Почему невозможно — не уточнили.
Из истории известен Шемякин суд. Был еще соломонов суд. Тот, который мы описали, это Ларионов суд.
Противозаконие налицо, инспирация налицо, и еще кое-что налицо.
Вот об этом «кое-что» и хочется порассуждать.
Ларионов использовал товарищеский суд для сведения личных счетов. Мысленно обращаясь к Степановой, он, видимо, произносил: «Вот я как дам по тебе общественностью!» И дал.
Народный суд остановил карающую десницу Ларионова: решения товарищеского суда он не утвердил.
В этой трагикомедии Ларионов действовал не столько как техник-смотритель, сколько как участковый надзиратель, утверждающий свои порядки. Захочу, мол, и выдворю на все четыре стороны, загоню куда Макар телят не гонял.
Разница только в том, что здесь в виде подставного лица фигурирует еще общественность. На самом деле Ларионов твердо убежден: общественность — это я.
Так думает не только Ларионов. У него есть единомышленник — Заборский, председатель бытовой комиссии дома 16 по Набережной улице.
Идет Заборский «по своим владениям», заглядывает в 136-ю квартиру, приказывает жильцам капитально отремонтировать за свой счет места общего пользования. Один из обитателей квартиры возражает: дом новый, повсюду порядок, никакого ремонта не требуется.
Заборский разгневан.
Заборский пишет акт-ультиматум, грозит стенгазетой и товарищеским судом. Но судить ослушника не пришлось: необходимости в ремонте не было, как это подтвердили потом инспектор жилуправления и главный инженер ЖЭК.
Но Заборский не сдается: «Начальство я или нет? Общественность я или нет? Не в ремонте соль, а в нарушении субординации. Ишь распустились!»
Он бдительно следит за проштрафившимся и узнает, что последний недавно оставил запись в книге жалоб молочного магазина № 31.
Заборский хватает жалобную книгу и в том месте, где должен быть изложен ответ администрации магазина на претензию покупателя, пишет: «Я, председатель бытовой комиссии Заборский, заявляю, что все это клевета и выдумка… этому человеку верить нельзя… Он злостный нарушитель социалистического общежития, и я на него уже составил акт. Таким людям не место среди нас, в чем и расписываюсь…».
Видимо, председатель комиссии очень торопился. Иначе он, прежде чем расписаться, должен был написать такую фразу: «…а также запрещаю продавать ему молоко, простоквашу и прочее».
Приговор грозен и неумолим. Какая священная беспощадность сокрыта в нем!
Становится даже чуточку страшновато. Сидишь дома, мирно пьешь чай вприкуску, и вдруг приходит Заборский. Он составляет на тебя акт, и ты уже морально убит. Ты скомпрометирован, дезавуирован и ликвидирован. Каждое слово акта звучит как решение суда последней инстанции.
Ночью тебя преследуют кошмары и чудится голос Заборского:
— Народ, разойдись: председатель бытовой комиссии идет!
Если под словом «общественник» понимать самодеятельного начальника, с упоением пользующегося властью, которой ему никто не давал, то первым таким общественником был чеховский Пришибеев.
Как известно, он действовал из чистого энтузиазма и совершенно бесплатно. Только актов не составлял и не вступал в полемику с нарушителями на страницах жалобной книги.
Худо, очень худо, когда в общественных организациях появляются чиновники, «облеченные всей полнотой власти». И уж совсем никуда не годно, если они, пользуясь своим высоким положением, начинают сводить личные счеты.
Общественности ныне предоставлены очень широкие нрава. Мы учимся коммунистическому самоуправлению. И вдруг встречаемся с самоуправством, с нетерпимым парадоксом. Ведь общественность для того и существует, чтобы коллективно, всем народом рассудить, что к чему, не допустить злоупотреблений, перевоспитать сбившихся с дороги.
И те, кто призван перевоспитывать, должны быть сами чисты и безупречны, должны пример являть другим. Только такие люди и могут занимать место в товарищеских судах, в домовых и уличных комитетах.
Пусть не обвинят нас в том, что мы изрекаем азбучные истины. Но, видимо, не всем кажутся они столь азбучными. Иначе почему в товарищеский суд ЖЭК-2 избрали людей, поведение которых само требует вмешательства общественности? И вполне понятно то, что этот суд не смог работать: между членами его моментально возникли те горячие, искренние отношения, которые именуются склокой.
Поневоле воскликнешь:
— А судьи кто?
Есть кое-где одна несколько легкомысленная традиция: в общественные организации избирают не тех, кто лучше, а тех, кто быстрее дает согласие. Лишь бы поскорее проголосовать!
Раз так, выдвиньте кандидатуру гражданки Гранаткиной, которая живет в доме № 17 по Непроезжей улице, — она немедленно согласится. Облеченная полномочиями общественности, Гранаткина явилась в народный суд. И произошло нечто исключительное: суд не только не допустил ее для участия в процессе, но и предложил, чтобы Гранаткина немедленно покинула зал заседаний.
Почему же так круто обошлись с представительницей общественности? Почему не приняли ее верительных грамот?
У народного суда было на сей счет весьма обоснованное мнение. Ему было известно, что Гранаткина — образец типичной склочницы из коммунальной квартиры. Пожертвовав всеми удобствами, соседи сбежали от нее, поменявшись с другими. А вскоре и те, кто только что приехал, тоже сбежали — не выдержали.
Читатели, привыкшие встречать под рубрикой «фельетон» веселые курьезы, возможно, будут огорчены нашим повествованием: смешного в нем ничего нет. Действительно, это не смешно, это весьма печально. Печально то, что ретивые начальники, карьеристы и склочники пытаются подменить собою общественность. Отъявленные нарушители общественного порядка выступают под маской ревнителей оного.
И нам вовсе не хотелось живописать их поступки и действия. У нас было другое желание: обратить внимание общественности на Ларионова, Заборского, Гранаткину и им подобных. Такие люди, прикрываясь авторитетным именем общественности, могут много нарубить дров. Ой как много!
А кто позволяет «дровосекам» заниматься своим любимым делом? Мы с вами, дорогие граждане. Мы, когда спешно поднимаем руку: «Марью Ивановну выдвинули? Пусть. Слава богу, не меня».
У него были голубые глаза и темное прошлое.
Разумеется, это не исчерпывающая характеристика. Если говорить о глазах, следует добавить: глаза были еще и наглые. Что касается прошлого, то здесь необходимы комментарии более пространные.
Прежде всего уточним возраст. Читатель неизбежно ошибется, представив себе человека пожилого, в летах. Слова «темное прошлое» породят у него догадку, что речь идет о бывшем кулаке, стрелявшем из обреза непроглядной осенней ночью, или о матером уголовнике, которому разные суды в разное время дали в общей сложности тридцать пять лет заключения.
Нет, гражданин Страилов никогда не брал в руки обреза и ни одного дня не провел в философских раздумьях за тюремной решеткой.
Он молод. Ему двадцать шесть лет. И тем не менее у него уже есть прошлое, которое никак нельзя назвать светлым.
Основное призвание нашего героя — отравлять жизнь окружающим. Он — хулиган.
Какой-нибудь другой отрицательный тип среднего толка, дожив до глубокой старости, не сумеет напакостить столько, сколько удалось Страилову в его молодые годы. Так что каждый год его разрушительной деятельности можно уверенно засчитать за три, а то и за четыре.
С какого времени этот воинственный человек открыл боевой счет своим подвигам, точно сказать трудно. Возможно, это произошло в беззаботные школьные годы, когда он, сидя за партой, стрелял бумажными шариками в учительницу рисования.
Учительница плакала. Выходила из класса. Жаловалась завучу.
Завуч строго хмурил бровь и обвинял во всем саму учительницу и коллектив:
— Не поработали вы с этим учеником.
А сообразительный Страилов принимал во время беседы с завучем очень жалкий, даже обиженный вид и всем существом своим подтверждал: да, с ним не поработали.
Бумажные шарики Страилов оставил. Нет, не потому, что в нем заговорила совесть. Просто бумажные шарики ему надоели. Гораздо большее удовольствие изобретательному отроку доставляло открыть водопроводный кран во время перемены и затопить химический кабинет; или дать подножку товарищу, которого учитель вызвал к доске; или, разбив предохранительное стекло, нажать кнопку пожарного сигнала.
Однажды классный руководитель выдворил Страилова с урока. Поскольку на всем пути до дверей нашкодивший ученик сопротивлялся, классному руководителю пришлось легонько подталкивать злодея.
Через час или два в школу явилась возбужденная родительница. Получив от сына обстоятельную информацию о происшедшем, мама Страилова выразила энергичный протест. Подумать только, классный руководитель прибегнул к грубой физической силе!
