Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

Ознакомительная версия.

Растратчиком я не стал, но выбирал профессии, любимые авторами произведений авантюрного жанра. И теперь, когда мне уже больше восьмидесяти, я пишу автобиографию, которую, естественно, нужно было бы назвать «Автобиографией авантюриста».

Однажды во время работы в МИДе для утверждения очередного дипломатического ранга я должен был пройти через кабинет секретаря парткома МИДа В. Стукалина.

— Держит по четверть часа, — жаловался мне коллега. — Вопросы задает. Докапывается.

Пришла моя очередь. Я вошел.

— Здорово, Олег. Как дела?

Мы с ним работали на комсомоле.

Пять минут беседы о знакомых — и я получил подпись.

Тогда действовало комсомольское братство. В стране узаконенного непотизма комсомол был единственной организацией, где можно было сделать карьеру без вельможной протекции. Недаром многие нынешние деятели начинали с комсомола: Ходорковский, Матвиенко.

Недавно я читал, что, когда кто-то удивился, почему вполне успешные люди празднуют сейчас День комсомола, один олигарх его обрезал:

— А комсомол не трожь.

На семинаре в Вашингтоне дама из Бруклина живописала привольную жизнь комсомольских начальников. Потом настала моя очередь подняться на трибуну, и я рассказал, что в мои годы зарплата секретаря райкома комсомола в Москве была маленькой, никаких пайков у секретарей не было, ни к каким магазинам они не прикреплялись.

Дама возмутилась:

— Не говорите о том, чего не знаете.

Я знал. Я четыре года проработал секретарем райкома комсомола в Москве.

Мой хороший знакомый Валя Водорезов был старшим инженером проектного института и получал 180 рублей в месяц. Потом его выбрали освобожденным секретарем комсомола института, и он стал получать 160 рублей. Когда ему предложили должность секретаря райкома на 140 рублей, он отказался: «Боюсь, как бы еще куда-нибудь не повысили».

Район у нас был особый — центр Москвы. Ни одно заседание не обходилось без того, чтобы мы не рассмотрели какое-нибудь «дело».

Учебные институты выгоняли из комсомола двоечников и прогульщиков; научные, в основном гуманитарные, пытались втянуть нас в обычную для них научно-теоретическую склоку. И те и другие боролись с моральным разложением. Министерства и всякого рода государственные учреждения редко выносили сор из избы, но уж если выносили, то это были дела с политической начинкой, тщательно отредактированные, с большим количеством длинных протоколов. Не давала скучать творческая группа: Союз писателей, шесть театров, консерватория, училище Гнесиных, ГИТИС, школа-студия МХАТ.

Заседания бюро кончались поздно ночью, когда городской транспорт уже не работал, и мы, члены бюро и секретари, шли через всю Москву пешком. Денег на такси у нас не было.

Помню, я долго стоял на углу Трубной и Цветного бульвара с Борей Хмельницким. (Будущий Робин Гуд был тогда секретарем комитета комсомола Щукинского училища.) Обсуждали дело студентки ГИТИСа, которая вела крайне неправедный образ жизни.

Борис посмотрел на часы:

— Пять. Через час поедут троллейбусы. Давай еще час поговорим о ком-нибудь. У нас в училище тоже есть пару блядей. И каких!

То и дело приходилось тормозить ретивых секретарей первичных организаций: бюро ГИТИСа норовило исключить из комсомола Ларису Голубкину за то, что та несвоевременно уплатила взносы за гонорар, полученный за «Гусарскую балладу», бюро Института славистики исключило парня из комсомола за то, что тот наотрез отказался жениться… на члене бюро. В МГИМО «раскрыли» заговор с целью покушения на Хрущева (всего-навсего!), а в Институте иностранных языков четыре (!) раза раскрывали «притоны». Правда, в одном случае то, с чем мы столкнулись, вполне подходило под это название.

Я спросил у секретаря иняза:

— Что у вас происходит на самом деле?

И он шепотом ответил:

— Так ведь совокупляются.

На самом деле вместо книжного «совокупляются» он употребил другое слово — на «е».

Члены бюро покатываются со смеху. Я стою и не могу понять, что происходит.

Обсуждали ЧП на единственной в нашем интеллигентном районе фабрике. Называлась она «Красный воин», там шили солдатские шапки. Две девчонки, учащиеся техникума при фабрике, поругались, и одна засунула другой бутылку… попробуйте догадаться куда. Врач не засвидетельствовал никаких повреждений деликатного женского организма, несмотря на то, что жертве было всего 14 лет.

Заседание бюро райкома комсомола. Исключаем из комсомола виновную. Я веду заседание. Читаю мораль по поводу того, что «ты слабая девочка, и не в твоих интересах, чтобы мир был устроен так, чтобы диктовали сильные».

— Запомни мудрое житейское правило, — вещал я. — Как ты с людьми, так и они с тобой.

И вдруг девица завизжала: «Ой, пожалуйста не надо», а члены бюро покатились со смеху.

Смеялись долго. Оказывается, увлекшись пылкой речью, я не заметил, как локтем отодвинул штору, и взору присутствующих открылся подоконник, на котором стояла… пустая бутылка. И девица решила, что сейчас ее ожидает публичное возмездие.

— Слово предоставляется секретарю Фрунзенского райкома комсомола…

И моя фамилия.

Отказываться было глупо…

В райком часто приходили разнарядки на сидение в президиумах. Так получилось и в этот раз. Из горкома пришло указание направить одного из секретарей на всесоюзный слет (или съезд) собаководов. Отдельно было оговорено: без выступления. Поехал я.

Слет проходил в Клубе имени Дзержинского. Среди организаторов оказался мой бывший сотрудник по райкому Олег Гудим. Парень неординарный, с выдумкой. И он выдумал: вписал меня в списки выступающих, шутки ради. Он решил: когда объявят «Слово предоставляется такому-то, приготовиться следующему оратору», он подойдет к ведущему собрания и скажет, что произошла ошибка.

Но вмешался случай. Объявленный оратор отсутствовал, и слово предоставили сразу мне. Я направился к трибуне. Беда еще состояла в том, что я толком не слушал, о чем говорили до меня. Проходя мимо Олега, я мрачно процедил: «Убью».

И я начал говорить. О том, что наличие животных в доме благотворно влияет на воспитание подрастающего поколения. О том, что в школах необходимо приветствовать создание живых уголков. И прочие благие пожелания.

Потом на меня даже ссылались: «Правильный вопрос поставил представитель комсомола».

А у выхода меня ждал Олег с маленьким мешочком. Когда он работал в райкоме, то часто опаздывал и ссылался на то, что у него не было пятака на метро. После очередного его опоздания я начал перед концом работы выдавать ему пятаки на метро. И теперь он сбегал в буфет и принес мне подарок — мешочек, набитый пятаками. Я засмеялся и… простил.

Однажды в качестве гостя на отчетно-выборную конференцию Фрунзенского райкома комсомола был приглашен маршал П. Ф. Батицкий. Конференция проходила в зале Дома киноактера. Маршал перепутал входы и пробирался к нам через Союз писателей. Его водили по коридорам, лестницам, и у нас он появился в крайне возбужденном состоянии.

— Кто главный? — спросил он.

Первый секретарь в это время делал доклад, следующим был я.

— Я главный.

Маршал с минуту смотрел на меня, а потом спокойно сказал:

— Вы — серость.

Я провел маршала в президиум. Через полчаса ему предоставили слово.

— Сейчас что-то будет, — предупредил я первого секретаря.

Маршал поднялся на трибуну и начал говорить о том… как он любит комсомол и какие у комсомола хорошие руководители… боевые, задиристые.

Помню, как в течение почти пяти минут смеялись делегаты конференции, почти тысяча человек. Тогда шла кампания по приведению в порядок захоронений солдат, погибших под Москвой. Отыскивали захоронения, и комсомольцы организовывали уход за могилами, находили родственников погибших.

Выступал секретарь комитета комсомола Государственного дома звукозаписи. Он долго говорил о том, как они искали могилу и наконец нашли. И радостно заявил:

— И тогда мы решили: это наша могила!

Отчетно-выборная конференция райкома комсомола созывалась раз в два года. А в тот год, когда конференции не было, райком комсомола отчитывался непосредственно перед первичными организациями. Составлялся доклад часа на три, и работники райкома разъезжались по первичным организациям. В крупные отправлялись секретари, в мелкие — работники рангом пониже.

Ознакомительная версия.