Парк великолепно спланирован: на северной стороне — березовая роща, центральная часть — лиственные и хвойные породы; стройные ряды величественных лип образуют ромбы и круги, переходящие в изумительную аллею. По преданию, когда-то здесь была красавица беседка, служившая графу для объяснений в любви. Говорят, беседка пустовала редко.
Архитектурный ансамбль Волышева завершают конюшни, расположенные кирпичными полукругами напротив дворца. Лошади были страстью Строганова. Нужно отдать ему должное, он многое сделал для постановки племенного дела: русские и английские рысаки волышевского завода высоко ценились знатоками.
А теперь вернемся в сегодняшнее Волышево.
В ЛОШАДИНОМ ЦАРСТВЕ
Я представлял себе директора конезавода этаким атлетом в галифе, с изящным хлыстом в руке, вроде бабелевского начальника конзапаса. Проницательный читатель уже про себя решил, что я ошибся, и не буду его разочаровывать. Василий Георгиевич Костев оказался самым обычным человеком среднего роста, с худым и очень утомленным лицом. Ничто не говорило о том, что передо мной сидит известный лошадник, сын, внук и правнук лошадников, раз и навсегда продавший благородному лошадиному делу свою бессмертную душу; человек, который слова «мы, коневоды» произносит так, как новообращенный д'Артаньян изрекал: «Мы, мушкетеры!»
Василий Георгиевич руководит многоотраслевым хозяйством. Помимо лошадей, совхоз славится лучшим в области стадом коров и обширными посевами кормовых культур, которые отнимают у директора львиную долю рабочего времени и, главное, отрывают от горячо любимых лошадей. Костев шесть лет работает в Волышеве, за эти годы совхоз стал высокорентабельным, но послушать директора — главного он не добился.
— Вы не поверите, — трагическим голосом сообщает он, — я не всех лошадей знаю по имени! Представляете? У меня просто не хватает времени!
О своих коллегах по профессии он отзывается так:
— Коневод может быть кем угодно, даже свинарем, но свинарь не может быть коневодом. И знаете почему? Потому что лошадь...
И усталые глаза директора начинают извергать пламя. Это он доказывает, что из всех живых существ лошадь — самое чистое, благородное и мудрое и что «еще нужно разобраться, кто высший продукт развития материи. Иные люди воображают о себе бог знает что, а на поверку они моему Пробегу — я уже не говорю о Ноготке, правнуке великого Ветерка, — и в подметки не годятся».
Василий Георгиевич молча шевелит губами: видимо, перечисляет про себя имена людей, не выдерживающих никакого сравнения с лошадью.
Вначале мы посетили тренировочную конюшню для молодняка. Здесь живут жеребята, которых в семь-восемь месяцев отрывают от кобылы-мамы (эта операция называется «отъем») и воспитывают по определенной системе: приучают к удилам, уздечке, вожжам и качалкам — так называются коляски, в которых восседают наездники. Затем начинаются занятия по выездке, и по достижении двухлетнего возраста бывшие жеребята, а ныне дипломированные лошади с высшим образованием, распределяются по ипподромам.
Жеребята, как и всякое юное зверье, вообще вызывают умиление, но совсем юная и необыкновенно грациозная кобылка Победа была так прелестна, что при виде ее начал бы сюсюкать даже контролер-ревизор из электрички. А ее глаза? С чудной лирической поволокой, грустные и черные глаза Победы как две капли воды напоминали глаза... Если бы я был уверен, что известная и весьма уважаемая киноактриса не обидится, то назвал бы ее имя. У Победы совсем маленькая, но трогательная биография: в четыре месяца она осталась сиротой и с тех пор питается разведенным коровьим молоком с сахаром. Малыш помог конюху Тамаре Соболевой почистить сиротку скребницей и затем сфотографировался с Победой, причем позировала она с таким кокетством, словно выступала по телевидению.
В леваде — огражденном зеленом загоне — мы познакомились с жеребцами полуторагодовалого возраста. Пока мы стояли поодаль, они резвились, как школьники-первачки перед началом урока, но стоило подойти поближе, как жеребцы приняли чопорный вид: как-никак им скоро на ипподром. Гнедые, серые в яблоках, вороные красавцы спокойно направились нам навстречу, сознавая, что сейчас у них будут брать интервью. Не могу похвастаться, что мы чувствовали себя абсолютно спокойно, когда они сгрудились вокруг нас беспорядочной толпой, игриво толкаясь и покусывая друг друга. Пока Василий Георгиевич с наслаждением трепал жеребцов за уши и гладил шелковые шкуры, я с некоторым беспокойством следил за вызывающим поведением саженного роста серого в яблоках шалунишки. Сначала жеребец бесцеремонно меня разглядывал, словно решая, достоин ли я его внимания, но потом потянул из моих рук фотоаппарат с явным намерением проглотить его с потрохами. Тщетно директор уговаривал нас не покидать это благородное общество — мы откланялись и удалились, провожаемые гулом сожаления. Серый в яблоках некоторое время брел сзади, норовя куснуть мой «Зенит», но затем презрительно фыркнул и отправился к своим приятелям.
Познакомились мы и с кобылами — в леваде паслось полсотни разномастных, породистых красавиц. Некоторые кобылы облизывали своих жеребчиков и снисходительно следили за их выходками — резвитесь, мол, зеленая молодежь, скоро и вы узнаете, каковы на вкус удила. Мы с уважением смотрели на кобылу с трагическим именем Роковая Любовь, которая спокойно щипала траву и не подозревала о печальном пророчестве. Василий Георгиевич, мучимый нерастраченным гостеприимством, предложил мне прокатиться на Обойме — смирной, по его словам, кобыле, которая почти никогда не капризничает. Меня насторожило слово «почти», ибо я имею скромный опыт верховой езды, воспоминание о котором вызывает у меня содрогание. Поэтому я решительно отклонил великодушное предложение, резонно полагая, что сейчас может быть именно тот случай, когда Обойма закапризничает.
Полюбовались мы и Ноготком, вороным потомком короля ипподромов, Отпрыском и Пробегом. Время от времени эти жеребцы отправляются на бега в различные города страны, и краснеть за них не приходится. На них же лежит обязанность продолжения рода, и не было случая, чтобы они выполняли ее из-под палки или стремились переложить ее на плечи товарища.
— Такой жеребец, — с гордостью сообщил Костев, — стоит пять тысяч рублей.
— Ого, дороже «Москвича», — с уважением сказал я и тут же понял, что допустил вопиющую бестактность.
— Сравнили... — с глубоким упреком вымолвил Василий Георгиевич. — Да вы поставьте их рядом, эту неодушевленную консервную банку и моего Ноготка! Разве можно...
Я извинился.
Потом Василий Георгиевич ввел меня в святая святых — рассказал о племенном деле. Завод был создан в двадцатых годах, направление — русские рысаки. Это же направление осталось основным и после войны. Несмотря на трудности восстановительного периода, были достигнуты хорошие результаты: волышевские рысаки приближались к международному классу и уже готовились получать визы для заграничных гастролей. И вдруг на племенных лошадей обрушился тяжелый удар. Это произошло в конце пятидесятых годов, когда основой многих экономических экспериментов был административный восторг. Экспериментатор вообще относился к лошадям иронически, «за людей их не считал» — как выразился наездник Дмитрий Васильев. И последовал приказ: распустить и разогнать. Племенному делу была нанесена долго не заживающая рана. Ведь хорошую породу выводят десятилетиями, чтобы передать потомству лучшие качества самых прославленных рысаков. Если сегодняшний аристократ с древней родословной охотно женит сына на дочери миллионера-мыловара, то коневод не пойдет на компромисс ни за какие коврижки. В этих делах он куда более консервативен, чем великосветский сноб, к чистокровной кобыле может посвататься лишь такой же чистокровный жених, жеребца с подозрительной родословной к именитой невесте и на пушечный выстрел не подпустят. Когда появляется потомство, начинается кропотливейшая работа по изучению благоприобретенных качеств. Из жеребят выбираются, как говорят коневоды, самые прогрессивные, и в дальнейшем развивается уже эта линия. И так — до бесконечности.
