— Ну, хорошо, вы изволили сказать, что я должна заплатить тысячу двести долларов, а сколько вы хотите получить от Сируса?
— Из уважения к вам ему я тоже сделаю скидку. С него я возьму триста долларов.
Вида мысленно произнесла: «Какой подлец, какой подлец! О, если бы ты хоть раз попал в мои руки, я бы вытянула из тебя все жилы. Погоди, будет и на моей улице праздник!» и совершенно подавленная, словно побитая собака, медленно, нерешительным шагом вышла из приёмной доктора Раванкаха Фаседа.
Сирус коротал эти два с половиной часа, растянувшись на заднем сиденье автомобиля. Если бы его дружки узнали, что этот прекрасный юноша, один из выдающихся представителей золотой молодёжи шахиншахской столицы, который мог бы за это время совершить большие дела, не совершил их только из-за бессмысленного ожидания в машине, они не только посочувствовали бы его злоключениям, но и послали бы тысячу проклятий в адрес медицины, которая считает себя спасительницей человеческих жизней.
Спустя несколько минут Вида и Сирус вместе вернулись в приёмную доктора Раванкаха Фаседа. Доктор в душе ликовал. Сегодня он совершил очень выгодную сделку. Днями и ночами на протяжении всех двенадцати месяцев в году он был занят только комбинациями, но не часто мог похвастаться подобной удачей.
Обычно те, кто обращался к нему, не располагали наличными долларами. Несколько раз ему давали чеки, не обеспеченные покрытием, и он с колоссальными трудностями взыскивал по ним деньги. Некоторые пациенты, пользуясь либо своей властью, либо властью двора, меджлиса, главного полицейского управления или совета министров, заставляли его делать операцию бесплатно или же, расплачиваясь, надували несчастного и беспомощного доктора. Поэтому господин доктор, как только в его руки попадали папенькины и маменькины детки, вроде Виды и Сируса, обирал их без всякого зазрения совести. Получая от таких операций колоссальное удовольствие, он торопился содрать со своих пациентов как можно больше, пока они не успели стать министрами, депутатами, сенаторами и не начали бы пользоваться его услугами бесплатно.
Как только Сирус появился в приёмной, доктор, идя навстречу ему, по привычке, усвоенной в Америке, потирая руки, начал громко говорить ему комплименты и выражать благодарность за то, что он, Сирус, из всех коллег доктора избрал именно его и доверил ему свою дорогую, нежную возлюбленную.
Во время разговора он несколько раз справлялся о здоровье дорогих родителей Сируса, напомнил о своей давнишней дружбе и даже отдалённых родственных связях с его семьёй, вспомнил, что в детстве, когда он жил по соседству с отцом Сируса, они неоднократно играли на улице в чижика и в орехи.
Пока господин доктор Раванках Фасед разглагольствовал об этих пустяках, сердце Виды разрывалось от негодования. В нетерпении она переступала с ноги на ногу, не в силах дождаться, когда же наконец кончится эта лживая болтовня. Наконец она дала волю обуревавшему её гневу и резко, с раздражением сказала:
— Ну, довольно, ради бога довольно, моё терпение лопнуло. Милый Сирус, заплати столько, сколько доктор хочет, и избавь меня от этого палача.
Доктор громко и глупо рассмеялся и грубо сказал:
— Да полно вам, мадам, вы сейчас сами изволите убедиться, что я совсем не палач. Я даже в самой Америке славился этими операциями. В той больнице, где мы работали, нам приходилось делать их по четыреста-пятьсот в течение дня, и мой знаменитый учитель господин профессор Роберт всегда поручал операции мне, а когда я кончал, внимательно осматривал мою работу и горячо пожимал мне руку. Итак, господин Сирус-хан, прошу вас, сядьте, пожалуйста, за стол и выпишите чек.
Когда Сирус в соседней комнате сел выписывать чек, а господин доктор в белом фартуке, стоя перед умывальником, принялся мыть руки мылом и чистить свои ногти щёточкой, Вида почувствовала, что наконец наступил решающий момент. Показав рукой на операционный стол, стоявший на середине комнаты, она спросила.
— Господин доктор, разрешите?
— Да, ханум, пожалуйста, прошу вас.
Быстро, словно желая поскорее избавиться от этого неотёсанного мужлана, Вида сняла туфли, чулки, платье, комбинацию, положила всё это на стул. Когда на ней оставались только бюстгальтер и трусики, она проговорила:
— Господин доктор, я готова.
Доктор обернулся, посмотрел на неё и сказал:
— Ханум, снимите всё.
Заметив, что Вида колеблется, доктор указал на Сируса и ещё более грубым, чем прежде, тоном добавил:
— Да полноте, ханум, ведь господин Сирус-хан близкий вам человек, от него таиться нечего, а что касается меня, то я врач и вы не должны меня стесняться.
Через минуту Вида лежала на операционном столе доктора Раванкаха Фаседа. Она пристально смотрела в потолок, а Сирус, написав чек, поднялся и, облокотившись о край стола, стал исподлобья смотреть на Виду.
На следующий день, в среду, в половине одиннадцатого утра в кабинете декана литературного факультета собрался совет университета.
Господин доктор Раванках Фасед накануне вечером положил в карман кругленькую сумму, ещё раз показав своё врачебное искусство. После операции он плотно поужинал и заснул.
В девять часов, когда он ещё ворочался с боку на бок в кровати, мадам, войдя в спальню, на своём красноречивом английском языке с американским акцентом напомнила ему, что он уже опоздал в больницу.
— Ерунда, больные подождут, я сегодня чувствую себя более утомлённым, чем обычно.
— Но ведь, друг мой, оттуда звонили уже три раза.
— Скажи, чтобы телефон переключили сюда.
Господин доктор взял телефонную трубку и, обругав площадной бранью того, кто был на другом конце провода, сказал:
— Если они не могут подождать, чтоб им ослепнуть, пусть убираются ко всем чертям! Я ведь не получаю денег от университета за осмотр больных. У меня и помимо больницы дел по горло. Да, я забыл, но сегодня я вообще не могу никого принимать, я сейчас должен ехать в посольство, а потом у меня заседание университетского совета. Больные пусть придут послезавтра.
Судя по всему, его собеседник всё еще продолжал настаивать. Доктор, потеряв терпение, закричал:
— Не суйтесь не в своё дело, это вас не касается. Больные мои, и я сам знаю, что с ними делать. Скажите, пусть все они придут послезавтра.
Господин доктор встал с постели, быстро побрился, оделся, позавтракал, вызвал из гаража машину и, по своему обыкновению заехав в посольство, на некоторое время уединился с господином послом. И вот теперь он готов приступить к своим важным научным делам и принять участие в заседании совета университета.
Один за другим одиннадцать деканов одиннадцати факультетов — да увеличит господь их число! — среди которых был и сам ректор университета, одиннадцать заместителей деканов, двадцать два представителя от одиннадцати факультетов, учёный секретарь и заместитель ректора университета вошли в комнату, расположились вокруг длинного стола, за которым раз в неделю решались судьбы наук и литературы Ирана и всего мира и разрешалось много технических трудностей, мешающих упрочению и развитию науки.
Господин ректор университета сидел на председательском месте, те, кто некогда был министром или может когда-нибудь стать им, кто был депутатом или сенатором или собирается стать ими, расположились по обе стороны стола вблизи от ректора, а остальные, представители заштатных факультетов: ветеринарного, сельскохозяйственного, технологического — мелюзга, из которой редко кто-нибудь попадает на пост министра, становится депутатом, сенатором, видным журналистом или политическим деятелем, уселись поодаль. В комнату с подносом в руках вошёл слуга Сеид-ага и обнёс всех присутствующих чаем. Учёные выпили чай, немного оживились и вышли из того полусонного, полупьяного состояния, в котором обычно находятся по утрам подобные знаменитые учёные и которые по этой причине даже не являются на лекции.
На этом важном научном заседании, где бок о бок сидели крупнейшие светила науки, по непреложному закону мироздания, в соответствии с которым или красота совершенно не воспринимает науки или же с появлением науки исчезает красота, собрались кривые и горбатые страшилища с уродливыми лицами как бы для того, чтобы демонстрировать свои странные гримасы и ужимки.
Господин доктор Раванках Фасед, даже здесь выделявшийся своим нахальством, больше всех говорил, шумел, важничал и, будучи самым невежественным, больше других стремился показать свои знания, ибо на этом учёном заседании все старались обсуждать вопросы, в которых они не разбирались, и говорить о неизвестных им вещах, а известные замалчивать.
Господин инженер Мехди Батенган, уважаемый декан технологического факультета, автор двух известных книг, одной об «очищении ислама» и другой о «философии отступления», которые он написал с точки зрения своей науки, именуемой «термодинамика» и имеющей тесную связь с этими двумя важными проблемами, произнёс: «О боже, о внук божий[99], о достойнейший, о набожный и воздерживающийся от запретного». Его небольшая чёрная борода, его лицемерный вид невольно наводили на мысль о лживых монахах, которые описываются в произведениях многих известных иранских писателей от Омара Хайяма до Хафиза. Всякий человек при виде этих слащавых физиономий, более сладких, чем сахар, и более желанных, чем финики, невольно должен был взять в руки чётки и, перебирая их, без конца повторять: «Господи, благослови наилучшие свои создания».
