
— Да что ты, Виктор, я все понимаю. Это же не ваша вина! — вскинулся Поль.
— А ты, Поль, не горячись. Что, господа офицеры, делать предлагаете?
— По анализу перехвата вагон мыла должен сегодня прибыть на Красную Пресню. Может, это самое мыло и есть, которое у нашего Поля умыкнули, — сообщил Брусникин.
Подбросило Зуброва:
— Так что делать будем?
— Брать надо, — оживился Салымон.
— Так ясно, что брать, — как? — оскалился Брусникин. Глянул тут Зубров на свои сапоги и улыбнулся им:
— А на этот счет мне один хороший человек недавно сказку рассказал. Брусникин и Салымон, собирайте лучших ребят. Место ваше в контейнере. По триста патронов на брата хватит? Ну и лопату на каждого. Действуйте! А ты, Поль, при мне пока оставайся.
С тем и подошел эшелон к Красной Пресне. Там, однако, ждали. Не прошло и пяти минут, как Золотой эшелон, пустой и брошенный, оказался на запасном пути. Зубров с сорванными погонами ехал в черной «Волге». За руки его заботливо придерживали два вежливых молодых человека. Так же вежливо два пистолетных ствола упирались ему в бока. Другая «Волга» тем же манером везла Поля. Процессию завершал огромный тягач с контейнером в сопровождении мощного эскорта.
Что находится вокруг Ходынки — каждый москвич знает: ведущие конструкторские бюро Советского Союза. Космосом там занимаются, авиацией и прочими серьезными вещами. Что находится на самой Ходынке — каждый захудалый шпион знает: военная разведка ГРУ, ее тайный аэродром и ангары с самолетами правительственной эвакуации. А вот что находится под Ходынкой — предстояло узнать полковнику Зуброву.
Длинные правительственные лимузины бесшумно отъезжали от известного места, а их хозяева в лифтах опускались глубоко под землю, под толщу пятиметровых перекрытий. Последним прибыл второй секретарь Боков. Он оглядел собравшихся. Все были на месте.
— Ну что ж, товарищи, приступим?
Тут к Мудракову подошел министр обороны Мазов — сзади. И председатель КГБ ощутил спиной жесткий срез пистолетного ствола. Чувство это было ему знакомо по страшным снам, и он даже не сопротивлялся. Министр внутренних дел бегло ощупал его, изъял два пистолета, затем, церемонно преклонив колено, срезал с мудраковской ширинки пуговицу и «молнию».
— Теперь, когда все мы готовы, — благосклонно улыбнулся второй секретарь, — пройдемте, товарищи, к контейнеру, и посмотрим, чем так долго и упорно интересовались товарищи Мудраков и, к сожалению, здесь отсутствующий Хусейнов.
Все безропотно прошли в открывшуюся дверь. Зал — бесконечный, залитый светом — мог бы походить на станцию метро. Только рельсов не было. Двадцатипятитонный контейнер, ярко-оранжевый, казался тут небольшой коробкой.
— Объяснения нам позже дадут эти двое, — указал второй секретарь на Зуброва, которому тут же возле контейнера заломили руки, и на побледневшего Поля. — А теперь, товарищи, посмотрим наконец на этот таинственный груз.
Рванули охранники дверь. Из темноты контейнера на пол спрыгнул огромный детина с лопатой в руках. За ним посыпались другие. Члены Политбюро и охрана остекленели. Ожидалось все, кроме этого.
Заморгал Салымон на яркий свет, оглянулся вокруг. Что за чертовщина? Куда ж это нас занесло? А где Зубров? Вон он, связанный и погоны сорваны. И решительно не понравилось Салымону, что какие-то двое его еще и держат. А эта орава кто? Ба, знакомые все лица! Да я же их портреты в тринадцатой роте по зубровскому приказу крушил! Они самые, голубчики!
Делать-то что? Какие будут приказы? А никаких приказов не слыхать. Шевельнул Зубров белыми губами, да не разобрать. А этот толсторожий уже опомнился, за пистолет берется, и полетела в него Салымонова лопата, и врезалась. А вдогонку уже грянул боевой клич:
— Салымон! Бей!
Это был первый приказ, который Салымон отдал сам себе.
— Славненько, — поощрил Зубров.
И полтора десятка лопат вспороли воздух. Раньше свист, потом звук, как арбузы полопались, потом уже крики. Что делать охранникам с автоматами? Но не им уже это было решать. Спецназ вошел в раж — и крушили, и крошили в капусту всех, способных к сопротивлению и неспособных — не разбирая. Через пару минут все было кончено: не то чтобы живых не осталось, но надо было теперь уже вникать — кто покойник, а кто просто прилег. Аспид тем временем срезал с Зуброва веревки — или что там было наверчено. А Салымон, не стерпев командирского вида без погон да и без кителя самого, оглянулся вокруг — чем бы его прикрыть. Тут в углу шевельнулось что-то и проскулило. Было оно в маршальском кителе, и Салымон, недолго думая, владельца из кителя вытряхнул — башкой в стену.
