— Приехал…. Зачем? — и Колчина запрокинула голову. Это был отличный жест, который привел бы в восторг любого режиссера эры немого кино.
— Дура! Зачем ты это сделала? — с заботливостью лучшей няньки напустился на нее Филатов. — Что у тебя с рукой? — он попытался аккуратно отодвинуть полотенце, чтобы оценить размер повреждений.
— Не трогай, я умираю…
— Ну уж хрен! — Филатов без церемоний сорвал полотенце и тут же облегченно выдохнул: — Слава Богу, все нормально! Царапины. Да ты чем, ножничками этими? — он с презрением глянул на валяющиеся рядом маникюрное орудие самоубийства. — Дура, лезвием надо было, или ножиком…
Он устроил Колчину в том самом кресле, где несколько дней назад отрубился с перепою на пару с Ростуновым. Сам же присел на корточках напротив. Для неудавшейся самоубийцы Юля выглядела совсем не плохо — полупрозрачное одеяние, подкрашенные ресницы, явно свежевымытые волосы. Филатов залюбовался на эту лепоту.
— Хотелось умереть красиво, — словно прочитав его мысли, пискнула Колчина. — Но в ванной было так сыро, и я вылезла…
Филатов по-хозяйски извлек из известного ему отсека стенки початую бутылку шампанского и налил доверху прямо в пустую кружку из-под чая. Изрядно пригубив, он протянул чашку Юле. Та с удовольствием отхлебнула.
— Так, а теперь говори быстро — зачем ты это сделала? — решительно заявил Филатов. — Тебя правда Светлов обидел?
— Да… Светлов…
— Телефон, адрес! Я ему башку отверну, а потом поставлю на место и скажу, что так и было! — и без того разбойничья физиономия Филатова опять начала свирепеть, наливаясь кровью.
— Не надо мстить… Я все простила… Пусть будет счастлив с другой, если сможет…
— Так ты… это… гуляла с ним, что ли? — чуть притормозил Филатов. Он до последнего гнал от себя мысли о романтической подоплеке этого происшествия.
— Ну да, что тут непонятного, — Колчина начала немного розоветь и заговорила бойчее, уже без длительных пауз. — Как и все мужики, он клялся мне в любви. А я, дура, верила в его красивые слова. А он… он нашел другую. Скажи, как после этого верить мужчинам? Я больше никогда не смогу полюбить! — Юля запахнула несколько раскрывшийся на груди розовый полиэстер и всхлипнула.
Филатов слушал эти бесконечно избитые слова и сам был готов разрыдаться.
— Есть нормальные парни, Юльк, — мрачно пробасил он. — Не все мы такие сволочи, как Светлов.
— Да??? — взвилась Колчина. — И где эти нормальные парни? Если они и были, то их уже расхватали.
— Ну, я типа неплохой, — скромно произнес Филатов и отвел глаза.
— Да, Димон, ты настоящий друг, — со вздохом констатировала Колчина, как бы в забытьи перебирая джемпер на плече Филатова. — Но друг — это не все, что нужно девушке для счастья…
— А что еще надо?
— Ну как что? Мы, девушки, не можем без комплиментов, нежности, ласки. Мы ждем, когда в нашей жизни появится настоящий мужчина и сделает нас счастливыми. И тогда мы откроем ему свое сердце и подарим настоящую любовь!
Тут Колчина взяла паузу — неужели Филатов и после этих слов не догадается сжать ее голые колени и с придыханием произнести что-нибудь типа: «Юлия, я ваш навеки»? Но фотокор молчал. Наверно, он не был совсем уж конченым дундуком и все-таки чувствовал, чего ждет от него Колчина. Но то ли медлил, не веря до конца своему счастью, то ли смутно чувствовал, что не такое уж это счастье, как ему рисовалось…
— Я так настрадалась от мужской подлости, — продолжила Юля немудреную исповедь. — Когда ты веришь человеку, распахиваешь ему душу, доверяешь самое сокровенное, а он…А теперь ты хочешь, чтобы я поверила, что ты не такой. Но я не могу, не могу! — и она опять захлюпала носом.
Тут нервное напряжение Филатова, видимо, достигло критической точки. Вскочив с корточек, Димон пылко выдал:
— Мне ты можешь верить на все сто! Я все сделаю, чтобы ты была счастливой!
— Это признание в любви или всего лишь в дружбе? — с легким кокетством заметила Колчина. Она поняла, что если не будет подпинывать Филатова в нужном направлении, то все так и останется по-старому.
— В дружбе! И… в любви, — Филатов громко выдохнул и опять отвел глаза в сторону.
— Не понимаю, почему мужчины так боятся признаться в своих чувствах, — жеманно вздохнула Колчина. — Словно это позор какой-то.
— С чего ты взяла, что я боюсь? Я просто не решался… в такой момент… боялся тебя обидеть, — тут Филатов вдруг осмелел и заключил Колчину в объятья.
Впрочем, поцеловать себя Юля так и не дала. Испытывая сильное влечение к замужеству, к Димону она ничего подобного не чувствовала. Чтобы как-то оправдать свою противоестественную холодность к спасителю, Колчина призвала на помощь одну из любимейших «домашних заготовок».
— Нет, Дим, я не могу, — отстранила она пылкого влюбленного. — Для меня все это слишком серьезно. Сначала мне надо узнать тебя получше…
Эти слова, которые в хмельной компании единомышленников Филатов именовал не иначе как «динамо» и «отмазы», сейчас прозвучали для него как эталон искренности, как квинтэссенция чистоты. Хотя остатками разума, ускользающего при виде плотненьких ляжечек Колчиной (халатик был-таки коротковат), он не мог не понимать, что его рыжеволосой страдалице уже далеко за восемнадцать, и все эти годы в ожидании принца она явно не держала себя на голодном пайке…
* * *
Личная воспевательница ежедневной осанны для Яблонской — Анжелика Серафимовна Крикуненко — эмоционально информировала благодетельницу о настроениях в коллективе. Уже после первого донесения о трехминутном опоздании Кориковой Яна завелась не на шутку, а уж когда Анжелика Серафимовна в лицах и красках описала ей утренний монолог Кузьмина… Не успела еще кожа посетительского кресла принять прежние очертания после костлявой задницы Крикуненко, как Яблонская потянулась к телефону.
— Ну что, Антон, так и не желаем униматься? Государственные перевороты затеваем? — набросилась она на Кузьмина, едва тот переступил порог ее кабинета. — Митингуем перед коллективом? Концепцией газеты вы недовольны, профессионализмом главного редактора — тоже…
— Да нет, Яна Яковлевна, — Антон уже успел пожалеть, что погорячился с утра. — Просто мне стало обидно за то, что мы могли натянуть «Эмские», но не сделали этого.
— Натянуть? Не много ли ты воображаешь о свом творчестве? Рядовая заметушка — а столько шуму!
— Каждый может обидеть художника, — невесело усмехнулся Кузьмин.
— А я говорю, что не позволю создавать ажиотаж на пустом месте!
— Так уж и на пустом? — повысил голос Антон. — Скажите тогда, пожалуйста, кто для вас не пустое место, и какие тексты вы не считаете проходными заметушками.
— К счастью, есть человек, читать которого — всегда одно удовольствие!
— А, мифический Роман Светлов, — Кузьмин сделал скучное лицо. — Который неизвестно кто, неизвестно откуда и пишет для кого угодно, только не для нас.
— Лично мне отлично известно, кто он такой и откуда, — Яна поднялась из кресла и теперь смотрела на Кузьмина сверху вниз. — А то, что две его статьи вышли не у нас… да вам даже в голову не приходит, что это так задумано! — и она презрительно хмыкнула.
— Ах вот как? Хорошо, подождем, чем закончится эта ваша мега-турбо-интрига. Но меня, собственно, мой текст интересует. Он выйдет завтра?
— А не кажется ли вам, что вы много на себя берете? — Яна уперла руки в бока. — Ваше дело какое? Получить задание, отписаться и сдать текст. А уж когда он выйдет — это я как-нибудь без вас решу. Захочу — вообще не выйдет. Я не обязана тащить в газету все, что вы мне настрочите. Ваш уровень пока что очень и очень слаб…
— Да? А вы знаете, что Карачарова каждую планерку с обсуждения нашего номера начинает? Слышали, что Пащенко по нашей газете мастер-классы для своих проводит? А вы все твердите, что мы олухи и бездари!
— Вы воевать, что ли, со мной задумали?
— Воевать? Что вы, Яна Яковлевна. Я работать хочу, а не воевать. Жаль только, что вы у себя в редакции талантов не видите, а каких-то левых варягов привечаете и восхваляете не по заслугам. Откройте уже глаза-то!
— Я знаю, что мне делать! Выискался мне тоже профсоюзный лидер! Разговор окончен, ступайте на рабочее место.
Кузьмин вышел из кабинета, но через пару секунд снова открыл дверь.
— Ну, еще что-то вспомнил? — пренебрежительно бросила ему Яблонская.
— Вспомнил-вспомнил. И вы тоже очень скоро вспомните наш сегодняшний разговор, и поймете, как я был прав. Но сейчас вы упоены властью, мните себя непогрешимой, а людей считаете мусором. Если срочно не пересмотрите взглядов на жизнь — ждите больших неприятностей.
— Я не поняла, ты мне угрожаешь что ли? — голос Яны слегка дрогнул.
— Предупреждаю.
— Знаете что, Антон? Идите проповедовать в корреспондентскую. Там вы, кажется, смогли создать себе имидж борца за права униженных и оскорбленных. Но я-то вижу куда глубже, кто вы есть на самом деле.
