голову повесил. Стыдно небось людям в глаза смотреть. Дай-ка я его еще построгаю! А? Выступить, что ли? Или подожду? Ладно, подожду, спешить некуда.
Другой выступавший потише себя вел. Локти на трибуну и ни-ни ими. Зато говорил складнее и больше на сознательность упирал. Дескать, мы выросли и сознание вместе с нами выросло. Поэтому он в конкретной постановке указанного вопроса усматривает правильный подход к обсуждаемой нами проблеме. В заключение он что-то насчет медали завернул. Вроде данный вопрос, как и медаль, имеет две стороны, в том числе одну оборотную. И сошел с трибуны.
Про Кавказское побережье и путевку ни звука. Насчет человека тоже. По какой повестке дня говорят, думаю? Шарада какая-то, а не собрание. Сиди тут и ломай себе голову. А если голосовать станут? За кого руку поднимать-то? Я даже растерялся из-за своей непонятливости.
Ну, кажись, этот товарищ внесет ясность. Серьезный… солидный… Зря болтать не будет. И впрямь серьезный. Вынул из кармана листки. Разложил их. Воды попросил налить. Волосы пригладил. Часы с руки снял. И все не спеша, спокойно. Солидный оратор. И речь начал с переживаемого момента. Говорил эдак минут десять. Вообще и в частности. Сперва больше вообще, а потом и в частности. В частности он сказал:
— Я думаю, что выражу единодушное мнение нашего коллектива, если скажу, что Маслову мы можем оказать доверие. Да! Доверие коллектива! Товарищ он молодой, быстро растущий. Я считаю, что наше доверие он оправдает с честью.
«Ага, — подумал я, — обстановка проясняется. Товарищ молодой, растущий. Опять же, насчет доверия. Значит, выдвигают кого-нибудь. От всего нашего коллектива. Правильно. Раз выдвигают — обсудить положено. Всесторонне, чтобы, значит, со всех сторон ответить человека. Что он и как он? Дышит, к примеру, чем? И как насчет выпить? Узнать тоже не лишне…»
Еще выступали. Фамилий я не запоминал. Хвалили Маслова. Здорово хвалили. Все его положительные качества перебрали. Он и честный, и отзывчивый, и чуткий, и молодой, и веселый, и вежливый, и… Много их у него накопилось. Даром, что молодой. Из молодых, видать, да ранний. Один недостаток отметили, серьезный. В рационализаторской работе слабо участвует. «Но это уже зря, — подумал я. — Придираются к человеку. Выдвинем его — и учтет критику. Повернется к рационализации. А куда же его выдвигают? Надо спросить. А то голосовать скоро».
Подсаживаюсь к своему соседу и интересуюсь, куда это мы должны доверие Маслову оказать? В комиссию какую, на премию, или в суд товарищеский, или, может, в вышестоящую инстанцию двигают парня. А он, сосед мой, отвечает:
— Никуда мы его не выдвигаем. Откуда ты взял?
Распалился я. Как так не выдвигаем? А доверие? А молодой и быстрорастущий? А такой-сякой хороший?
— Что же здесь происходит?! — кричу я соседу.
А он, сосед мой, спокойно отвечает:
— Мероприятие! Хулигана тут одного местного на поруки берут. Прокурор просил. За себя и за милицию. Говорит, замучились мы с ним.
Рисунок А. Баженова
Барана на поруки волки взяли,
Услышав, как он выл при всех в
судебном зале.
Сергей Михалков
Эту весть Еремей Захарыч принес со станции, куда ходил к поезду продавать семечки.
На станцию он отправлялся каждый вечер. Насыпав в кошелку ядреных подсолнечных семян, он брал ее на руку, по-женски, и выходил из хаты во двор. У ворот его неизменно встречала жена Акулина Ивановна — рослая, могучих форм, с засученными рукавами. Уперев кулаки в бока и сдвинув густые мужские брови, она иронически спрашивала:
— Что, спикуль, опять до железки подался? Гроши зашибать, меня позорить?
Еремей Захарыч знал, что спикуль — это значит спекулянт, и поэтому сердился. Постное, морщинистое лицо его покрывалось пятнами, он тряс головой и кричал фальцетом:
— А ты, дура безмозглая! Что ты за баба, не понимаю! Вон другие идут к поезду, торгуют чем ни есть…
— А я не пойму, что ты за мужик. Семечками бегает к поезду торговать… Тьфу, пятно кладешь на нас!
— Много ты разбираешься! Пусти с дороги! — И, выставив вперед кошелку, Еремей Захарыч грозно шел прямо на супругу. Та нехотя отступала в сторону.
Шагая из станицы на станцию, Еремей Захарыч обычно рассуждал о глупости жены. Вот дожила до сорока лет, а понятия никакого. Дура безмозглая! Чего ж тут зазорного — подторговать на станции? Все, глядишь, в дом прибыток: двадцатка за вечер — она на улице не валяется. А колхоз колхозом. Верно, трудодень неплохой, так ведь подработать никогда не вредно. А рынок, хоть он какой малый, не подведет, не-ет, не подведет!..
В пристанционном скверике Еремей Захарыч водружал свою кошелку на скамейку и ждал прихода поезда. Пассажиры налетали на базарчик, шумливые и веселые. Кто хватал жареную курицу, кто яйца, кто сметану. Подбегали и к Еремею Захарычу. Он важно отвечал: «Рупь два», — то есть рубль за два стакана, и отмеривал граненым стаканом с необыкновенно толстым дном. Пассажиры неодобрительно переглядывалась, но семечки брали.
На этот раз все получилось по-иному. Едва состав остановился, как к Еремею Захарычу подошел пассажир — пьяненький, без ремня, в тапочках на босу ногу, косоглазый — и запустил руку в кошелку. Он высыпал себе в карман жменю семечек, и тут Еремей Захарыч узнал его:
— Неужто Федька Кривой? Здоров!
— Привет, Еремей, привет! — сказал тот и высыпал в свой карман вторую жменю.
Когда-то Федька жил в станице, работал в колхозе конюхом, но был лодырем и пьяницей. Лет пять назад удрал из колхоза, а вот теперь, гляди, объявился.
— Ты что, к нам приехал? — спросил Еремей Захарыч, разглядывая Федьку.
— Никак нет, я проездом. Все торговыми операциями занимаюсь. Деньги делаю…
Обтрепанные брюки и рваные тапочки как-то не вязались с этими словами, но голос Федьки звучал бодро и уверенно:
— Ох, дела заворачиваю!.. А ты все с семечками? Все мелочишься? Плюнь ты на них да займись настоящим делом. Вот возьми, к примеру, помидоры. Их тут, на Кубани-то, завались, а в Сибири — фьють! Раскусил? Сам года три назад возил туда ящиками, знаю. Деньги сделал…
— Сколько? — почему-то шепотом спросил Еремей Захарыч.
— Большие тыщи, — сказал Федька Кривой и насыпал себе третью жменю.
Поезд давно ушел, а Еремей. Захарыч все стоял задумавшись. Да, заманчивая штука, это тебе не на рупь два. Сразу можно взять… как он сказал-то?.. Большие тыщи!
Дома Еремей Захарыч рассказал о разговоре с Федькой Кривым жене. Акулина Ивановна всплеснула полными руками:
— Тю, скаженный! Уж не собрался ли ты ехать с помидорами в
