А денег на гараж нет, и места для гаража у нас.
А угнать этот «жигуль» — действительно, как два пальца об асфальт.
А заявить об этом в милицию владелец техсредства, конечно, сможет, но заинтересовать их своей пропажей у него не будет никакой возможности.
А на страховку нет денег.
А это ржавое недоразумение — его гужевой конь, и единственный источник заработка в условиях экономического подъема… Поэтому под дальний рев собственной сигнализации хозяин «жигулей» А 28–60 МТ спит, как сурок.
А от тишины просыпается в холодном поту и бросается к окнам.
Но!
Я ведь тоже человек. И жена у меня человек. Если бы я был, ну, например, Лужков, а моя жена — Батурина, эти «жигули» давно бы увез в неизвестном направлении эвакуатор.
Да что там Лужков! Если бы я жил в пятистах метрах отсюда, в элитном доме, две тысячи баксов за метр, в одном подъезде с мелкими столичными чиновниками, и лукавый подбил бы кого-нибудь оставить это тольяттинское чудо под нашими окнами хотя бы на одну ночь — несчастный уже проклял бы час своего рождения.
С другой стороны, я тоже не хрен с горы, а целая телезвезда — у меня знакомых бандитов пол-Москвы, я могу хозяину «жигуля» этого жизнь изуродовать не хуже Лужкова.
Короче, варианты есть.
А вот просто так, с достоинством и по закону — не получается. Только цепная реакция всеобщего дарвинизма, и все сволочи, и никто не виноват.
— Здравствуйте. Я из фирмы «Репутация». Черный и серый пиар.
— Черный и серый — кто?
— Это предвыборный штаб?
— Да!
— А вы?..
— А я им тут еду готовлю.
— Тетка, позови кого-нибудь грамотного, только быстро.
— Павел Игнатьевич, к вам пришли!
Входит Павел Игнатьевич.
— Здравствуйте. Я из фирмы «Репутация». Черный и серый пиар. Результат гарантируется.
— Подробнее.
— Про серый или про черный?
— Про черный. Но чтоб совсем.
— О! Будьте покойны. Полное моральное уничтожение конкурента. Создание темной биографии со свидетельствами и документами. Воровство в школе, шизофрения, вхождение в секту свидетелей Иеговы, продажа Родины, детский онанизм — на выбор заказчика.
— Расценки?
— От штуки до ста.
— До ста?
— Сто — это сюжет в вечерних новостях.
— Хорошо, но только, чтобы — главный сюжет!
— Да на здоровье! Можно сделать так, чтобы никаких других новостей в этот день вообще не было. Но это уже двести.
— А если оптом? Вот всё, что вы сказали — секта, онанизм, продажа Родины, но оптом? Чтобы он уже не поднялся.
— В шесть ноликов уложимся.
— Миллион? Это несерьезный разговор.
— Вы же хотите, чтобы он не поднялся.
— Хочу. Кстати… Одну секундочку. (В трубку). Алло! Серега, узнай, сколько стоит замочить? Физически, физически! Всё равно, кого — вообще, человека! Жду. (Посетителю). Сейчас сверим цены. (В трубку). Что? Спасибо. (Вешает трубку). Вам вышел облом. За миллион я могу замочить его без всякого пиара вместе с предвыборным штабом и избирателями.
— Это демпинг!
— Это рынок.
— Хорошо, восемьсот.
— Это несерьезный разговор.
— А сколько же вы предлагаете?
— Оптом?
— Да.
— С продажей Родины и онанизмом?
— Да!
— Триста!
— Это несерьезно.
— Триста от силы.
— Сейчас я отсюда выйду, пойду к нему — и через пять минут онанизм будет у вас.
— Нет!
— Даже не сомневайтесь. Плюс зеленое знамя ислама в спальне и совращение малолетних по государственным праздникам.
— Нет!
— Завтра в вечерних новостях. Не пропустите.
— Хорошо, пятьсот.
— Скотоложство, дом на Багамах и родство с Чикатило.
— Семьсот тысяч, и по рукам.
— Я знал, что мы договоримся.
— Только вот все это: ислам, скотоложство и Чикатило, — тоже ему!
— А ему не много?
— В самый раз.
Текст читал в 90-м Геннадий Хазанов.
Хочешь, я тебе улыбнусь? Дружелюбно — хочешь? Я могу, меня учили дружелюбно. Как будто ты у меня самый дорогой гость. Как будто я только тебя тут, очкастый, стоял и ждал все эти годы. Все думал — что же ты не идешь? Все мечтал быстро тебя обслужить — и улыбнуться. Чтобы ты еще раз зашел со своей лысиной.
Погоди, тетка, сейчас и тебе улыбнусь. Раньше, при развитом социализме, ты бы у меня поспрашивала, в котором часу это мясо хвостиком махало. Ты бы у меня ошметки от копыт прямо на прилавке обгладывать начала. Это утренний бычок, сударыня. Йоркширской породы. Сколько взвесить? Триста граммов? На антрекотик? С нашим удовольствием, заходите еще. У-у, черепаха, в старое время ты бы килограмм пятнадцать уволокла и еще бы пела по дороге из Серафима Туликова. Эх, времечко было! Партия на всех одна, кусок мяса тоже один на всех, и улыбаться не надо. А чего лыбиться? Серьезное дело, построение коммунизма, четвертое поколение костьми ложится, весь мир во такими глазами смотрит… Старики знали, что делали! Общая цель была: вообще — чтобы коммунизм, а в частности — чтобы Генсек до трибуны дошел.
Так сплачивало народ, что про мясо никто уже и думать не мог. Брали не раздумывая, что есть, и увозили к себе в Ярославль. Сударь, рекомендую на лангет — парная говядина! Ах, лангет вам оставляют в лавке напротив. Там агитпункт был: рабочий с колхозницей и интеллигент с циркулем. Во такие лица у всех! И похожи друг на друга, как Лебедев на Кумача. А теперь — «лангет»… и стой тут, улыбайся каждой гниде.
И главное — податься некуда. Раньше вокруг целый лагерь был. Куда ни плюнь, везде родная речь и лязг. А теперь только Ким Ир Сен и этот небритый на острове. Вдвоем все это строют. А у нас капиталисты гнусные только один заповедник оставили — Волоколамский район, колхоз Большие Кузьмичи. Там по утрам транспаранты пишут, днем гордятся, что эксплуатации нет, а по вечерам последнее древко доедают.
А здесь придет утром эта падла нерусская, консультант, и улыбаться учит. Вы, говорит, Супцов, все зубы людям скалите, как лошадь, а им просто улыбнуться надо по-человечески. Вы когда-нибудь улыбались по-человечески, Супцов? Друзьям, девушкам? Я говорю, да пойми ты, нерусь несчастная, друзья у меня со служебного хода отоваривались, из рук в руки, я их и в лицо-то толком не помню. А девушки такие были, что улыбаться им — только время терять.
Он говорит: тогда скажите «сы-ыр». Я говорю: причем тут сыр, когда я на мясе. Он говорит: при слове «сы-ыр» получается приветливая улыбка, люди подумают, что вы им рады, и будут к вам за мясом приходить. Я говорю: колохозы надо вернуть, кол-хо-зы!. Они не то что приходить — приползать будут и за любую косточку сами улыбаться. Что вы все усложняете?
Тогда он говорит: видите, Супцов, телекамеру над входом? Она теперь все время вас показывать будет. И если, говорит, вы за неделю не накопите душевного тепла к соотечественникам, то нам придется расстаться… Сы-ыр! Не желаете ли паштета из гусиной печенки, сударыня? Откуда гуси? Как всегда, сударыня, из Италии. Вчера щипали травку под Неаполем, а сегодня уже здесь. Сы-ыр! Нет, сударыня, это я так — сыр, говорю, голландский в соседней лавке — и не берет никто! И вам того же.
О господи! Целый час еще до закрытия — зато уж дома ты мне, нерусь капиталистический, до лампочки Ильича со своей телекамерой. У меня там попугайчик живет, специально обученный для отвода души. Он, как меня увидит, кричит: «Мясо есть? Мясо есть?» А я ему: «Пошел ты… со своим мясом, носатый!» Тогда он: «Требую книгу жалоб! Требую книгу жалоб!» А я ему: «Вали, покуда цел, тварь зеленая!»
И так целый вечер. Ох, вот же оно где, счастье! А утром снова: «Сы-ыр! Сы-ыр».
В Москву я приехал, как все прогрессивное человечество, за колбасой.
И вот стою в сердце России в обнимку с копченостью, от удовольствия даже глаза прикрыл. А открыл глаза, вижу: стоят вокруг соотечественники с котомками — и нюхают.
— Вы чего, — спрашиваю, — товарищи?
— Кремлевский полк тебе товарищ, — отвечают. — Москвичам, значит, колбаса, а остальным — соцсоревнование до гробовой доски?
И подбираться ко мне начинают.
Я говорю:
— Вы что, земляки? Я ж не здешний! Я ж свой, я тоже из России!..
Не помогло. Бросились. Пиджак в клочки порвали, колбасу съели прямо из рук. Один, которому не хватило, коленную чашечку мне обглодал.
Лежу, с мыслями собираюсь. Эти ненормальные разбежались — колбасу мою переваривать, а вокруг старушки собрались, на консилиум.
— Это, говорит одна, — рекетёры кооператора поймали.
Другая аж взвилась.
— Кооператора?
И сумкой меня по голове: тресь! Тут я сразу в себя пришел.
— Ты что, говорю, старая, «Красной Звезды» перечиталась? Какой я тебе кооператор? Я, может, больше трешки сроду в руках не держал!
