Ознакомительная версия.
— Это скоро выяснится.
— Я понимаю. Твоя жена в Америке. Мы посетили ее в Риме. У нее был пластик вместо сумочки. Я подарил ей хорошую сумку за шестьдесят долларов… Стоп! Здесь мы позавтракаем. По-моему, это хороший ресторан.
Мы вошли, разделись, сели у окна.
Заиграла негромкая музыка общего типа. Красивых женщин я что-то не заметил.
— Заказывай все, что хочешь, — предложил Леопольд, — может быть, стейк или дичь?
— Мне все равно. На ваше усмотрение.
— Говори мне, пожалуйста, — «ты». Я же твой дядя.
— На твое усмотрение.
— Что-нибудь из деликатесов? Ты любишь деликатесы?
— Не знаю.
— Я очень люблю деликатесы. Но у меня больная печень. Я закажу тебе рыбный паштет и немного спаржи.
— Отлично.
— Что ты будешь пить?
— Может быть, водку?
— Слишком рано. Я думаю, — белое вино или чай.
— Чай, — сказал я.
— И фисташковое мороженое.
— Отлично.
— Что ты будешь пить? — обратился Леопольд к жене.
— Водку, — сказала Хелена.
— Что? — переспросил Леопольд.
— Водку, водку, водку! — повторила она.
Подошел официант, черноволосый, коренастый, наверное — югослав или венгр.
— Это мой племянник из России, — произнес Леопольд.
— Момент, — произнес официант.
Он исчез. Внезапно музыка стихла. Раздалось легкое шипение. Затем я услышал надоевшие аккорды «Подмосковных вечеров».
Появился официант. Его физиономия сияла и лоснилась.
— Благодарю вас, — сказал я.
— Он получит хорошие чаевые, — шепнул мне Леопольд.
Официант принял заказ.
— Да, я чуть не забыл, — воскликнул Леопольд, — скажи, как умерли мои родители?
— Деда арестовали перед войной. Бабка Рая умерла в сорок шестом году. Я ее немного помню.
— Арестовали? За что? Он был против коммунистов?
— Не думаю.
— За что же его арестовали?
— Просто так.
— Боже, какая дикая страна, — глухо выговорил Леопольд, — объясни мне что-нибудь.
— Боюсь, что не сумею. Об этом написаны десятки книг.
Леопольд вытер платком глаза.
— Я не могу читать книги. Я слишком много работаю… Он умер в тюрьме?
Мне не хотелось говорить, что деда расстреляли. И Моню я не стал упоминать. Зачем?..
— Какая дикая страна! Я был в Америке, Израиле, объездил всю Европу… А в Россию не поеду. Там шахматы, балет и «черный ворон»… Ты любишь шахматы?
— Не очень.
— А балет?
— Я в нем мало разбираюсь.
— Это какая-то чепуха с привидениями, — сказал мой дядя.
Потом спросил:
— Твой отец хочет ехать сюда?
— Я надеюсь.
— Что он будет здесь делать?
— Стареть. В Америке ему дадут небольшую пенсию.
— На эти деньги трудно жить в свое удовольствие.
— Не пропадем, — сказал я.
— Твой отец романтик. В детстве он много читал. А я — наоборот — рос совершенно здоровым… Хорошо, что ты похож на мать. Я видел ее фотографии. Вы очень похожи…
— Нас даже часто путают, — сказал я.
Официант принес мороженое. Дядя понизил голос:
— Если тебе нужны деньги, скажи.
— Нам хватает.
— и все-таки, если понадобятся деньги, сообщи мне.
— Хорошо.
— А теперь давайте осмотрим город. Я возьму такси…
Что мне нравилось в дяде — передвигался он стремительно. Где бы мы ни оказывались, то и дело повторял:
— Скоро будем обедать.
Обедали мы в центре города, на террасе. Играл венгерский квартет. Дядя элегантно и мило потанцевал с женой. Потом мы заметили, что Хелена устала.
— Едем в отель, — сказал Леопольд, — я имею подарки для тебя.
В гостинице, улучив момент, Хелена шепнула:
— Не сердись. Он добрый, хоть и примитивный человек.
Я ужасно растерялся. Я и не знал, что она говорит по-русски. Мне захотелось поговорить с ней. Но было поздно…
Домой я вернулся около семи. В руках у меня был пакет. В нем тихо булькал одеколон для мамы. Галстук и запонки я положил в карман.
В холле было пусто. Рейнхард возился с калькулятором.
— Я хочу заменить линолеум, — сказал он.
— Неплохая мысль.
— Давай выпьем.
— С удовольствием.
— Рюмки взяли парни из чешского землячества. Ты можешь пить из бумажных стаканчиков?
— Мне случалось пить из футляра для очков.
Рейнхард уважительно приподнял брови.
Мы выпили по стакану бренди.
— Можно здесь и переночевать, — сказал он, — только диваны узкие.
— Мне доводилось спать в гинекологическом кресле.
Рейнхард поглядел на меня с еще большим уважением.
Мы снова выпили.
— Я не буду менять линолеум, — сказал он. — Я передумал, ибо мир обречен.
— Это верно, — сказал я.
— Семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились.
Кто-то постучал в дверь.
— Не открывай, — сказал Рейнхард, — это конь бледный… И всадник, которому имя — смерть.
Мы снова выпили.
— Пора, — говорю, — мама волнуется.
— Будь здоров, — с трудом выговорил Рейнхард, — чао. И да здравствует сон! Ибо сон — бездеятельность. А бездеятельность — единственное нравственное состояние. Любая жизнедеятельность есть гниение… Чао!..
— Прощай, — сказал я, — жизнь абсурдна! Жизнь абсурдна уже потому, что немец мне ближе родного дяди…
С Рейнхардом мы после этого виделись ежедневно. Честно говоря, я даже не знаю, как он проник в этот рассказ. Речь-то шла совсем о другом человеке. О моем дяде Лео…
Да, линолеум он все-таки заменил…
Леопольда я больше не видел. Некоторое время переписывался с ним. Затем мы уехали в Штаты. Переписка заглохла.
Надо бы послать ему открытку к Рождеству…
Сначала тетка Мара была экспедитором. Затем более квалифицированной типографской работницей, если не ошибаюсь — линотиписткой. Еще через некоторое время — корректором. После этого — секретарем редакции.
И затем всю жизнь она редактировала чужие книги.
Тетка редактировала книги многих замечательных писателей. Например, Тынянова, Зощенко, Форш…
Судя по автографам, Зощенко относился к ней хорошо. Все благодарил ее за совместную работу…
Тетка была эффектной женщиной. В ее армянской, знойной красоте было нечто фальшивое. Как в горном пейзаже или романтических стихотворениях Лермонтова.
Тетка была наблюдательной и остроумной. Обладала хорошей памятью. Многое из того, что она рассказывала, я запомнил навсегда. Вспоминается, например, такой эпизод из ее жизни.
Как-то раз она встретила на улице Михаила Зощенко. Для писателя уже наступили тяжелые времена. Зощенко, отвернувшись, быстро прошел мимо.
Тетка догнала его и спрашивает:
— Отчего вы со мной не поздоровались?
Зощенко усмехнулся и говорит:
— Извините. Я помогаю друзьям не здороваться со мной…
Тетка редактировала Юрия Германа, Корнилова, Сейфуллину. Даже Алексея Толстого. И о каждом знала что-нибудь смешное.
…Форш перелистывала в доме отдыха жалобную книгу. Обнаружила такую запись: «В каше то и дело попадаются разнообразные лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук-короед…»
— Как вы думаете, — спросила Форш, — это жалоба или благодарность?..
Про Бориса Корнилова она тоже рассказала мне смешную историю.
…Николай Тихонов собирал материалы для альманаха. Тетка была секретарем этого издания. Тихонов попросил ее взять у Корнилова стихи. Корнилов дать стихи отказался.
— Клал я на вашего Тихонова с прибором, — заявил он.
Тетка вернулась и сообщает главному редактору:
— Корнилов стихов не дает. Клал, говорит, я на вас с ПРОБОРОМ…
— С прибором, — раздраженно исправил Тихонов, — с прибором. Неужели трудно запомнить?..
И про Алексея Толстого она знала много любопытного.
…Раз высокий и грузный Алексей Толстой шел по издательскому коридору. Навстречу бежала моя тетка. Худенькая и невысокая, она с разбегу ударилась Толстому головой в живот.
— Ого! — сказал Толстой, потирая живот. — А если бы здесь находился глаз?!.
Тетка знала множество смешных историй.
Потом, самостоятельно, я узнал, что Бориса Корнилова расстреляли.
Что Зощенко восславил рабский лагерный труд.
Что Алексей Толстой был негодяем и лицемером.
Что Ольга Форш предложила вести летосчисление с момента, когда родился некий Джугашвили (Сталин).
Что Леонов спекулировал коврами в эвакуации.
Что Вера Инбер требовала казни своего двоюродного брата (Троцкого).
Что любознательный Павленко ходил смотреть, как допрашивают Мандельштама.
Что Юрий Олеша предал своего друга Шостаковича.
Что писатель Мирошниченко избивал жену велосипедным насосом…
Ознакомительная версия.
