— Хорошо. Мы оспорим иск на этом основании. То есть заявим, что данный документ, который поступил к мистеру Шортстэду, не является оригиналом той рукописи, которую подготовили вы лично.
— Совершенно верно, — подтвердила мисс Голдринг. — Я клянусь Господом Богом…
На следующий день, когда мисс Голдринг заняла место свидетельницы, чтобы подвергнуться перекрестному допросу со стороны пышущего энергией Фескью, она все еще продолжала клясться именем Господа Бога и многих других богов поменьше. Слушая ее, Гиблинги едва сдерживались.
— Мисс Мэгстер… — начал Фескью, но судья прервал его.
— Свидетельницу, насколько мне известно, зовут мисс Голдринг, мисс Женевьева Голдринг. Почему вы обращаетесь к ней «мисс Мэгстер»? — спросил он.
— Мисс Женевьева Голдринг — вымышленное имя, — ответил Фескью, — ее настоящее имя… — Его прервал резкий выкрик со скамьи для свидетелей.
— Женевьева Голдринг — мое литературное имя, мой псевдоним.
Судья Пламмери с отвращением уставился на перо в ее шляпе.
— Не сомневаюсь, — произнес он, — не сомневаюсь, что ваша профессия требует иметь целый набор имен. Но суду необходимо ваше подлинное имя.
— Мисс Мэгстер, — угрюмо произнесла мисс Голдринг, отлично отдавая себе отчет в том, что обнародование этого имени разочарует немалую часть ее читателей. — Но своим поклонникам я известна как мисс Женевьева Голдринг.
— Опять же не сомневаюсь, — сказал судья, — но, основываясь на том, что я тут услышал, должен заметить, что у ваших поклонников своеобразный вкус.
Фескью мгновенно уцепился за эту подсказку, брошенную ему судьей.
— Если вы так предпочитаете, я готов называть вас Женевьевой Голдринг, — сказал он. — Я никоим образом не хочу повредить вашей профессиональной репутации. Скажите, верно или нет, что в романе «Песнь сердца» вы описываете героя по имени Флоуз, который является любителем того, что на языке проституток и их клиентов называется «сбруей и поркой»?
— Я не писала «Песнь сердца», — ответила мисс Голдринг.
— Но, мне казалось, вчера вы признали, что являетесь автором этой книги, — возразил судья, — а сейчас…
В ответ со свидетельского места он услышал речь о несправедливостях и беззаконии, творимых издателями и редакторами. Когда мисс Голдринг выдохлась, адвокат Фескью повернулся к судье Пламмери:
— Возможно, ваша честь, стоило бы внимательно изучить оригинал рукописи и сравнить его с другими рукописями, представленными ответчицей ее издателю?
— Защита не возражает, — сказал Виддершинс, и в слушании дела вновь был объявлен перерыв.
В тот же день два специалиста — графолог и эксперт по шрифтам пишущих машинок — дали под присягой заключение, что рукопись «Песни сердца» была напечатана на той же самой пишущей машинке, что и «Шкаф короля» и «Болотная девушка» — две другие книги, написанные мисс Голдринг. После чего Фескью на следующем слушании в суде продолжил перекрестный допрос ответчицы.
— Сейчас доказано вне всякого сомнения, что «Песнь сердца» написали именно вы, — сказал он. — Признаете ли вы теперь, что вы знакомы в настоящее время и были знакомы прежде с истцом, мистером Локхартом Флоузом?
Мисс Голдринг начала отчаянно отрицать это, но Фескью остановил ее.
— Пока вы не совершили преступления, давая ложные показания, — сказал он, — хочу попросить вас ознакомиться с данными под присягой показаниями мистера Флоуза, что вы приглашали его в свой дом на чай и угощали его ментоловым ликером.
Со своего свидетельского места мисс Голдринг смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Откуда вам это известно? — спросила она.
Фескью улыбнулся и посмотрел на судью и присяжных.
— Мистер Флоуз рассказал мне вчера об этом под присягой, — весело ответил он.
Мисс Голдринг качала головой.
— О ментоловом ликере? — слабым голосом спросила она.
— Нет, это истец рассказал мне в частном порядке, — ответил Фескью. — Но вы, я полагаю, пьете ментоловый ликер?
Мисс Голдринг кивнула с несчастным видом.
— Да или нет? — потребовал Фескью.
— Да, — ответила мисс Голдринг.
Сидевшие ниже нее Виддершинс и Шортстэд прикрыли глаза рукой. Фескью продолжил разгром дальше.
— Верно ли, что у вас в спальне лежит ковер голубого цвета с вкраплениями золотого, что ваша кровать имеет форму сердца, что рядом с ней стоит торшер с розовато-лиловым, в складочку, абажуром и что вашу кошку зовут Пинки? Верно все это или нет?
В достоверности всего сказанного можно было не сомневаться. Выражение лица мисс Голдринг говорило об этом безо всяких слов. Но у мистера Фескью был заготовлен и смертельный удар.
— И наконец, верно ли, что вы держите собаку чау-чау, по кличке Блоггс, с единственной целью не допустить того, чтобы в ваш дом кто-нибудь мог зайти без вашего разрешения или в ваше отсутствие?
Необходимости в ответе опять-таки не было. Все факты, сообщенные Фескью, соответствовали действительности: адвокат узнал обо всем этом от Локхарта, а тот, в свою очередь, — от Джессики.
— Так что, — продолжал Фескью, — без вашего разрешения мистер Флоуз не смог бы заявить под присягой, что, когда вы пригласили его к себе в дом, вы сделали это исключительно по собственной воле и с намерением соблазнить его, а не сумев добиться этой цели, вы, преднамеренно и заранее обдумав свои преступные намерения, попытались разрушить его брак, репутацию и лишить его средств к существованию, изобразив его в вашем романе как вора, извращенца и убийцу. Так все это или не так?
— Нет, — закричала мисс Голдринг, — не так! Я никогда не приглашала его к себе. Я никогда… — Она запнулась, и это означало катастрофу. У нее в постели побывало немало молодых людей, но…
— У меня больше нет вопросов к свидетельнице, — сказал мистер Фескью и сел.
В своем заключительном слове судья Пламмери подтвердил свою репутацию человека резкого и беспристрастного. Представленные в суде доказательства и поведение мисс Голдринг как на скамье свидетелей, так и вне ее не оставили у судьи сомнений в том, что она лжет, что она проститутка и в обычном, и в литературном смыслах этого слова и что она преднамеренно и из преступных побуждений сделала все то, о чем говорил адвокат Фескью. Присяжные заседали всего пару минут и постановили считать факт клеветы доказанным. На основании их решения судья посчитал обоснованной оценку истцом масштабов нанесенного ему личного и финансового ущерба. С учетом инфляции, которая в настоящее время находится и в будущем будет находиться на уровне восемнадцати процентов, размеры компенсации в пользу истца должны составить порядка одного миллиона фунтов стерлингов. Сверх того, продолжал судья, он направляет материалы по данному делу генеральному прокурору в надежде, что ответчице будет предъявлено обвинение в лжесвидетельстве. Мисс Женевьева Голдринг упала в обморок. Мистер Шортстэд не помог ей подняться.
Вечером того дня, когда судья огласил свое решение, в конторе «Гиблинг и Гиблинг» был праздник.
— Миллион фунтов плюс судебные издержки! Целый миллион! Самая большая компенсация, которая когда-либо присуждалась по делам о клевете. И с судебными издержками! Боже правый, пусть бы они еще обжаловали это решение! Только бы они его обжаловали! — радовался Гиблинг-старший.
Но мисс Голдринг не собиралась ничего обжаловать. Компания, страховавшая коммерческие операции Шортстэда, связалась с ним немедленно после объявления решения суда и предупредила, что намерена предъявить ему и мисс Голдринг встречный иск на всю сумму, какую им придется выложить, до последнего пенни.
Локхарт и Джессика, сидя дома на Сэндикот-Кресчент, ни на секунду не усомнились в своей правоте.
— Какая мерзкая баба! — сказала Джессика. — И подумать только, что когда-то я любила ее книжки. А в них, оказывается, одна ложь.
Локхарт кивнул, соглашаясь.
— Теперь мы можем начать продавать дома, — сказал он. — После всего этого скандала мы не можем оставаться жить в этом районе.
На следующий день вдоль домов по Сэндикот-Кресчент стали ставить щиты со словами: «Продается», а Локхарт, почувствовав себя в финансовой безопасности, решил вскрыть те письма, что отдала ему мисс Дейнтри.
Он распечатывал эти письма, соблюдая приличествующий столь важному событию церемониал, и смутно понимая, что искушает тем самым судьбу. «Бумага и чернила не принесут тебе добра», — нагадала ему старая цыганка. Правда, в случае с романом мисс Голдринг ее предсказание не оправдалось. Но, снова и снова возвращаясь к ее словам, Локхарт каким-то образом чувствовал, что, скорее всего, они относятся именно к письмам, которые кто-то писал его уже умершей тогда матери. К письмам, а не к чему-либо иному. Не случайно же он получил их от мисс Дейнтри в тот же самый день и даже час, когда выслушивал и гадание цыганки: Локхарт считал, что здесь было нечто большее, нежели случайное совпадение. Ему было бы весьма трудно объяснить, почему так происходит, но где-то в глубинах его сознания таились еще остатки тех суеверий, в которые верили его далекие предки в те времена, когда предупреждения, полученные от цыганок, воспринимались более чем серьезно. К тому же цыганка оказалась права в других ее предсказаниях. Смерти произошли, — правда, их оказалось гораздо больше, чем три, о которых она говорила. Совершенно точно сбылось ее предсказание в отношении пустой могилы. Останкам покойной миссис Симплон не нужна была уже никакая могила. А слова цыганки о повешенном на дереве — что они могли означать? Полицейский инспектор, конечно, болтался на дереве, но не в том трагическом смысле, о котором явно говорила старуха. И наконец, она что-то упоминала о даре самого Локхарта. «Пока ты не обратишься вновь к своему дару». Возможно, эти слова следовало отнести к тому миллиону, что они получили как возмещение ущерба, нанесенного клеветой? Но Локхарт сомневался в этом. Цыганка имела в виду какой-то иной дар, не деньги.
