Одобрительный рев рабочих прерывал речь выступающего.
– Мы, металлурги Урала, – кричал в мегафон детина в спецовке, – требуем освобождения нашего товарища, отважного борца с партократией Николая Артюхина! Даешь всеобщую забастовку, товарищи!
– Дае-ошь! – проревела толпа.
– Долой райкомы, горкомы и обкомы – кровососущие пиявки на необъятном теле нашей родины!
– Тэлэграмма! – настойчиво повторил Гиви Сандалия, стоя наготове у косяка.
– Секундочку, милок! – отозвались из-за двери.
Гиви успел злорадно улыбнуться, прежде чем в лицо ему ударила струя нервно-паралитического газа. Улыбка Гиви из злорадной стала блаженной, и он рухнул.
Агент «Минотавр» пантерой вылетел на лестничную клетку и застыл в жуткой боевой позе какого-то восточного вида.
На лестнице было пусто. Только Гиви лежал на пороге с самодельной палицей в руке.
– О господи, – прошептал «Минотавр», – эти загадочные русские…
Он затащил Гиви в квартиру. Через минуту ветеран с палочкой исчез навсегда. Вместо него из квартиры, прихрамывая, вышел с чемоданчиком раскосый азиат с неподвижным лицом и в тюбетейке.
Азиат прошел из подъезда в переулок, вдоль которого, подпирая стены, в непринужденных позах стояли грузины в кепках.
– Сынок, – попросил азиат одного из них, стоявшего под козырьком подъезда, – не стой здесь, опасно…
– Иди, иди, – поморщился грузин.
– Храни тебя Аллах, – сказал азиат и повернул за угол.
Навстречу ему, под хоругвями и транспарантом «Спасай Россию!», шла толпа угрюмых мужиков.
– О, вот еще один чучмек, – сказал один.
– Эй, урюк, – сказал другой, – ну-ка, иди сюда.
В просторном кабинете с портретом Дзержинского на стене сидел усталый мужчина, стриженный под «ежик». Перед его столом стоял другой, причесанный на пробор.
– Дальше, – сказал тот, который был под «ежик».
– По делу Артюхина обстановка ухудшилась, – продолжил «пробор». – В Ростове, Самаре и Архангельске начались волнения. На Урале за два дня зафиксировано восемь нападений на райкомы и горкомы КПСС. В целом по стране разбито сто двенадцать бюстов Ленина, а также суммарно восемьдесят три Маркса – Энгельса.
– Что значит «суммарно»? – нахмурился «ежик».
– Идентификация бюстов еще не закончена, – пояснил «пробор». – Данные отдельно по Марксу и Энгельсу будут завтра.
– Дальше.
– Массовые волнения в связи с делом Артюхина начались в городе Артюхинске, селах Артюхино, Артухово и деревне Верхние Артюхи.
– А Нижние?
– Что Нижние? – не понял «пробор».
– Нижние Артюхи, – сказал «ежик».
– В Нижних пока все тихо, – ответил «пробор» и, помолчав, продолжил: – В деревне Зубопалово пытались утопить зоотехника Копытина.
«Ежик», автоматически чертивший что-то на листе, поднял усталые глаза.
– Он однофамилец следователя, который ведет дело Артюхина, – пояснил «пробор».
– Почему не утопили?
– Этим сейчас занимается местная прокуратура, – ответил «пробор».
– Дальше.
– Дальше – больше, – предупредил «пробор».
– Конкретнее, – попросил «ежик».
– В последние дни наблюдается резкая активизация мафиозных структур. В Москву чартерным рейсом прилетели грузины.
– Все? – удивился «ежик».
– Человек сорок.
– Арестовать, – коротко распорядился «ежик».
– Людей не хватает, – пожаловался «пробор». – Особый отдел второй месяц штурмует квартиру бомжа Сергеева, живущего без прописки.
– И как?
– Есть потери.
– Ясно. Все?
– Нет. Еще большие проблемы с футболом.
– Я не болельщик, – отрезал «ежик».
– Упаси вас боже, – ответил «пробор».
– То есть? – поднял глаза «ежик», продолжавший чертить.
– После очередного… – «пробор» заглянул в какие-то бумаги, – четырнадцатого тура чемпионата страны в целом по стране избито четыреста восемь болельщиков ЦСКА, из них сто семьдесят два – кадровые военные от прапорщика до генерал-майора, из них девятнадцать попросили политического убежища в Германии и болеют теперь за клуб «Бавария», Мюнхен.
– А вот это плохо, – нахмурился «ежик».
– В ответ болельщиками ЦСКА, с привлечением курсантов военно-десантной академии имени Хафизуллы Амина, избито в целом по стране восемьсот четырнадцать болельщиков «Спартака», из них триста пятнадцать – просто прохожие, а остальные, к сожалению, болельщики «Локомотива».
– Почему «к сожалению»?
– Министерство путей сообщения объявило забастовку. Уже два дня все стоит.
«Ежик» вздохнул:
– Поставьте это дело на контроль.
Он уже сидел на подоконнике, а из окна неслись свист и улюлюканье.
– Во дают, – сказал «ежик».
– Кто?
– А черт его знает, – ответил «ежик». – О, погнали кого-то… Надо же, как быстро бежит!
– Кто? – спросил «пробор».
– Да узбек какой-то. Или туркмен, отсюда не видать, – ответил «ежик», увлеченно глядя вниз. – Чурка, в общем! Давай, гони его! Дава-ай!.. – вдруг закричал он и протяжно свистнул в пальцы.
– Разрешите идти? – попросился «пробор».
– Иди-иди, – не глядя, разрешил «ежик» и снова залился протяжным свистом.
Перед зданием следственного изолятора бурлила демократическая общественность, развевались трехцветные российские флаги и суетились операторы.
– Нормалек! – кричал один из них через головы собравшихся. – Вот здесь стой!
– Доску берет? – спрашивал второй, у входа.
– Берет! – отвечал первый.
– Пожалуйста, пропьюстите, – проталкивался некто явно не советский.
– Идет, идет! – пронеслось по толпе.
Маленький духовой оркестр исполнил «Врагу не сдается наш гордый «Варяг» – и в дверях появился Николай Артюхин. Вокруг него тут же закипела жизнь, и корреспондент заговорил в микрофон:
– Сегодня демократическими силами страны одержана крупная победа: до суда отпущен на свободу Николай Артюхин. Но цепляющаяся за власть партократия не отказалась от желания свести счеты с бескомпромиссным рабочим! Николай, что вы чувствуете сейчас?
Артюхин, открыв рот, стоял под вспышками блицев.
– Николай, – настаивал корреспондент, – мы понимаем ваше состояние, и все-таки: буквально несколько слов для миллионов телезрителей.
– Я, это… – сказал Артюхин. – В общем, я не хотел…
– Не хотели выходить из тюрьмы? – захлебнулся в восторге корреспондент. – Вы считали нужным продолжать борьбу в заключении?
Артюхин, тревожно моргая, смотрел на говорящего, а того уже оттесняли в сторону.
– Господин Артюхин, – с акцентом встрял несоветский, – собираетесь ли вы основывать свою партию?
Артюхин в ужасе отводил руками микрофон, а вокруг кипела толпа, и люди тянулись, мечтая пожать его руку или потрепать по плечу.
– Спасибо, спасибо вам! – кричал, прорвавшись, какой-то всклокоченный очкарик.
– За что? – интимно спросил Артюхин.
– Вы поддержали мою веру в рабочий класс! Еще Плеханов писал в письме к Засулич…
Тут на очкастого с ревом наехала группа на мотоциклах, и первый мотоциклист, весь в коже и металле, коротко сказал:
– Садись.
– Вы кто? – спросил уже насмерть перепуганный Артюхин.
– Панк-группа «Черепок», – представился кожаный. – Тусуемся, лысому бюсты бьем. Полный торчок, Колян! Забирает не хуже дихлофоса. Летс тугезер, мы фор ю пару лысых заныкали.
– А? – спросил Артюхин.
– Пипл не врубается, – констатировал кожаный. – Пьер!
Пьер с соседнего мотоцикла вынул из-за пазухи маленького – в полный рост, с традиционно протянутой ручкой – Ленина и кинул кожаному. Тот, поймав на лету, всучил статуэтку остолбеневшему Артюхину.
– Спасибо, – пересохшими губами прошептал гегемон, с ужасом глядя на виновника всех своих несчастий.
– Гаси его, козла, – сказал кожаный.
– Не надо, – попросил Артюхин.
– Гаси, – сказал кожаный.
– Чего там, все свои! – крикнул Артюхину очкарик. – Гас и!
Виновато улыбаясь, Артюхин поглядел вокруг. Общественность ждала. Артюхин разжал руки, и раздался уже традиционный звук. Все бешено зааплодировали, и звуки оркестра перекрыл торжественный рев моторов.
Гиви Сандалия открыл глаза и осторожно сел. Сидел он посреди незнакомой квартиры, в которой кто-то мычал.
– М-м-м! – неслось из-за двери туалета. – М-м-м!
Гиви потряс головой. Он не помнил, как оказался здесь, и не мог понять, кто мычит.
Гиви встал, по стенке осторожно подошел к двери туалета и попросил:
– Еще что-нибудь скажи.
– М-м-м! – замычали изнутри и перешли на вторую октаву: – М-м-м!..
Гиви вспомнил.
– Сейчас открою, – сказал он, – только ты потом обратно не просись.
– М-м-м! – завопила старуха.
Гиви щелкнул замком.
– Ку-ку, – сказал он и подмигнул.
Старуха молча вытаращила глаза.
– Вот и я, – сказал Гиви.
– М-м-м? – не поняла старуха.
– Не узнает, – констатировал Гиви и надел кепку. – Так – узнаешь?
Старуха сказала:
– М-м-м?
– Ага, – подтвердил Гиви и поинтересовался: – Ну что, будем говорить или будем мычать?
