На сей раз директриса была гораздо дружелюбнее:
– Почитала. Смеялась. Делайте здесь свои концерты.
И ушла.
Гардеробщик тоже сменился: этот, в отличие от вчерашнего интеллигента, оказался, хотя и тихоня с виду, сталинистом (я краем уха слышала, как он с кем-то говорил о Сталине с большим пиететом).
Сталинист спросил:
– А что за концерты?
– Отрывки из пьесы о Сталине: «Сталин в ноябре» называется – по типу «Ленин в октябре».
– А почему Сталин – в ноябре, если Ленин – в октябре? – спросил гардеробщик.
– Странный вопрос: у них же вахтенный метод был. Как у вас с вашим напарником.
– А! (сказал гардеробщик бесцветным голосом, не улыбнувшись и не удивившись).
Зато грузчик пришел в восторг.
– Здо́рово! – закричал грузчик. – Приду послушать! Ха-ха-ха – Сталин в ноябре!
Гардеробщик посмотрел на него недоуменно и вдруг говорит:
– Скоро же декабрь – может, тогда «Сталин в декабре»?
Грузчик чуть не умер со смеху.
А я сказала:
– Дельное предложение! Подумаю. Спасибо вам.
Звонит моя подруга Оля и вдруг спрашивает (она любит вот так сразу, без предисловий, о «насущном»):
– Как думаешь, «Лолита» – роман коммерческий? Или отчасти коммерческий?
Я цитирую:
– «Я смотрел на нее, старую, беременную, оскверненную другим» и… ну, там дальше не помню дословно: и в его, извините, душе поднималась любовь.
– Это ты про Гумберта?
– Нет, это мне поклонник написал в чате, Оль.
– Ну ты же не беременная, хотя и старая.
– Он думал, что беременная.
– А ты худей, – совершенно серьезно сказала Оля.
Рассказываю Феликсу Дектору, что один тип, богатый при этом, говорит мне:
– Дай мне две тыщи баксов…
Феликс говорит:
– В мое время мужчины ограничивались первыми двумя словами.
Пошла однажды покупать специи – на ближайший рыночек к знакомому парню-узбеку: у него отличные травы.
Парень молодой, лет эдак двадцати.
Спрашиваю, есть ли травы для шашлыка.
Он вдруг мрачнеет и вкрадчиво спрашивает:
– А под шашлык водку пить будете?
Я говорю:
– Возможно. А что?
Он еще больше мрачнеет:
– Водку сначала, потом… это… драка может быть… И потом… Мне неловко говорить об этом… Вы женщина уже такая… не девочка уже (тактично говорит он), но…
Я, конечно, догадываюсь, о чем он, но делаю вид, что не понимаю.
– Ну и что, что не девочка? Что я могу сделать, выпив, к примеру сказать, водки?
Он, потупившись, говорит:
– Здесь такие женщины… Ну, они водку пьют… Да… Дерутся потом, матерятся… Эт самое… И… (наклоняется ко мне и шепчет):
– Могут даже… эт самое… с мужчинами… эт самое… Пьяные же… не понимают…
Я говорю:
– Нет! Что вы! Это ни-ни… Муж, говорю, следит: мы пьем с девушками только, и при закрытых дверях: муж следит. Он и разливает: по чуть-чуть… Чужие мужчины в это время не допускаются… Всюду, говорю, охрана, всё строго… По шариату не положено…
У него глаза на лоб:
– По шариату вапще женщинам пить нельзя!
И тут я, не моргнув глазом:
– Щас шариат переписали малость: сто грамм в день можно! Но тайно… При муже…
Он немного успокоился, стал мне специи выбирать, какие получше.
Разулыбался и говорит:
– Привет мужу передайте.
У меня в моей первой книжке есть целая глава о Ницше – как он не расстраивался из-за того, что женщины его не очень любили.
– Радовался, наверно (говорит мама). Если такие женщины, как ты, – это даже Ницше не под силу. Борони бог, думал Ницше, – тем более что этот самый бог, по мнению Ницше, взял ни с того ни с сего и умер.
Одна моя подружка закрутила роман.
Ну и как-то осталась ночевать у своего любовника дома.
А ночью вдруг пришел домой его взрослый сын.
Квартира большая, сын пошел к себе, а они остались в спальне.
Но этот ее любовник не умеет говорить шепотом: начинает шепотом, а потом все равно басит.
Утром рано сын ушел в институт, а они сидят, пьют кофе.
И этот ее любовник вдруг, хохотнув, говорит:
– Лешка, наверно, подумал – старик совсем с ума сошел: всю ночь сам с собой разговаривал и на кровати прыгал.
Была ведь и я когда-то двадцатилетней и училась тогда во ВГИКе, в Москве.
И вот в нашу компашку пришел в гости какой-то пришлый, из консерватории, кажется.
Такой интеллигентный, скрипач, кажется.
Ну и вроде как начал клинья бить ко мне.
А мне он не нравился.
И все ручку норовил поцеловать.
Ну я ему и говорю:
– Ты вот целуй ручку-то, ладно, не страшно, но…
– Что – но?
– Но понимаешь, у нас на Востоке такая манера: поцеловал ручку, прикоснулся слегка и…
– Жениться надо? Я готов!
– Да нет, какой там жениться! До женитьбы я тебя и видеть не должна!
– Но раз уже увидела, что делать?
– И ручку поцеловал…
– И что?
– Да ничо… Приедут завтра родственники – триста человек, одним самолетом, и каждый должен будет нанести тебе небольшую рану ятаганом.
Парень реально побелел:
– ?!
– Ну, такая добрая традиция у нас… Они добрые, родственники мои, и рана неглубокая: но их ТРИСТА! И каждый – должен! Они не хотят плохого, но – традиция! Обычно жертва умирает после этого, истекая кровью…
В общем, скрипач скатился с лестницы и обходил потом нашу общагу за 10 км.
Кто-то в соцсетях написал про еврейскую многословность (причем сам еврей и написал).
Лично я не заметила никакой такой многословности у древнего богоизбранного народа.
Даже наоборот.
Влюбилась я как-то в одного представителя этого древнего богоизбранного.
И он, этот мой избранник, он был крайне немногословен.
Однажды я ему говорю:
– Скажи что-нибудь?
А он говорит:
– Который час? (а момент был лирический как бы).
Потом я как-то ему попеняла было:
– Почему ты за мной не ухаживаешь?
А он мне:
– Ты что, инвалид?
– В смысле цветы не даришь…
– Цветы на могилу! Позже! Время еще не пришло (и это была самая длинная его реплика за долгие годы нашего знакомства).
Как-то один таксист, совсем юный парень-киргиз, сказал мне (желая, видимо, приятное сделать):
– Паздравляю с динем вилюбленных!
Я уж выходила из такси и сказала:
– А я тут при чем?
– Ну (он застеснялся), аксакалу своему передайте…
Один мужик мне как-то сказал:
– Эх! Нравишься ты мне! Только была бы более худая, более молодая (он призадумался), более…
– Богатая? – подсказала я.
– Неплохо бы, – угрюмо отозвался он. – А то мне, разведенному, троих кормить… Плюс посадить могут по бизнесу… При таких делах внешность (он посмотрел на меня как крестьянин на корову, которую собирается купить) не имеет особого значения.
Я говорю:
– Еще как имеет! Уголовник с тремя детьми должен быть красив, как бог!
Он обиделся и исчез.
Сидели недавно с тремя умными мужиками.
Сначала по делу поговорили, потом, как водится, выпили и… затянули песню. Типо русский романс.
Стало хорошо, душевно стало.
Выпивка была дорогая, портвейн (не наши три топора, а из самой Португалии, эксклюзив, для знатоков).
И стало еще более душевно: да так душевно, что один из них говорит:
– А хорошо все-таки без баб!
Я хмыкнула.
Они опомнились, и давай чуть ли не к ручке подходить: ах, простите, вы очаровательны и тэ дэ.
Сидим дальше: в ход пошел ликер.
Один из них вдруг произнес:
– А ведь со мной жена просилась!
Тут я вступила:
– Еще чего! У нас сугубо мужская компания!
Они молча переглянулись.
У женских лифчиков (извините) есть такие – вместо старинного китового уса – железные прутья, если кто не знает.
И они часто и в самый неожиданный момент вылезают, причем медленно – прямо, к примеру, из свитера.
Представьте – вы беседуете с человеком, а из него вдруг медленно лезет железный прут.
И чем больше грудь, тем длиннее прут.
Со мной как-то раз такое было.
Собеседник, мужчина, страшно испугался.
К тому же я ему сказала, что на мне ставят эксперимент и что я состою внутри из железа, как Терминатор примерно.
Он был туповат и поверил.
Так я от него навсегда избавилась.
В День пожилого человека (то есть в мой праздник) мне позвонил молодой человек.
– Поздравить? – спросила мама.
