«А здорово я все это придумал!» — похвалил себя Платон. Три года, проведенные на режиссерском факультете Самарского кулька, как пренебрежительно называли в его времена местный институт культуры, оказались чрезвычайно и многократно полезны в его политической и чиновничьей карьере. «Какой ход, какая распальцовка! Убрать всех козлов руками козолюба Голубя! Макиавелли отдыхает!».
Водитель замедлил ход — у шлагбаума стояла скорбная вереница черных чиновничьих машин, — слуги народа рвались из дома на работу. Но дорогу им преграждали две бетономешалки: одна пыталась въехать на стройплощадку «Чертова пальца», а вторая — выехать с нее. Бетономешалки бестолково дергались вперед и назад; сверху, от перекрестка, их тоже подпирали машины, стремящиеся вниз, в «Золотые купола» — персональные водители ехали за своими седоками.
«Ну, блин-компот! Попал в мышеловку! Хоть пешком на горку ходи! Скорее бы уж заканчивали эту стройку!» — Воротилкин пересчитал возведенные этажи. Двадцать семь. Еще три, и подведут под крышу. Потом еще год на внутренние работы. Долго!
Воротилкин сгорал от нетерпения. На самом кончике «Чертова пальца», как раз в районе ногтя, будет располагаться его пентхаус с панорамным обзором московской вотчины и вертолетной площадкой. Это была взаимовыгодная сделка — он пролоббировал сверхточечную застройку, а пани Пановская, глава Московской конфедерации рогов и копыт, под заготконтору которой этот участок был выделен в две тысячи лохматом году, подписала ему именной сертификат на шесть соток жилой площади.
Водитель врубил мигалку и сирену. «Выключи, умник, не позорь меня! Они же не блохи, не подпрыгнут! Скажи архаровцам, чтоб разрулили!» Но вышколенной охране говорить не надо было — два амбала с автоматами уже выскочили из джипа и лавировали по направлению к бетономешалкам. Приходилось ждать. Платон оглянулся по сторонам. Слева за оградой заповедника ослиное семейство мирно ощипывало молодую листву. Платон умильно посмотрел на них увлажнившимися глазами. «Ничего, недолго вам мучиться, нюхать эту гарь и копоть! — подумал Воротилкин. — Отправят вас сегодня ночью на дальнюю подмосковную дачу на привольный выпас. Лишь бы эти козлы шум не подняли». Воротилкин к бухарским ослам питал особую слабость. Его озорное детство прошло бок о бок с такими вот ослами в Ташкентском гарнизоне, где отец-военный стоял на защите территориальной целостности большой в те времена советской Родины.
«Чертов палец» остро нуждался в придомовой территории. Ее отсутствие резко тормозило продажи. Кроме как от заповедника земли взять было неоткуда. Вот они с Пановской и придумали эту многоходовку: сначала конфисковать заповедник в пользу города, потом организовать исчезновение ослино-козлиных обитателей, а уже затем отдать в аренду ЖК «Чертов палец» опустевший гектар территории.
Платон перевел взгляд направо и остекленел. По подпорной бетонной стенке черным по серому метровыми буквами было начертано:
ВОРОТИЛКИН! ПО КОМ УДАРИТ ЧЕРТОВ ПАЛЕЦ? ОН УДАРИТ ПО ТЕБЕ!
Кто?! Кто пронюхал? Где произошла утечка информации? Мысли лихорадочно заметались, как потревоженные дихлофосом мухи. Как поступить? Реагировать? Игнорировать?
Лицо Платона неожиданно просветлело. Он выдернул у водителя микрофон рации и скомандовал: «Паша, выпусти все машины и гони мешалку сюда». Паше не надо было повторять дважды. Уже через три минуты бледный от ужаса таджик-водитель, думая, что подвергся нападению террористов, катил вниз свой транспорт, подтыкиваемый в бок дулом автомата.
Еще через пять минут фамилия Платона скрылась за десятью мягкими пирамидками дымящегося в утреннем воздухе бетона: каждая буква была надежна закрыта индивидуальным саркофагом. Прямо собор Гауди получился, «Святое семейство». Ну вот, теперь надпись обрела обобщающий характер. «Чертов палец» если ударит, то ударит по всем жителям «Куполов».
Дело в том, что под монументальной стройкой текла заключенная в трубу речка Вонючка. То есть речка была сначала безымянной; крестными отцами ее стали несовершеннолетние тусовщики из «Куполов», собиравшиеся под конспирирующими кронами густых ив у ее устья при впадении в Старицу покурить дури. Жидкая струйка цвета детской неожиданности неторопливо втекала в Старицу и, смешавшись с строгими серыми водами старшей сестры, растворялась в ней, оставляя лишь илистые наносы по ее берегам, в которых прописались бомжеватые перелетные утки. Ради московской прописки они отказались от древних кочевых традиций, добровольно подверглись обрезанию крыл и прочно осели на этой непривлекательной, но такой дорогостоящей московской хляби. Мало кто из жильцов «Куполов» помнил про существование Вонючки. И только весной во время половодья речонка, словно желая отомстить людям за забвение и подземное заключение, выходила из себя, угрожая разорвать сковавшие ее трубы, с воем и свистом выплевывая всю заразу, собранную ею из грунтовых вод под правительственной трассой, которую уложили поверх нее прямо по ее руслу.
Проектировщики «Чертова пальца» с жаром уверяли городскую общественность в лице Воротилкина, что все надежно рассчитано и что Вонючке при всех раскладах не подмыть прочного фундамента их многотонного детища. Воротилкину хотелось верить в их безусловный профессионализм. Тем более что те же проектировщики уже реализовали подобный проект под названием «Фигура из пяти пальцев» в московском Сити, и «Фигура» пока стояла; нельзя сказать, чтобы она радовала глаз, но с функциональными обязанностями офисного центра справлялась, не колеблясь.
«Два — ноль в мою пользу! — насчитал себе очки довольный Воротилкин. — Однако, какая скотина это написала? И кто мог слить? И кто за этим стоит? И зачем он за этим стоит?» Платон перебрал в уме всех, кто имел доступ к этой строго конфиденциальной информации, и решительно позвонил Иванько.
13 апреля, 9 час. 15 мин
Несправедливоросс Иванько
Борис Иванько сидел на заседании Генерального Совета «Несправедливой России», с трудом сдерживая зевоту. Обаятельно улыбаясь Председателю и кивая в такт его речи, он мрачно взирал на сокорытников. Это надо же было придумать, заседание Генсовета в девять часов утра! Совсем охренели! Он поздно вернулся вчера с общественных слушаний при Генштабе, где его бывшие соратники по оружию горячо защищали план расстановки стратегических вооружений перед заинтересованной публикой, состоявшей в основном из представителей вымирающих в буквальном смысле закрытых зон на необъятной российской земле. Каждый из них хотел заполучить побольше стратегических вооружений на свою территорию, чтобы на несколько лет обеспечить одеждой и горячим питанием брошенные там на произвол немилостивой судьбы семьи военнослужащих. У Иванько был свой интерес: он хотел обсудить с начальником подмосковной танковой дивизии возможность размещения политической рекламы на корпусах танков и самоходок. На время предвыборной компании, разумеется. Предстоит парад Победы, и было бы неплохо, если бы техника прогрохотала по Красной площади, сверкая бравурными надписями: «Скажи „Да!“ „Несправедливой России“!».
Иванько отвечал в Генсовете за рекламу и пиар. Его приняли в этот узкий круг ограниченных товарищей за предыдущие заслуги перед Отечеством. Годом раньше Борис успешно провернул рекламную кампанию с использованием запрещающих дорожных знаков. Иванько предложил изменить дизайн знака «Въезд запрещен», в простонародье называемого «кирпич», с жирного минуса на стабильный плюс, добавив равноценную вертикальную палочку. Таким образом была блестяще выполнена задача по укреплению позитивного образа дорожной полиции в сознании граждан. За каждым таким плюсом доверчивых граждан поджидали доблестные сотрудники дорожно-патрульной службы, в обязанности которых входило разъяснить значение данного знака. Сотрудники делали это с большим усердием и выгодой для собственного кошелька, на что большие начальники предпочитали закрывать глаза — другого способа пополнить скудную зарплату патрульных они не изобрели.
Телефон Иванько завибрировал. «Воротилкин!» Такого собеседника сбросить было никак нельзя. «Тысяча извинений! — бормотал Иванько, пробираясь к выходу. — Жена сообщила — в квартире потоп!»
— Слушаю вас, — промурлыкал Борис в трубку.
— Слушай, Боря, и слушай внимательно! Надпись на выезде из «Куполов» видел?
— Какую надпись?
Воротилкин процитировал.
— Не видел. Я дома не ночевал.
— Жена, что ли, выгнала?
— Жена на шопинг в Милан улетела.
— А, ну понятно. Постель согреть было некому…
— Напрасно вы так. — В телефонных разговорах Иванько избегал называть значительных людей по имени-отчеству. Мало ли, подслушает кто-нибудь. — Вы же знаете — политик себе не принадлежит.
