Бах, может, и не возражал бы после такого странного предложения выпить с Гайдном бутылочку-другую доброго бургундского, но был, повторяю, беден, как церковная мышь, а вино и в те времена стоило немалых денег.
— Нет, — мужественно отказался он, — не хочу Никого не желаю пускать на свою творческую кухню. Этак вам понравится совместное сотрудничество, и вы попроситесь в мою постель, а у меня, извините, по этой части перебор.
И тотчас с треском выгнал Гайдна из своей убогой квартирки, а потом сел и написал очередную мессу, название которой приблизительно переводится так: «Избавь меня, Господи, от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь». Но, видимо, композитора так расстроило сообщение Гайдна, что он эту мессу спалил в камине. Оттого в его богатом творческом наследии зтого произведения не найти.
А Гайдн до конца своих дней всё писал и писал музыку, но переплюнул ли он по количеству произведений Баха, никто до сих пор однозначно сказать не может. Да и мутное это дело — выяснять, кто для истории более ценен…
Вольфганг Амадей Моцарт очень завидовал Полу Маккартни. Оба они были успешными музыкантами, но, ясное дело, таких тиражей дисков, как у Пола, и такой бешеной популярности у Моцарта не было. Была лишь хорошая музыка, которую слушали интеллектуалы, среди которых богатые меценаты почти не попадались. Денежные тузы, которые могли что-то подбросить, больше слушали русский шансон.
И вот решил однажды Моцарт напроситься на аудиенцию к Полу Маккартни и уговорить коллегу поделиться секретами своего грандиозного успеха. Ведь в талантливости отставного «битла» сомнений не было, а талантливый человек по определению щедр и отзывчив к собрату по музыкальному цеху.
Явился Моцарт к усадьбе Маккартни и позвонил в колокольчик на двери. Тотчас выглянул мордатый охранник и грубо осведомился:
— Куда прёшь, морда? Не видишь, частное владение!
— Мне бы сэра Пола Маккарти повидать. Передайте ему, что пришёл Моцарт.
— Моцарт-шмоцарт — какая мне разница! — прошамкал мордоворот. — Тебе назначено?
— Нет, — смутился композитор, — я по собственной инициативе. Но ведь меня тоже все знают: я популярный композитор, правда, не такой, как сэр Пол…
— Знаешь что, популярный композитор, вали-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока ноги ходят. Много вашего брата тут шастает, а потом тапки в прихожей пропадают…
Удручённый Моцарт ушёл восвояси, а от пережитых обид и страданий он заболел и слёг.
Прошло какое-то время, и Полу Маккартни стало известно, что к нему приходил человек, который назвался композитором Моцартом. В отличие от тупого охранника сэр Пол, конечно же, знал, кто такой Моцарт, а музыку его любил не меньше, чем музыку своего лучшего друга Ринго Стара. А так как Пол Маккартни был не совсем законченным подонком, то им овладел стыд.
— Как же так?! — ходил он по бесчисленным залам своего приусадебного дворца и сокрушался. — Моцарт — великий композитор, и написал столько замечательных шлягеров своего времени, а я ему не помог? Ну, что бы мне стоило спродюссировать пару-тройку его альбомов, а то и подыграть на бас-гитаре? А может, ему денег надо было дать или дружеское напутствие? Ой, некрасиво получилось…
Через доверенных лиц он узнал, что Моцарт неизлечимо болен и прозябает в нищете. Но отправлять ему посылку с продуктами питания Маккартни не решился — это выглядело бы с его стороны подачкой и вообще нескромно.
— Сделаю-ка я так, — решил сэр Пол, — отправлюсь к нему инкогнито и закажу какое-нибудь музыкальное произведение, а заказ сразу же оплачу.
Переодевшись в чёрное платье и нацепив для таинственности на лицо маску, Маккартни поехал в Австрию и пришёл к постели больного Моцарта. Тот, конечно, сразу догадался, кто посетитель, но виду не подал и, выслушав просьбу, неожиданно заартачился:
— Настроение у меня сейчас кислое, и ни на что весёленькое рука не поднимается. Всё, что могу, это «Реквием» состряпать. Такой у меня сейчас гнилой настрой…
— Ну, и хорошо, — согласился Маккартни и тотчас выложил на стол пачку евро. — Какая мне разница?
После этого с сознанием честно выполненного долга удалился в своё поместье обдумывать заглавную песню для своего нового альбома.
А «Реквием» Моцарт вскоре и в самом деле написал. Современники, видевшие черновую партитуру, говорили, что на ней рукой автора написано посвящение «Сэру Полу Маккартни». Но стараниями «битла» это посвящение было снято, и до сих пор считается, что заказал его какой-то неизвестный чёрный человек.
Однажды композитору Скрябину подарили на день рождения новую цветомузыку Старая-то совсем плохая стала — то лампочки перегорят, то вообще пробки повсюду повыбивает.
Позвал Скрябин своего друга Рахманинова, мол, приходи полюбоваться чудом техники, одновременно обмоем это дело, пригласим девиц и устроим маленькую холостяцкую вечеринку.
— А что твоя жена по этому поводу скажет? — осторожно спросил Рахманинов. — Она же у тебя, насколько я знаю, злюка злюкой, не дай Б-г застукает с девицами. Хлопот потом не оберёшься.
— С женой как раз полный порядок! — рассмеялся Скрябин. — Она сегодня уезжает на дачу, и будет там три дня. Картошка нынче знатная уродилась, вот пускай и сторожит от воров, а то соседи посмотрят, что на даче никого нет, и за ночь всё выкопают.
На том и порешили. Пригласил Рахманинов на вечеринку двух весёлых девиц — модных поэтесс Зинаиду Гиппиус и Наталью Крандиевскую, сел с ними на извозчика и поехал на квартиру к Скрябину.
А тут, как это нередко бывало, Скрябина на творчество пробило — сидит за роялем и непрерывно что-то на нотном листе строчит. Притом даже оторваться ни на минуту не может, чтобы вдохновение не иссякло и чудная мелодия из головы не испарилась.
— Вы, — говорит, — ребята, без меня начинайте, а я к вам позже присоединюсь. Меня, понимаете ли, попёрло, а это значит, что пока не закончу всё до последней нотки, из-за рояля не встану.
— Что хоть сочиняешь-то? — полюбопытствовал Рахманинов. — Скажи другу, не будь портянкой.
— Название пока не придумал, но жизнь на всё навешивает свои ярлыки…
Ничего не поделаешь, пришлось Рахманинову в соседней комнате одному отдуваться за двоих. Девицам Гиппиус и Крандиевской такой расклад пришёлся не по нраву, и они, выпив, закусив и побезобразничав, в недовольном расположении духа убежали домой. Остался Рахманинов один за разорённым столом, а тут неожиданно жена Скрябина вернулась. Оказывается, всю картошку соседи по даче вырыли ещё до её приезда, поэтому ничего больше сторожить не требовалось. Пришлось Рахманинову объясняться, почему он сидит один за столом, который накрыт на четыре персоны, и вокруг всё перебито и изгажено.
В это время Скрябин с готовым произведением нарисовался из соседней комнаты.
— А где дамы? — удивился он, пока не замечая вернувшейся жены. — Куда они делись?
— Я тебе покажу дам! — взвилась жена. — Экий ты развратник, а ещё композитор! — И выгнала друзей вон.
Идут по улице Скрябин и Рахманинов и грустно смотрят под ноги.
— Да-с, не повезло, — вздохнул Рахманинов, — надо уезжать из России в эмиграцию, потому что с такими женщинами как твоя жена и эти поэтессы Гиппиус да Крандиевская щей не сваришь…
— А знаешь, как я назову своё новое произведение? — вдруг сказал Скрябин. — «Поэма несостоявшегося экстаза»! Потому что жена нам кайф обломала. А новую цветомузыку приспособлю для усиления эффекта.
— Почему же — несостоявшегося экстаза? Состоявшегося! — усмехнулся перед тем как распрощаться Рахманинов. — Я до сих пор в экстазе от сегодняшней вечеринки…
Про композитора Рихарда Вагнера испокон веков бытует мнение, будто он люто ненавидел евреев. А это не совсем так. Поначалу он их очень даже любил, и особенно любил еврейскую фаршированную рыбу и под неё добрый стаканчик песаховки. Бывало, надвинет картуз потуже на репу и отправляется в близлежащий шинок посидеть в компании с евреями, поболтать о несправедливости начальства и послушать сплетни о том, что творится на фондовом рынке. Про то, что человек он состоятельный, всем, конечно, было известно, но о том, что нееврей изо дня в день будет сидеть в еврейских шинках вместо того, чтобы чинно попивать пиво в баварских пивнушках, никто и представить не мог.
И вот однажды Вагнер неожиданно подавился косточкой из фаршированной рыбы, притом так, что ни выдохнуть, ни вздохнуть не может. Сидит, бедняга, на лавке, глаза из орбит пучит, ногами перебирает, а слова сказать не может. Аж посинел от натуги.
