После короткого, но буйного застолья Остапа потянуло на философские занятия. Он достал с антресолей чемодан студента-анархиста, пылившийся там в маловероятном ожидании возвращения общительного хозяина, и замер перед ним в позе йога-любителя.
— Думаешь, в этом сундуке — тайна мироздания?
— Нет, в нем нечто другое, способное прокормить даже такого проглота, как я.
— Скатерть-самобранка!
— Почти угадал… Ключ от квартиры, где деньги лежат.
— Без шуток.
— Инструменты классической экспроприации.
— Покажи.
— Этот чемодан послан небом. С волками жить — по-волчьи выть. Трепещи, греховный, развратный, пресытившийся Рим. Юный варвар готов завоевать тебя с потрохами.
И Остап, хищно скалясь, продемонстрировал содержимое анархистского чемодана.
Походный несессер с набором отмычек.
Легендарный ломик — фомка.
Ручная дрель.
Разнокалиберные сверла.
Молоток.
И прочая слесарная мелочь, используемая не по прямому назначению.
— Богато?
— Хочешь заделаться медвежатником?
— Для дебюта освою карьеру домушника, а там поглядим.
— Тюрьма, каторга, ссылка — полный ассортимент?
— Ну, во-первых, каждый мало-мальский порядочный человек должен попробовать кандального звона, а во-вторых, ты же прекрасно знаешь, я не создан для изнурительного ежедневного труда… Часок риска и полгода упоительного прозябания. Игра стоит свеч.
— Могу постоять на стреме.
— Остен-Бакен ты мой, Остен-Бакен… Маман и папан будут весьма недовольны в случае провала дерзкой операции по выемке излишних ценностей у буржуазии.
— Чтобы иметь гарантию успеха, надо правильно выбрать объект.
— Входишь во вкус уголовщины… Я тоже предпочитаю отсутствие злых собак, индивидуумов мужского полу и огнестрельного оружия.
— Есть весьма соблазнительный вариант. Мой родитель недавно обзавелся золотой коронкой высокой пробы…
— Милый, добрый Остен-Бакен, — Остап, нагнувшись через чемодан, обнял меня за плечи. — Я отказываюсь принять твою жертву.
— Не об том речь.
— Ах, извините, милорд, — Остап выпустил меня из крепких объятий и вынул из чемодана молоток. — Я думал, здесь намечается предательская комбинация — мне зуб, тебе наследство, достаточное для скромного безбедного существования.
— Чем обвинять меня в изуверстве, лучше послушай, где обзавелся коронкой родитель.
— В белом особняке с готической крышей.
— Значит, и ты подумывал о вдове Гольцевича?
— Зубной техник — женщина. Романтично и волнительно. А как вспомнишь, что кроме практики своего знаменитого мужа, ей досталось немало золота для клиентов и камешков для себя, так хочется сразу проникнуть в ее альковы.
— Зловредная скелетообразная мымра. Полгорода ее ненавидит, полгорода ей завидует. Безжалостно и принципиально одинока. Такую и ограбить не грешно.
— Федор Михайлович Достоевский, — Остап взмахнул молотком. — Собрание сочинений, том третий, страница сто сорок пятая.
— Но ты же не собираешься размозжить ей голову?
— Да я еще недостаточно нахлебался морцовки… А вот, скажи мне, Коля Остен-Бакен, почему ее, такую одинокую и такую богатую, до сих пор никто не прищучил?
— Наверное, откупается от кого положено?
— Или у нее мощные тайные покровители, которых опасаются даже заядлые профессионалы ночных дел… В любом случае это дает нам большие шансы… Не ждет она дерзкого предутреннего визита без приглашения.
— А вдруг ее ангелы-хранители отоспятся на нас?
— Я не намерен оставлять даже словесный портрет и приблизительный адрес. Сработаем под гастролеров. Темная ночь, плащ, маска… Эх, не мог студент оставить в чемодане пару револьверов… Впрочем, сгодится и чугунный утюг… Да, Коля Остен-Бакен, я не буду потеть и дрожать от страха, вскрывая сейф, я не буду вслепую шарить в поисках драгоценностей… Войду в спальню, взмахну для острастки утюгом — и получу…
— На блюдечке с голубой каемочкой!
— Знатная фраза.
— Да, тут на днях родственничек по материнской линии к нам нагрянул. Стюардом работает на пароходе. Манеры — тихий ужас…
— Не судите и судимы не будете… Утюг — оружие павших и обездоленных… На блюдечке, говоришь?
— С голубой каемочкой…
Наша подготовка к дебютному грабежу прошла успешно.
Я старательно, на два слоя, выкрасил в ужасающий черный цвет утюг, а на гладящей поверхности вдобавок изобразил белый отвратный череп и вывел под ним славянской вязью алый девиз: «Анархия — мать порядка!»
Бендер усиленно питался, доводя нашу смирную кухарку до кипения.
— Что я, готовлю почтенному семейству али солдатской роте?
— Сирота переживает кризис, — успокаивал ее мой психоаналитический родитель, зачитывающийся Фрейдом. — С помощью пищи он компенсирует потерю отца и преодолевает комплекс отверженного.
Бендер усиленно тренировался в беге, лазанью по заборам и прыжкам с крыши на дрова, будоража соседей.
Особо нервные грозились сжечь флигель.
Мой родитель не пытался их урезонить, а запасся противопожарным инвентарем.
Я же не мог до самого выхода на дело налюбоваться шедевром рук своих — анархо-синдикалистским утюгом.
Стояла тихая безлунная ночь.
Вручив Остапу «фигуру устрашения», я перекрестил сначала утюг, потом дерзкого отважного юношу и засел в одуряюще пахнущих кустах, покрытых свежей листвой.
Во мраке у крыльца слабо прозвенели четки отмычек, скрипнула податливо дверь.
А минут через пять, прорвавшись сквозь кусты, я удирал, как обезумевший заяц, — от крика, света и провала самонадеянного Бендера, возомнившего себя Робин Гудом, Стенькой Разиным и Емельяном Пугачевым в одном лице.
«Ближе к телу, как говорит Мопассан».
О.Б.
Эта сука вся в розовом.
Давай-давай!
А перед — обедом обязательная порция Мопассана а ля франсе.
Клянется, что любит.
Тварь ненасытная.
Утю-тю-тю.
Мой маленький.
Еще, еще!
А после — холодная телятина, красное вино и Мопассан.
Корова худосочная.
Так! Так!
Мопассан.
Шлюха оручая.
А-А-А-А!!!
О-О-О-О!!!
Ты не будешь, котик, скучать без своей киски?
Брысь!
А теперь- сюда, сюда!
И Мопассан.
Надо же было этому сифилитику Ги Де столько томов напакостить.
Библия дебелых самок.
Ну! Ну! Ну!
Гнида неуемная.
Так — или примерно так (за лексический подбор не ручаюсь, но правильность эмоции гарантирую) отзывался о достойной мадам Гольцевич (как-никак — зубной техник высшей квалификации с работой по золоту и платине), Остап Бендер появившийся у нас через месяц после того — излишне самонадеянного акта грабежа, одетый с иголочки, по последнему крику местной бульварной моды, с золотыми рифлеными запонками на безжалостно накрахмаленных манжетах и с рубиновой заколкой на контрабандном парижском галстуке. Выглядел он на три, с натяжкой на четыре года старше своих безусых лет и уже по-мужски басил и держался вальяжно и раскованно, как преуспевающий маклер или фортунистый бильярдист.
Я встретил его опережающе виноватой фразой:
— А ты разве не в тюряге паришься на нижних нарах у параши?
Меня подучил наш дальний родственник этими словами встречать нежданных гостей.
Была заготовлена еще одна многоэтажная отшивающая тирада, но я не рискнул воспользоваться ею против ухоженного красавца, правда, с несколько усталым лицом, на котором выделялись припухшие искусанные губы и невыспанные глаза.
— Не бойся, бить не буду.
— За что?
— За утюг проклятый, с анархистской символикой. Я из-за него влип, как муха в мед. Нажрался до приторности.
— Она же закричала диким голосом.
— В первое мгновение, пока не зажгла свет… А потом разглядела утюг и размякла. Ой, говорит ласково, вы на нужды партии собираете?.. Разумеется, — отвечаю суровым голосом профессионального революционера-боевика — На партию кровососов-вампиров проживающих в катакомбах… Я вам дам, дам — запричитала жертва ночного налета… Ну я и развесил уши… Принесу…
— На блюдечке с голубой каемочкой.
— А на розовом не хочешь? Розовый халатик и все прочее тоже розовое, и простыня, и пододеяльник, и наволочки, и даже чехол на пуфике.
— Она тебя соблазнила? — прошептал я завистливо.
— Ох, Остен-Бакен, помнишь ту веселую проституточку, крашеную, которая уездила и тебя и меня?
— Спрашиваешь!
— Так вот, моя ля фам терибль обойдет ее на две головы и глазом не моргнет.
— А по виду не скажешь.
— Заманила в спальню, завалила, овладела.
— И ты не сопротивлялся?
— Утюг по глупости оставил на ночном столике.
