— На военной службе иначе нельзя, — сказал старый писарь, лениво потягиваясь на своей койке, — это уж так исстари веков ведется: как ни ответь, как ни сделай, — всегда над тобой висят тучи и мечут в тебя гром и молнии. Без этого нет дисциплины!
— Правильно сказано, — заявил Швейк. — Никогда но забуду, как посадили рекрута Пеху. Ротным командиром был у нас лейтенант Моц. Вот собрал он рекрутов и спрашивает: кто откуда? «Перво наперво, желторотые, — обратился он к ним, — вы должны научиться отвечать коротко и ясно, точно кнутом щелкнуть. Итак, начнем. Откуда вы, Пех?» Пех был интеллигентный малый и ответил так: «Нижний Боусов — Unter Bautzen, двести шестьдесят семь домов, тысяча девятьсот тридцать шесть чешских обывателей, гейтманство Ичин, волость Соботка, бывшая вотчина Кости, приходская церковь святой Екатерины с четырнадцатого столетия, реставрированная графом фон Вацлавом Вратиславом Нетолицким, школа, почта, телеграф, станция чешской товарной линии, сахарный завод, мельница с лесопилкой, хутор Вальха, шесть ярмарок в году…» Лейтенант Моц кинулся на него и стал бить его в рыло, приговаривая: «Вот тебе первая ярмарка, вот тебе другая, третья, четвертая, пятая, шестая…» А Пех, хоть и был рекрут, подал рапорт командиру батальона. В канцелярии была тогда развеселая шатия. Ну, и написали они там, что он направляется с рапортом к батальонному командиру по поводу ярмарок в Нижнем Боусове. Командиром был тогда майор Рогелль. «В чем дело?» — спросил он Пеха, а тот выпалил: «Осмелюсь доложить, господин майор, в Нижнем Боусове шесть ярмарок». Ну, здесь майор Рогелль на него заорал, затопал ногами и немедленно приказал отвести его в военный госпиталь в отделение для сумасшедших. С той поры стал из Пеха самый что ни на есть последний солдат — не солдат, а несчастье.
— Солдат воспитать дело нелегкое, — сказал, зевая старший писарь Ванек. — Солдат, который не был ни разу наказан на военной службе, — не солдат. Это может в мирное время так было, что солдат, отбывший свою службу без единого наказания, потом имел всякие преимущества на гражданской службе. Теперь как раз наоборот, те самые солдаты, которые в мирное время не выходили из-под ареста, на войне оказались самыми лучшими солдатами. Помню я рядового из 8-й маршевой роты Сильвануса. У того, бывало, что ни день — то наказание. Да какие наказания! Не стыдился украсть у товарища последний крейцер. А когда попал в бой, так первый прорвал проволочные заграждения, трех взял в плен и одного тут же по дороге застрелил, за то будто, что не внушал ему доверия. Он получил большую серебряную медаль, нашили ему две звездочки и, если бы его потом не повесили под Дуклой, был бы он уже давно взводным. А не повесить его никак нельзя было. После боя раз вызвался он итти на рекогносцировку, а патруль другого полка застиг его за обшариванием трупов. Нашли у него часов штук восемь и много колец. Повесили его у штаба бригады.
— Из этого видно, — глубокомысленно заметил Швейк, — что каждый солдат сам должен завоевывать себе положение.
Раздался телефонный звонок. Старший писарь подошел к телефону. Даже со стороны можно было разобрать голос поручика Лукаша, который спрашивал, что с консервами. Затем последовал нагоняй.
— Правда же их нет, господин обер-лейтенант! — кричал в телефон Ванек. — Откуда им там взяться, это только фантазия интендантства. Совсем напрасно было посылать туда людей. Я хотел вам телефонировать. Я был в кантине? Кто сказал? Повар-оккультист из офицерской кухни? Действительно я позволил себе туда зайти. Знаете, господин обер-лейтенант, как назвал этот самый аккультист всю панику с консервами? «Ужас нерожденного». Никак нет, господин обер-лейтенант, я совершенно трезв. Что делает Швейк? Он здесь. Прикажете его позвать?.. Швейк к телефону, — крикнул полковой писарь и шопотом добавил: — Если вас спросит, в каком виде вернулся, скажите, что в полном порядке.
Швейк у телефона:
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, у телефона Швейк.
— Послушайте, Швейк, как обстоит дело с консервами?
— Нет их, господи обер-лейтенант. Ни слуху, ни духу о них нет!
— Я желал бы, Швейк, чтобы вы, пока мы в лагере, по утрам являлись ко мне с рапортом. Когда же тронемся, вы все время будете находиться около меня. Что вы делали ночью?
— Был всю ночь у телефона.
— Были какие-нибудь новости?
— Были, господин обер-лейтенант,
— Швейк, не валяйте опять дурака. Сообщали что-нибудь важное, срочное?
— Так точно, господин обер-лейтенант, но только к девяти часам.
— Что же вы сразу мне об этом не доложили!
— Не хотел вас беспокоить, господин обер-лейтенант, не смел об этом и помыслить.
— Так говорите же, — чорт вас дери! — что предстоит в девять часов?!
Телефонограмма, господин обер-лейтенант.
— Я вас не понимаю.
Я это записал, господин обер-лейтенант. Примите телефонограмму. Кто у телефона? Есть. Читай…
— Чорт вас побери, Швейк! Мука мне с вами… Скажите мне содержание или я вас так тресну, что… Ну?!
— Опять какое-то совещание, господин обер-лейтенант, сегодня в девять часов утра у господина полковника. Хотел вас разбудить ночью, но потом раздумал.
— Еще бы вы начали из-за каждой ерунды будить меня, на это время достаточно и утром. Опять совещание, чорт их дери всех! Повесьте трубку, позовите мне к телефону Ванека.
Старший писарь Ванек у телефона:
— У телефона старший писарь Ванек, господин обер-лейтенант.
— Ванек, найдите мне немедленно другого денщика. Подлец Балоун к утру сожрал у меня весь шоколад. Привязать?.. Нет, отдадим его в санитары. Детина, косая сажень в плечах, так пусть таскает раненых с поля сражения. Пошлю его немедленно к вам. Обделайте все это в полковой канцелярии немедленно и возвращайтесь в роту. По-вашему, скоро тронемся?
— Торопиться некуда, господин обер-лейтенант. Когда мы отправлялись с 9-й маршевой ротой, так нас целых четыре дня водили за нос. С 8-й тоже самое. Только с 10-й было лучше. Были мы в полной боевой готовности, в двенадцать часов получили мы приказ, а вечером уже тронулись, но потом зато нас гоняли по всей Венгрии и не знали, какую дыру на каком фронте нами заткнуть.
С тех пор как поручик Лукаш стал командиром 11-й маршевой роты, он не выходил из состояния, называемого синкретизмом, то есть старался сблизить несовместимые понятия путем компромисса, доходящего до смешения точек зрения,
А потому он ответил:
— Да, может быть, бывает. По-вашему, мы сегодня не тронемся? В девять часов у нас совещание у полковника. Да, кстати, знаете о том, что вы дежурный? Я только так. Составьте мне… Подождите, что, бишь, должны вы мне составить? Список унтер-офицеров с указанием, с какого времени каждый из них служит… Потом провиант для роты. Национальность?.. Да, да, и национальность… А главное пришлите мне нового денщика. Что сегодня прапорщику Плешнеру делать с командой? Подготовиться к отправке. Требование?.. Приду подписать после обеда. Никого не пускайте в город. В кантины в лагере? После обеда на час… Позовите сюда Швейка…
— Швейк, вы останетесь пока у телефона.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, что я еще не пил кофе.
— Так принесите кофе и останьтесь в канцелярии у телефона, пока я вас не позову. Знаете, что такое ординарец?
— Это который все время колбасой носится, господин обер-лейтенант.
— Итак, чтобы вы были здесь на месте, когда вам позвоню. Напомните еще раз Ванеку, чтобы нашел для меня какого-нибудь денщика. Швейк! алло! где вы?
— Здесь, господин обер-лейтенант, мне только что принесли кофе.
— Швейк! Алло!
— Я слушаю, господин обер-лейтенант. Кофе совсем холодное…
— Вы хорошо знаете, каков должен быть денщик, поговорите с ним, а потом скажите мне, что он собой представляет. Повесьте трубку.
Ванек, прихлебывая черный кофе, в который подлил рому из бутылки с надписью «Чернила» (из предосторожности), посмотрел на Швейка и сказал:
— Наш обер-лейтенант не говорит, а кричит в телефон. Я понимал каждое его слово. Вы, Швейк, по всему видать, близко знакомы с господином обер-лейтенантом?
— Я его правая рука. Рука руку моет. Попадали мы с ним в переделки! Сколько раз хотели нас разлучить, а мы опять сойдемся. Он на меня во всем полагается, как на каменную гору. Сколько раз уж я сам тому удивлялся. Вы только что слышали, как он сказал, чтобы я напомнил о том, что вы должны ему найти новою денщика, а я должен его освидетельствовать и дать о нем отзыв. Господину обер-лейтенанту не каждый денщик угодит.
Полковник Шредер позвал на совещание всех офицеров полка. Он ждал этого совещания с нетерпением, чтобы иметь возможность высказаться. Кроме того надо было принять какое-нибудь решение по делу вольноопределяющегося Марека, который отказался чистить отхожие места, и как бунтовщик был послан полковником Шредером в дивизионный суд.
