Мы проезжали Камден, вокзал Юстон, Расселл-сквер, и я чувствовала себя английской королевой. Автомобиль сверкал паточной чернотой, две белые ленточки торжественно колыхались на капоте. Мы ехали по изнывающим от жары, переполненным улицам. Прохожие смотрели, улыбались, некоторые даже махали рукой. Мы спустились по Кингзуэй и проехали через огромную арку, въезд в Буш-Хаус, потом повернули на Флит-стрит, миновав Сент-Клемент-Дейнз. Промелькнул Дом правосудия, старая редакция «Дейли экспресс», «Pret a Manger» [9]. И в голове гудела счастливая мысль: я Pret a Marier!
Послышался зов колоколов, точнее, звон. Когда внезапно показалась высокая колокольня церкви Сент-Брайдз с пятью башнями, расположенными ярусами, как на свадебном торте, я подумала: «Какая умница этот Кристофер Рен!» Опоздавшие спешили в церковь, а в животе моем все переворачивалось и скручивалось, как в барабане стиральной машины. О боже, Мелинда! Звезда радио «Лондон» с занудой-мужем Роджером. Неудивительно, что она опоздала. Какое жуткое платье! Денег куры не клюют, а все без толку. Понятно, что на пятом месяце беременности особо не разгуляешься. Не хочу быть злюкой, но платье действительно тошнотворное. Ярко-розовое. Из вощеного ситца, какой идет на шторы. Веселенькая обивка в лучших традициях марки «Сандерсон». Будто над Мелиндой поработал косорукий обойщик. И венец всему прическа в форме ядерной ракеты.
Выйдя из машины, я улыбнулась видеооператору и фотографу, поджидавшим на тротуаре. Хелен разгладила подол моего платья, я взяла папу под руку, и мы направились к крыльцу, в прохладную тень. Я увидела Роберта — он провожал гостей внутрь, — но Дома нигде не было. И вдруг меня охватила паника. Я попросила отца зайти в церковь и поискать его. Папа улыбнулся и сказал, что Доминик, живой и невредимый, стоит перед алтарем рядом с Чарли. До меня доносился приглушенный гул голосов; органист играл Сен-Санса. Потом мелодия стихла, шепот прекратился, и Роберт подал нам знак.
— Пойдем, Минти! — шепнул отец и улыбнулся.
Под первые аккорды марша Мендельсона мы сделали шаг вперед. Все поднялись. И внезапно, в это самое мгновение, меня переполнил трепет. Я была так рада, что выбрала для венчания Сент-Брайдз. Не скажу, что я очень религиозна, вовсе нет, и Доминик тоже. Во время наших встреч с викарием он почти рта не открыл. Но из всех церквей в центре Лондона Сент-Брайдз показалась мне самой подходящей. Это журналистская церковь, собор Флит-стрит. К тому же у меня всегда было особое отношение к церквям, которые бомбили во время Второй мировой. Собору Ковентри, например, или собору Святого Павла. Сент-Брайдз тоже стал мишенью: в декабре 1940 года ракета Фау-2 оставила от церкви тлеющий остов. Но Сент-Брайдз, как феникс, поднялся из пепла. Викарий рассказывал, что после обстрела отыскались римские саркофаги, о существовании которых никто и не подозревал. Все, что ни делается, к лучшему. Оказалось, церковь на тысячу лет древнее, чем думали. Видите, даже кошмар иногда приносит благо: не будь церковь разрушена до основания, никто не обнаружил бы спрятанных в ее глубинах сокровищ. Шагая к алтарю, я, взвинченная до предела, вся на адреналине, на нервах, готовая расплакаться и счастливая, еще раз вспомнила эту историю. Потоки солнечного света широкими, полосчатыми лучами лились сквозь оконное стекло. Мой взгляд скользнул по бело-золотому своду и опустился на отполированный черно-белый мрамор пола, блестящий, как водная гладь. Воздух загустел от сладкого запаха пчелиного воска и чувственного аромата цветов. Когда я увидела два составленных Хелен цветочных панно в человеческий рост — каскады скабиоз, левкоев, розовых пионов, фрезии и душистого горошка, — у меня перехватило дыхание. Каждая скамья была украшена букетом белоснежных анемонов.
Доминик стоял ко мне спиной, его светлые волосы переливались в солнечном свете. Точь-в-точь архангел Гавриил с «Благовещения» Фра Анжелико. Рядом переминался Чарли, по обыкновению серьезный и добрый. Он повернулся и подбодрил меня добродушной улыбкой. Скамьи в церкви Сент-Брайдз стоят вдоль прохода, так что я видела всех гостей. Листочки с расписанием церемонии трепетали в руках большими белыми мотыльками. Сперва я заметила Джека, моего редактора. Он, как водится, взирал на меня с недоуменной сардонической усмешкой. Рядом маячила его жена Джейн с потомством, двумя угрюмыми девочками-подростками в одинаковых постпанковских черно-розовых платьях, а также кузина Эмбер, удивительно спокойная и изящная, в костюме лимонно-зеленого цвета. Во втором ряду устроился Уэсли с работы, разумеется, вместе с Дейдрой — эта выглядела чудовищно, впрочем, как и всегда. Вот убогая! Между нами, она, кажется, ненавидит свадьбы. Потом в глаза мне бросилась мама: ниспадающее волнами платье, богемный стиль, и невозможная шляпа, утопающая в цветах. На стороне жениха восседала мать Доминика, Мадж, и еще куча незнакомого народу, должно быть его клиенты. И все эти люди мне улыбались; на мне сошлись все взгляды, сосредоточилось все внимание. Хелен подняла фату и, взяв мой букет, приткнулась на скамью рядом с мамой. Церемония началась.
Все шло очень гладко. Как и должно идти. Это было так… мило. Доминик, похоже, разнервничался, и я слегка сжала его руку. Мы запели гимн «Будь отважным», очень тихо. Вид у Дома был слегка раздраженный, возможно, оттого, что вокруг постоянно крутилась оса, жужжала прямо над ухом, пару раз ему даже пришлось отгонять ее. Эмбер выступила вперед и прочла «Дезидерату» [10], очень красиво: у нее потрясающий голос. Мы спели «Иерусалим» и «Врак». Священник, Джон Оукс, растолковал нам важность брачных уз и указал на недопустимость легкомысленного, безрассудного и необдуманного отношения к браку. Затем осведомился, не известна ли кому-нибудь из собравшихся причина или препятствие, из-за которого Доминик и я не можем сочетаться священными узами. Сердце мое чуть не остановилось. Не то чтобы я опасалась, будто кто-то с заднего ряда вскочит и станет выкрикивать возражения или потрясать свидетельством о браке. Просто я ненавидела эту тишину и вся дрожала. Нервы… Хвала господу, через минуту с этим было покончено, и мы приступили к следующей части. Только оса все жужжала и жужжала, никак не хотела оставить Доминика в покое. Он раскраснелся и явно пребывал в замешательстве. Я попыталась прихлопнуть подлую тварь своим расписанием церемонии. — Доминик, — произнес викарий, — берешь ли ты эту женщину в законные жены, чтобы жить с ней в священном союзе, соблюдая закон Божий? Клянешься ли ты любить ее, заботиться о ней и почитать в болезни и здравии, забыв о всех остальных, посвятить себя ей одной, пока смерть не разлучит вас?
В воздухе повисло молчание. Не предусмотренная ритуалом пауза. То, что мы, на радио, называем «мертвый эфир». И к моему изумлению, длилось оно очень долго. Наконец Доминик заговорил.
— Ну-у, — начал он и сглотнул, будто чуть не подавился. — Ну-у… — Он замолк и тяжело вздохнул. А потом уставился на изображение распятого Христа над алтарем.
Последовавшая тишина, казалось, растянулась на века, хотя не прошло и пяти секунд. Меня словно окунули в ледяную воду.
— Согласен ли ты? — настойчиво подталкивал к ответу викарий.
И вновь установилась пауза, в которой был слышен каждый шорох, биение каждого сердца. Я видела, как по лицу Доминика, от виска к подбородку, медленно катится капля пота.
— Согласен? А? — Викарий тоже покраснел как рак. Его бровь блестела от пота. Он сверлил Доминика взглядом, побуждая говорить. И тот заговорил.
— Ну-у… — запнулся он. Откашлялся и предпринял новую попытку: — Ну-у…
— Согласен ли ты?
— Нет, Джон, — тихо произнес Доминик. — Боюсь, что нет.
Я уставилась на викария, викарий уставился на Доминика. Потом я перевела взгляд на жениха и от души пожалела, что для венчания выбрана церковь Сент-Брайдз, где моя пунцовая физиономия видна всем и каждому, В деталях.
— Давай же, Доминик! — не отступал викарий, срываясь на визг, с жалкой, вымученной улыбкой. — Давай попробуем заново. Согласен ли ты любить, Айрин Араминту, почитать ее и все такое, пока смерть не разлучит вас?
— Нет, — сказал Доминик, на сей раз более уверенно. — Боюсь, что нет. И, не сводя с него глаз, я услышала, как тихо поскрипывают деревянные скамьи. Гости зашевелились и заерзали.
— Доминик! — Это был Чарли. — Что с тобой, старина? Давай! Нужно продолжать.
— Не могу, — выдавил из себя Доминик, медленно, с сожалением качая головой. Он выглядел чудовищно. Будто потерял рассудок от горя. — Не могу, и все, — повторил он.
В это самое мгновение, уж не знаю как, я смогла заговорить.
— Ты заболел, Дом? — прошептала я. — Тебе нездоровится?
Он посмотрел на меня и простонал:
— Нет-нет, я не заболел. Я здоров. Со мной все в порядке.
— Тогда в чем же дело? — прохрипела я. Во рту было сухо, будто песка насыпали; позади раздался обескураженный шепоток.
