— Да-да… почему бы и нет? — ответила я, поразившись своей невозмутимости. По-моему, я даже попыталась улыбнуться.
— Она в шоке, — громко объявила Эмбер и обняла меня. — Ты в шоке, Минти. Не волнуйся, это естественно.
— Уверена, все будет в порядке, Минти, — сказала Хелен, взяв мою руку в свои ладони. — Наверняка у него случилось временное… умопомешательство.
— Не думаю, — спокойно возразила я. — Пожалуйста, кто-нибудь, скажите, чтобы фотограф и видеооператор отправлялись домой.
— Ублюдок! — процедила сквозь зубы Эмбер.
— Прошу вас, мадам! — взмолился викарий.
— Пойдем, Минти! — вмешалась мама. — Мы едем в отель!
Они с папой вывели меня из церкви под руки, будто инвалида. Странно, что вместо «бентли» меня не поджидала карета скорой помощи. Она была бы уместнее. Мне даже почудились промельки синей мигалки на крыше. Перешептывание сконфуженных гостей вдруг замолкло, и в голове требовательно звенел лишь один голос, непрерывно твердивший: почему? почему? почему?
— М-м-м… ситуация необычная, — объявил Чарли, когда через полчаса мы уселись и приступили к салату в зале «Адельфи» отеля «Уолдорф». Чарли нервно теребил петлицу. — Не хочу даже говорить о том, почему Доминик вдруг передумал…
— Передумал? — язвительно переспросила Эмбер. — Он сбежал, как последний трус.
— Спасибо, Эмбер. Повторяю: я отказываюсь обсуждать поведение Доминика этим утром, — стоял на своем Чарли. — Скажу только, что в последнее время он очень много работал. Очень много. Голова у него была постоянно чем-то забита. Подозреваю, во всем следует винить этот прессинг. Лучшее, что мы можем сделать, — это спокойно пообедать и попытаться… м-м-м… — голос его ослаб, — спокойно пообедать.
Официанты внесли «Лоран-Перье» — в сложившихся обстоятельствах мы решили отказаться от запланированного расписания приема. Гости пили и разговаривали приглушенными, уважительными голосами. Склоняя головы над столами, будто шпионы, они обменивались предположениями по поводу драматического побега Доминика. «Другая женщина? — уловила я. — Не знаю… уже женат? …нервный срыв? …всегда был неуравновешенным… какое унижение… что будет с подарками?»
Разумеется, я сидела за головным столом. Правда, вместо новобрачного рядом были подружка невесты и шафер, родители, брат и кузина. А также Мадж, к сожалению. Она тоже явилась в «Уолдорф».
— По крайней мере, есть повод показаться в новом туалете от «Уиндсмур», — похвалилась она, с довольным видом поводя плечами. — Стоит целое состояние.
— «Уиндсмур»? Подумаешь! — фыркнула Эмбер, облив ее презрением. Похоже, сестрица злилась почище меня.
— Вы не знаете, что это взбрело в голову вашему сыну? — с холодной вежливостью спросил отец.
— Думаю, он почувствовал: что-то идет не так — и не смог перешагнуть через это, — предположила Мадж. — Он такой честный, мой мальчик.
— Честный! — окрысилась Эмбер.
— Детка, прошу тебя! — вмешался Чарли. — Ты делаешь только хуже.
— Прекрасная тиара, Минти, — проявила любезность Мадж.
— Спасибо.
— И можешь оставить себе сковородку. — Боюсь, я была в таком ступоре, что не сумела оценить по достоинству этот широкий жест.
— Ничего страшного, Минти, дорогая, — успокаивала мама, обнимая меня за плечи. — Я всегда знала, что он гнилой насквозь, темная лошадка. Я и не сомневалась… О, простите, Мадж! — Мама залилась краской. — Двадцать восемь штук в трубу, — с сожалением констатировала она.
— И это все, о чем ты можешь думать, Димпна? — измученным голосом спросил отец.
Официант положил маме на колени огромную салфетку.
— А ты представь, сколько бездомных, сколько женщин, подвергающихся побоям, можно было спасти на эти двадцать восемь тысяч! — отрезала она и поинтересовалась: — Что там со страховым полисом?
— Чарли позвонил на горячую линию по мобильному, — проинформировал папа. — Боюсь, убытки от приступов медвежьей болезни страховая компания не покрывает.
Так мы и сидели. Обедали под неуместно веселый звон столовых приборов о фарфор. Внесли жаренную на сковороде рыбу-меч, и все ее очень хвалили, хотя мне, понятное дело, кусок в горло не лез. Струнное трио играло «Solitaire»[12], словно в издевку, и только я решила не оставлять им чаевых, как зазвонил мобильник Чарли. Он нажал на кнопку и вскочил.
— Да-да? — повторил он, а потом произнес: — Послушай, Дом, не надо мне этого говорить. Скажи Минти. Ты должен побеседовать с ней, старик. Даю ей трубку.
Я схватила протянутый мобильник так, словно это была рука утопающего:
— Дом, Дом, это я! Слушай!.. Да… Да, о'кей. Спасибо. Нет, Доминик, не вешай трубку! Нет. Прошу тебя, Дом, не надо!.. Спасибо, Дом. Нет, не уходи, Доминик! Не уходи, Доминик… Дом…
Он дал отбой. И тут наконец-то я разревелась.
— Что он сказал? — спустя минуту полюбопытствовал Чарли.
— Сказал… Сказал, что я могу оставить себе обручальное кольцо.
— Как мило с его стороны! — проворковала Мадж с блаженной улыбкой. — Он всегда был таким щедрым, мой Доминик.
— И одна поехать в свадебное путешествие.
— У него золотое сердце.
Мама обожгла ее гневным взглядом.
— Но как одной отправиться в свадебное путешествие? — простонала я.
— Я поеду с тобой, Минти, — объявила Хелен.
— Мне кажется, он не вернется, — заявила Мадж, потягивая кофе.
— Почему вы так уверены? — взъелся Чарли. Нервы у всех к тому времени были уже истерзаны.
— Такой он человек: если что решил, никогда не передумает. — Она с достоинством пригладила сожженные перманентом волосы. — Я же говорю, он такой честный!
— Почему бы вам не пойти к черту со своим Домиником и его честностью! — взорвалась Эмбер, кипя от злости. Я была поражена. Никогда не слышала от нее такой грубости. — Посмотрите, что он сделал с Минти!
— Конечно, это очень неприятно, — соболезнующе подтвердила Мадж. — Но хорошо, что все случилось сейчас, а не потом.
— Нет! — послышался голос, и я не сразу поняла, что принадлежит он мне. — Я предпочла бы довести церемонию до конца и развестись хоть завтра, если бы он захотел.
— Но ему есть что терять, — возразила Мадж.
— А мне? Меня лишили достоинства! — ответила я. — Так унизили… — И я разрыдалась, пытаясь избежать жалостливых взглядов обслуги. — Унизили перед всеми моими близкими и знакомыми. — Вот когда я пожалела, что поддалась на уговоры Доминика и созвала половину сотрудников радио «Лондон». И как теперь я смогу там работать? Мой взгляд уткнулся в салфетку, черную от пятен туши, и это меня взбесило. Нет, вы подумайте: я заплатила за тушь двадцать четыре фунта, и девица в магазине замерила меня, что она водостойкая! Часы показывали десять минут четвертого. Поезд на Париж отходил в пять пятнадцать.
— По-моему, тебе нужно поехать, — сказал папа.
— Почему бы вам с мамой не отправиться вместо меня? — предложила я. — Я не могу, — встряла мама. — Во вторник благотворительный бал Ассоциации страдающих анорексией. Я должна быть там с лордом Итмором [13]. Он наш спонсор.
— Езжай с Хелен, Минти, — посоветовал папа. — Если Доминик захочет позвонить, он будет знать, где тебя найти.
О да! Доминик прекрасно знает, где меня искать. Отель «Георг V». Люкс для новобрачных. Он сам настоял, чтобы мы забронировали именно этот номер, и я послушно согласилась. Вдруг он мне позвонит? Вполне возможно, что он захочет позвонить мне и объясниться. Может, даже сам приедет — поговорить со мной лично. Но в глубине души я понимала: он этого не сделает, потому что Мадж права.
И вот, без десяти пять, возле отеля «Уолдорф», я уселась в такси с Хелен, которая сбегала домой за паспортом и дорожной сумкой. Мы помахали оставшимся ручкой. Странное это было прощание… В сложившихся обстоятельствах букет я решила не бросать — оставила в отеле, вместе с платьем и всем остальным. Папа пообещал потом отвезти все барахло домой, на Примроуз-Хилл. Сидя в такси рядом с подружкой невесты вместо жениха и проезжая мост через Темзу, я не могла отделаться от мысли: «Где же Доминик? Где он? Где? Все еще трясется в автобусе? Вряд ли. Вернулся в Клапам? Когда он успел передумать? Был ли это эффектный ход, coup de theatre, отрепетированный заранее, или истинное просветление, eclaircisse-ment? И с чего я вдруг начала думать по-французски?»
Эстер, героиня романа Натаниеля Готорна «Алая буква», осуждена была носить на платье букву «А», первую в слове «адюльтер», знак супружеской измены.
Эта литера «А» была свидетельством ее публичного позора. Когда экспресс «Евростар» мчал нас с Хелен через сельские угодья графства Кент, мне пришла мысль нацепить на платье букву «Б», что значит «Брошенная». Это избавит многих от необходимости подходить ко мне и спрашивать, почему я такая напряженная, почти ничего не ем, отчего у меня такие безумные глаза и с какой стати я все время сижу, уставившись в одну точку. Чем плохо? Та же черная траурная повязка на рукаве. Видно издалека, и не потребуется ничего объяснять. Разве что иногда кто-нибудь выразит сочувствие.
