— Что-о? Это еще что за хрень? Разве это вопрос, бля?!
— А можно спросить: «Люди тоже считают, что пес у нас очень клевый?»
— Ебическая сила! — вскричал папа и схватился за голову. — Придумай какой-нибудь вопрос типа: «Падают ли большие предметы быстрее, чем маленькие?»
— Хорошо. А ничего, если вопрос будет про Брауни?
— Про что захочешь, бля! Ладно, раз уж ты зациклился на Брауни, пускай будет вопрос: «Умеют ли собаки различать геометрические фигуры?» Нравится?
Мне понравилось. Я обожал Брауни и охотно привлек его к эксперименту. Папа помог мне разработать условия и метод. Надо было каждый день держать перед собакой листочки с нарисованными треугольниками, кругами и квадратами. Показав круг, я должен был каждый раз давать собаке лакомство, показав квадрат — давать команду «сидеть», а показав треугольник — абсолютно ничего не делать. После пятнадцати дней обучения я проведу двухдневные испытания — буду показывать Брауни фигуры, но лакомств не давать и команд не произносить. Задача — отследить его реакцию. Будет ли он реагировать на фигуры, ожидая действий, которые я совершал в период выучки? Каждый день мне полагалось записывать результаты эксперимента в журнал наблюдений.
В первый же день «исследований» я заскучал. Пес напрочь не понимал, что от него требуется: когда я держал перед ним бумажки, пялился недоуменно, а иногда начинал вылизываться. Ему хотелось только играть. И мы наигрались всласть — я бегал по двору, а он гонялся за мной, пока я не выбился из сил.
Папа каждый день допоздна пропадал на работе и не догадывался, что я забросил эксперимент. Иногда он спрашивал, как идут исследования. «Все в порядке», — отвечал я, надеясь, что времени еще много. Главное — начать за пятнадцать дней до школьной презентации. Но месяцы сменяли один другой, а я вообще позабыл про эксперимент.
Однажды на уроке учительница напомнила нам, что до «Фестиваля науки» осталось три дня. У меня засосало под ложечкой. В тот день меня забрала из школы мама. Едва оказавшись дома, я юркнул в свою комнату, прикрыл дверь и вытащил журнал наблюдений. И начал вносить в графы результаты несостоявшихся испытаний, высосанные из пальца. Подделывал все, вплоть до дат. У меня хватило ума смекнуть: для правдоподобия надо написать, что к концу эксперимента пес постепенно начал различать фигуры. А когда я провел тесты без лакомств, то по реакции пса понял, что он распознает фигуры. Мне вспомнилась история про собаку Павлова. Павлов, по моему разумению, был очень похож на безумных гениев из комиксов, а мой эксперимент — на его эксперименты. Значит, получилось убедительно, рассудил я.
Так уж случилось, что в тот день папа вернулся домой рано. Едва я закончил заполнять журнал, громко хлопнула входная дверь. Я испуганно швырнул ручку в угол — избавился от улики. А папа сразу прошел ко мне. Я похолодел: неужто он меня насквозь видит?
— Ну как дела на научном фронте? — спросил он, как я и ожидал.
Не успел я раскрыть рот, а папа заметил мой журнал, раскрыл.
— Вот тут все данные, — сказал я.
Он на меня даже не посмотрел — углубился в журнал. Перелистал страницы, поразмыслил над моими результатами, положил журнал на стол и взглянул на меня.
— Значит, пес распознает фигуры, а?
— Ну да. Даже странно, — пробурчал я как можно уклончивее.
— Ну да, даже странно, — повторил он за мной. — Наверно, ты не будешь возражать, если я проэкзаменую Брауни — должен же я увидеть своими глазами.
Я похолодел. Спасала лишь одна надежда: а вдруг Брауни каким-то чудом, по наитию распознает фигуры и среагирует так, как я написал? Папа поднял листочки с рисунками — все эти месяцы они пылились в моей комнате на полу — и вышел во двор.
— Вообще-то Брауни не всегда реагирует. Это от его настроения зависит… и еще от разного… — придумал я на ходу отмазку.
Папа не слушал. Он позвал пса, и Брауни подбежал к нам. Папа поднес к слюнявой морде Брауни первый листочек — с треугольником. Согласно моему журналу наблюдений на треугольник Брауни не должен был реагировать никак. Ну, он и не среагировал. К сожалению, на круг и квадрат он не среагировал тоже — а ведь должен был, соответственно, либо обнюхивать мои руки, предвкушая лакомство, либо выполнить команду «сидеть».
Брауни убежал, а папа обернулся ко мне. Взглянул мне в глаза. Лицо у него было настолько спокойное, что смотреть жутко.
— Даю тебе шанс: немедленно расскажи мне все, что имеешь сказать, — проговорил папа.
Я тут же заревел в голос. Рыдая и давясь соплями, сознался, что не провел эксперимент, потому что забыл. Сознался, что подделал наблюдения и выводы. Папа схватил тетрадку с журналом, порвал надвое и попытался зашвырнуть за забор. Но страницы посыпались на землю, точно унылые конфетти. А папа принялся их топтать — яростно, будто пытался стряхнуть с ноги голодного волка. Это длилось секунд двадцать, не дольше. Папа в сердцах схватил игрушку Брауни и зашвырнул через весь двор, точно олимпиец — ядро. Брауни сбегал за игрушкой и принес ее папе — мол, давай еще поиграем. И тут папа взорвался:
— Брехня! У тебя не журнал наблюдений, а брехня на брехне!
— Папа, папа, ты же говорил, что даешь мне шанс рассказать! — взмолился я.
— Вот ты и рассказал. Одна брехня, бля!
На крики выбежала мама. Успокоила папу, увела его в дом для разговора.
Минут через десять папа вернулся во двор. Он немножко отошел, но чувствовалось: в его душе еще не все перекипело.
— Ты опозорил все научное сообщество. Всех ученых поголовно, самого, бля, Эйнштейна!
Я сказал, что осознаю свою вину и прошу прощения.
— Черт подери, это же моя профессия! Я к своей профессии серьезно отношусь, бля!
— Знаю, папа.
— Ни хера ты не знаешь! Слушай, что тебе теперь делать.
И он заявил: я должен пойти к учительнице, сказать, что эксперимент я не провел и данные подделал, и попросить у нее разрешения публично извиниться перед одноклассниками за обман.
— А если она скажет, что извиняться не обязательно, ты ей скажи: «Фиг с два, все равно выйду извиняться». А заявление, которое будешь зачитывать в классе, сначала покажи мне. Я его исправлю, если что. Последнее слово — за мной.
На следующий день я признался учительнице в содеянном, а она обратилась к моим одноклассникам:
— Халперн хочет вам кое-что сказать.
Я встал и зачитал заявление по бумажке. Начиналось оно примерно так: «Моим одноклассникам и всему научному сообществу. Я совершил подлог. Я фальсифицировал данные эксперимента и тем самым опозорил дело, имеющее громадное значение для прогресса нашей цивилизации». И еще несколько фраз. Смысла текста не понимал никто, включая меня. Переводя дух, я косился на одноклассников. Тридцать шестиклассников таращились с недоумением. Я зачитал заявление, сел, учительница поблагодарила меня, прочитала нам мораль, что жульничать нехорошо, и урок вернулся в обычное русло.
Вечером папа спросил меня, как все прошло. Я сказал, что зачитал извинения и что учительница меня поблагодарила.
— Извини, что я так сильно на тебя наехал, но я не хочу, чтобы тебя считали брехуном и мудаком. Ты не брехун и не мудак. Ты отличный парень. А теперь марш в комнату. Гулять не пойдешь — ты наказан.
Об уважении к частной жизни— Брысь отсюда к едрене фене, я дело делаю!
О проявлении страха— В трудный час становится ясно, кто есть кто. Или, по крайней мере, какова его задница — много ли бздит.
О гипотетических вопросах— Нет. Ни при каком раскладе я человека не съем, хватит придумывать всякие ситуации и надоедать мне, понял? Блин, разве тебе нечем заняться? Целыми днями всякую хрень выдумываешь!
О духе товарищества— Послушай, я знаю, тебе с этим толстым пацаном играть не нравится, потому что у него мать вредная. Но парень-то не виноват! Будь с ним поприветливее.
О честной игре— Сдувать на экзаменах нелегко. Ты, наверно, думаешь: «Легче легкого». Ошибаешься. Спорим, сдувать ты умеешь еще хуже, чем сдавать экзамены по-честному.
Об аккуратности— Тьфу ты, я только что сел на твоего человекогрузовика, будь он неладен. Оптимус Прайм, говоришь? Слушай, мне пофиг, как его зовут, только не паркуй его там, где паркуется моя задница.
О технике безопасности для детей— Эй, не трожь нож, еще не хватало — ножик в руки брать… Мне пофиг! Научись намазывать масло ложкой!
Напутствие моим друзьям, которые пришли ко мне в гости с ночевкой— Чипсы в кухонном шкафу, мороженое — в холодильнике. Ножи не трогать, со спичками и зажигалками не баловаться. Все, мой долг выполнен. Ложусь спать.
О щедрости— Я лично тебе сочувствую, но если твой брат не хочет, чтобы ты играл с его игрушками, значит, нельзя. Это его игрушки. Если он хочет быть мудаком и ни с кем не делиться — что ж, его право. У человека всегда есть право быть мудаком. Но пользуйся этим правом не слишком часто, договорились?
