– Не говоря уже о том, что эта скотина еще и умерла, – добавил Мэгрю.
– Полагаю, нам надо зайти и поздороваться с Эдвином.
Они повернули к спальне старого Флоуза. Додд снизу, от лестницы, пытался отговорить их от этого.
– Он никого не принимает! – кричал Додд, но до них не дошел истинный смысл этой фразы. Когда наверху появился Локхарт, незаметно прокравшийся по задней лестнице, чтобы избежать удара в пах от ненормальной тещи, лестничная площадка была уже пуста, а в спальне старика доктор Мэгрю, достав стетоскоп, прикладывал его к груди мистера Флоуза. Это непродуманное движение врача вызвало бурю поразительной двигательной активности его пациента. То ли старику что-то не понравилось в манерах самого доктора, то ли Балстрод случайно зацепил кнопки дистанционного управления, но только механизм, приводивший в движение покойника, внезапно заработал. Старик дико замахал руками, его глаза бешено завращались, рот начал открываться и захлопываться, а ноги конвульсивно задергались. Не было только звука – вначале одного лишь звука, а потом еще и простыни, которую дергающиеся ноги моментально сбросили с постели, и опутывавшие под ней покойника электрические провода предстали на всеобщее обозрение. Таглиони вывел провода из тела в том месте, где это было удобнее всего сделать, и потому вся картина чем-то напоминала жуткую уретру, извергающую электронную мочу. Как и утверждал в свое время Таглиони, никому, кто увидел бы старика со стороны или даже попытался бы осмотреть его, не пришло бы в голову заглядывать в это место. Безусловно, ни у Мэгрю, ни у Балстрода тоже не могло и мысли возникнуть, чтобы сюда заглянуть; но сейчас, когда переплетение проводов обнажилось само, они взгляда не могли оторвать от этого места.
– Распределительная коробка, заземление и антенна, – пояснил вошедший в комнату Локхарт– – Усилитель смонтирован под кроватью, и мне остается только регулировать громкость…
– Не надо, Бога ради, не надо нам больше ничего показывать, – взмолился Балстрод, который был в любом случае неспособен отличить одно приспособление от другого. Движения старого Флоуза внушали ему ужас.
– У меня здесь по десять ватт на канале, – продолжал Локхарт, но Мэгрю перебил его.
– Я, как медик, никогда не приветствовал эвфаназию, – задохнулся он,
– но чтобы пытаться продлить жизнь человека сверх всяких разумных и гуманных пределов… О Боже!
Не обращая внимания на мольбы Балстрода, Локхарт повернул регулятор громкости, и старик, продолжая махать руками и дергаться, подал голос.
– Всегда так с нами было, – рявкнул он (впрочем, доктор Мэгрю был уверен в ошибочности этого утверждения, ибо отлично знал, что со старым Флоузом так было вовсе не всегда). – Кровь Флоузов бежит по нашим жилам, неся в себе заразу грехов всех предков наших. Грехи и ханжество в нас столь переплелись, что многим Флоузам пришлось изведать путь мучеников, потакая желаниям и слабостям своим, и зову праотцов. Будь все иначе, не обладала бы наследственность такой неодолимой силой. Но ее предначертанья познал я сам
– и слишком хорошо, – чтоб ныне сомневаться в глубинной мощи тех страстей закоренелых, что властно…
Властным и неодолимым желанием Балстрода и доктора Мэгрю было, несомненно, поскорее выбраться из этой комнаты ко всем чертям и как можно дальше унести ноги от этого места. Но их удерживал какой-то магнетизм в голосе старика (на звучавшей кассете значилось: «Флоуз, Эдвин Тиндейл; самооценка»), а также и то, что между ними и дверью из комнаты неодолимой стеной стояли Локхарт и Додд.
– И искренне скажу вам, от сердца самого, что чувствую себя в душе разбойником болотным не менее, чем бритом и человеком, к цивилизации принадлежащим. Хотя – где та цивилизация, в которой я был рожден, воспитан? Которая нас наполняла чувством, помогавшим переносить невзгоды, – гордостью за то, что в Англии рожден? Где ныне умелец гордый или тот работник, что жил, на одного себя надеясь в этом мире? Где те правители и те машины, которым, сам их не имея, завидовал весь мир? Все в прошлом, все ушло. Их место занял жалкий попрошайка, с протянутой рукой стоящий англичанин, что ждет – когда и чем поможет ему мир? Но сам при этом работать не желает; и товары, что с охотою б купили за границей, делать уж не может. Одежды обветшали; все покатилось вниз… И так случилось только потому, что не нашлось политика, который имел бы смелость правду всем сказать. Лишь раболепствовать они были способны да льстить толпе, гонясь за голосами, что покупали власть им – впрочем, пустую, как обещанья их и они сами. Нет, Гарди с Дизраэли иначе видаться был должен смысл демократии. А эта накипь – Вильсон, да и тори тоже, – все норовит вначале превратить людей в толпу, дав хлеба им и зрелищ; затем их презирает. Вот так пропала, сгинула навек та Англия, в которой я родился. Законы попирают те люди, депутаты и министры, что их поставлены творить в парламенте и соблюдать в правленьи. Чему же следовать простому человеку? Какой закон он может уважать? Он – тот, кто вне закона сам поставлен и загнан в угол чиновниками, что себе жируют на деньги, с труженика взысканные или с него же обманом взятые, а то и просто украденные из его кармана. Черви-бюрократы уж доедают гниющий труп страны, той Англии прекрасной, что ими же убита…
Локхарт выключил старика, и Мэгрю с Балстродом перевели застывшее от ужаса дыхание. Но их передышка оказалась предельно короткой. У Локхарта было для них заготовлено кое-что почище.
– Я сделал из него чучело, – с гордостью произнес он, – и вы, доктор, признали его здоровым; когда он был уже мертв. Признали, доктор, не отрицайте, – Додд тому свидетель.
Додд согласно кивнул:
– Я слышал, как доктор это говорил.
– А вы, – Локхарт повернулся к Балстроду, – способствовали убийству моего отца. Грех отцеубийства…
– Ничего подобного я не делал, – перебил его адвокат. – Я отказываюсь…
– Кто писал и оформлял завещание моего деда: вы или не вы? – спросил Локхарт. Балстрод молчал. – Вы, и потому мы все трое можем быть обвинены в том, что являемся соучастниками убийства. Я бы хотел, чтобы вы очень тщательно продумали все возможные последствия этого.
Мэгрю и Балстроду стало казаться, что с ними говорит не Локхарт. В его голосе они безошибочно почувствовали интонации старого Флоуза, чучело которого сидело сейчас рядом с ними: ту же самую непоколебимую самонадеянность и ту же самую убийственную логику, которую не могли подорвать ни любое количество выпитого портвейна, ни научные аргументы, ни теперь уже сама смерть. И потому врач и адвокат последовали его советам в самом буквальном смысле слова и очень тщательно взвесили все возможные последствия создавшегося положения.
– Должен признаться, – произнес наконец Балстрод, – я ошеломлен. Как старейший друг вашего деда, я считаю себя обязанным действовать в его наилучших интересах и таким образом, который он бы одобрил.
– Очень сомневаюсь, что он одобрил бы изготовление из своего трупа чучела, – сказал доктор Мэгрю. – Лично я точно бы не одобрил, чтобы из меня сделали бы что-то подобное.
– С другой стороны, как представитель закона, уполномоченный к приведению под присягу, я обязан выполнять свой долг, и мои дружеские обязательства вступают в противоречие с моим профессиональным долгом. Но если бы было установлено, что мистер Таглиони умер естественной смертью…
Он выжидающе посмотрел на доктора Мэгрю.
– Не думаю, что следователь сочтет обстоятельства, в которых произошла смерть, позволяющими сделать такой вывод. Человек, прикованный за руки к стене, конечно, мог умереть естественной смертью, но он выбрал для этого противоестественные место и позу.
В комнате повисло мрачное молчание. Наконец заговорил Додд:
– Мы можем добавить его к содержимому огуречных парников.
– К содержимому огуречных парников? – в один голос спросили Мэгрю и Балстрод, но Локхарт не стал удовлетворять их любопытство.
– Мой дед говорил о том, что не хочет быть похороненным, – сказал Локхарт, – и я намерен выполнить все его желания полностью.
Два старика непроизвольно посмотрели на своего покойного друга.
– Не думаю, что было бы разумно держать его под каким-нибудь стеклянным колпаком, – сказал Мэгрю, – и ошибочно было бы полагать, что мы сможем до бесконечности поддерживать у всех иллюзию, будто он еще жив. Я предполагаю, что его вдове известно реальное положение.
Додд кивком выразил свое согласие с этими словами.
– С другой стороны, – сказал Локхарт, – мы могли бы похоронить вместо него Таглиони. Суставы деда закреплены так, что ему понадобился бы гроб очень причудливой формы, а это вызвало бы разговоры и пересуды, которые нам совсем ни к чему.
Балстрод и Мэгрю были того же мнения.
– Тогда Додд подыщет место, где он мог бы сидеть, – продолжил Локхарт, – а мистеру Таглиони мы предоставим честь присоединиться к предкам Флоузов в Блэк-Покрингтоне. Доктор Мэгрю, надеюсь, у вас не вызовет возражений предложение выписать свидетельство 6 смерти – от естественных причин – моего деда?
