– Ну, едрить твою… – капитан первого ранга неодобрительно покачал головой, накрепко посаженной на кряжистую красную шею. – Сюда смотри, родной. Видишь здесь вот – самолетик, чайка и рыбка? Чайка – это такая птичка…
– Так точно…
– Ну вот, это значит, что я тут самый главный, и мне везде можно. И туда, – он показал рукой, – и во-он туда, и сюда. Понял?!
Кажется, матросик что-то понял, потому что мгновенно обернулся к зеленой стене, где за серой бязевой занавесочкой в рамке висел образец пропуска. Спешно отодвинул занавесочку, зорко глянул туда и тут же задернул обратно. Лицо его сделалось печальным.
– Нэт… Нэ могу, – он убежденно помотал головой. – Тут у вас лыбка, птиська и самолотик…
– Ну?!
– А у здэсь облазэц. Там толко лыбка, – матросик развел руками. – Самолотика нэт. Птиська нэт. М-м… Нэ могу. Нэ пущу.
Обалдевший капитан первого ранга чуть не уронил свой расшитый золотом кивер. Рот открылся, судорожно хватая воздух.
– Да почему же, епона ж твоя мама?!!
Лицо матросика сделалось совсем печальным и отражало нешуточную внутреннюю борьбу. Наконец, чувство воинского долга победило, и он уже совсем решительно покачал головой. Вдохнул горестно и, как бы извиняясь, потянулся на цыпочках к лицу «без пяти», где тихо прошептал ему на самое ухо:
– Мичман пызды даст!…
И он абсолютно прав. Даст.
(без прикрас)
Короче, рассказываю. Ушел каплей после обеда на корабль заступать, а жена его вечером скачками в ресторан «Дельфин», – ну ты знаешь наш кабак, а там уже сидели два кренделя – два молодых и легкомысленных мичманка с другого парохода, и уже очень даже фиолетовые, а ее посадили к ним за столик, и они ее накачали в дуст, а потом потащили на какую-то хату, и там втроем опять сливу квасили, а потом устроили тантру, то есть половую жизнь, а один из них был не то писарь, не то секретчик, и у него в портфеле валялась печать с корабля – «Для пакетов», и они сдуру ей на задницу штук сорок этих печатей для хохмы понаставили, а потом скисли и спать завалились; утром они утопали на свой корабль, а она домой – досыпать, и хрючила до вечера, пока голодный супруг с дежурства не пришел – типа, здравствуй, мой любимый и ненаглядный! – а тот: давай, мол, моя лапочка, вставай в «арбалет», ветви персика хочу… ну, она встала, он ей халатик задирает, а там на лоснящейся жопе – сплошное делопроизводство, да так четко, что даже номер в/ч разобрать; он ей – «А-а, сука, стерва!» и прочее, да по печатям коленом – н-на!!! – стакан шила вмазал и гневной рысью на пирсы, узнал там, что за в/ч, какой пароход и где стоит, смел на трапе пинками всю вахту, и в каюту к командиру, как Аларих в Рим – мол, разломаю ваш пароход к чертовой матери, если вы мне сейчас же прямо тут дознание не проведете; ну, командир в полчаса обо всем дознался, а в каюте еще зам сидел, и помощник, и особист, короче, тех двух обалдуев сразу на гауптическую вахту на десять суток с продолжением; перед каплеем, как положено, культурно извинились и налили ему как следует, и напоили в муку, а что знают двое – то знает свинья, и уже через день над этой мулькой вся 10-я оперативная эскадра хохотала, а потом и по всему Техасу раззвонили, так что народ ржал до одурения целый месяц, пока какая-то другая веселая история у нас не приключилась, и про эту забыли… Вот такая кама-сутра… Да если бы у нас регулярно такие залипухи не случались, мы бы в этом Техасе давно сбрендили просто…
Это мне мой папа рассказывал. Он, в отличие от меня, служил хорошо и дослужился до капитана первого ранга. В те времена слова «офицерская честь» еще не вызывали повального недоумения, ордена давали не только штабным, и вообще флаг был другой, хотя лично я ничего против Андреевского флага не имею, и даже наоборот. Но это к рассказу никакого отношения не имеет. Просто это было достаточно давно, когда еще были живыми старые артиллерийские крейсера 68-бис проекта, в чьих душных кубриках вырос не один нынешний адмирал.
Попал мой папа как-то раз во флотскую комиссию, которая ездила по кораблям и проверяла все подряд, в том числе и технику безопасности. Ездили они, ездили и оказались в небезызвестном Техасе, где флагманом 10-й оперативной эскадры был тогда славный крейсер «Адмирал Сенявин». Тот самый, который уже тогда практически не плавал, а потом еще на нем взорвался артиллерийский погреб под одной из носовых башен главного калибра, унеся много молодых жизней… Многие помнят.
Заходят они – то есть, комиссия – в одну из этих башен, а там живописная картина: полумрак, свет вырублен, и какой-то ниже среднего роста краснофлотец из коренных народов Севера, старательно встав на цыпочки, на ощупь копается в висящем над ним желтом распределительном щите с красным трафаретом «~380 в». Конечно же, никакого резинового коврика, перчаток там, галош диэлектрических… И мурлычет под нос: «…не зная горя, горя, горя в краю Монголии плещет море…» Есть такая песенка.
Допеть ему не дали, отшвырнули от щита, пока не убило. И спрашивают:
– Чудо природы! Тебя что, не учили ничему?!
– Усили…
– Кто тебя учил?
– Сталсына пелвой статьи усил…
– Чему? Чему он тебя учил, дитя луноликое? Это ж тебе не олень, это ж 380 вольт, одни подошвы останутся!
Молчание. Сопение.
– Ну? Что тебе говорил твой старшина про этот желтый ящик? Ну?!
Снова сопение. Мучительно вспоминает…
– Он говолил… Он говолил… – вдруг просветление, – он говолил – «не расефай эпало»!
Тут многоточие.
Все правильно. Флот – не тундра, крейсер – не чум. Долбануло тебя током, еще чем-нибудь убило – сам виноват. Твое эпало – единственное и неповторимое. НЕ РАСЕФАЙ
Ох, как сложно изменять любимой жене в далеком гарнизоне! Где все знают про всех ну решительно все, где в одном доме чихнешь, а в другом тебе «Будь здоров!» скажут, где за каждым донжуаном следит огромное число любопытных глаз: одни – завистливо (почему не меня?), другие – с надеждой (ой, а вдруг меня?), третьи – с интересом (ух ты, куда это Васька пошел?), четвертые – без интереса (да фиг с ним, с Васькой, давай, наливай!). Есть еще пятые, это которым все-все-все надо знать, чтобы осудить, чтобы пресечь, чтоб сохранить мораль во вверенном им гарнизоне, хотя вообще-то эти пятые, во-первых, палец о палец не ударили, чтобы потенциальным донжуанам было чем еще заняться, кроме как регулярно ставить раком чужих жен, а во-вторых, они гораздо больше заинтересованы в том, чтобы разъяренный муж не отстрелил из двух стволов обидчику выжатые накануне гонады, а в остальном пятые полностью относятся к третьей и четвертой категориям. Под пятыми я, как вы, вероятно, догадались, подразумеваю наших славных, неутомимых и непримиримых политработников, сиречь воспитателей.
Как бы то ни было, зов пола в далеких и близких гарнизонах всегда сильнее заповеди, гласящей: «Не прелюбы сотвори», и сложные формы перекрестного опыления покрывают обшарпанные дома военных городков таинственными ореолами, доступными лишь избранным, то есть практически всем, кто там живет.
Страждущему сексуальному маньяку (для краткости можно его называть – «холостяк») приходится преодолеть массу препон на пути к истекающей душистым соком дульсинее, отправившей дражайшего супруга на дежурство. Проявляя чудеса конспирации, крадется он в полумраке через три подъезда, через четыре чердака, заходя для усыпления бдительности вездесущей публики поочередно к нескольким своим друзьям, и лишь потом – с пиписькой наперевес – к чьей-то ненаглядной. Обратный путь после кохания столь же сложен, но здесь некоторыми законами конспирации уже можно пренебречь, потому что дело уже сделано – попробуй, докажи! – и к тому же надо как-то не опоздать на неотвратимое утреннее построение.
Был у нас один мичман, не сказать чтобы уж очень молодой и бестолковый, но маленько слабоватый на передок, а говоря точнее – пытался засунуть во все, что движется. И совершил он как-то роковую ошибку, каковую совершать самцам его склада ну никак не рекомендуется, а именно – женился. Не созрел он еще пока к тому времени к семейному гнездышку, а может, так и не созрел вообще – об этом, как говорится, история умалчивает. Нам же важно заметить одно – в одной секции чудильника с молодой счастливой семьей поселилась неземной красоты холостячка (не нимфоманка какая, а просто красывая дэвушька – наш мичман был, сами понимаете, сын гор). Какое-то время гордый джигит пытался ее не замечать, но через пару месяцев гены взяли свое и горячая кровь взыграла. Ну какой, вы мне скажите, джигит сможет полгода проходить мимо красывой дэвушьки, не совершая телодвижений? Да никакой, тем более, что пресловутая мадемуазель давно уже была вовсе и не дэвушька, о чем совершенно точно знали очень многие местные самцы, почитавшие ее дежурной гарнизонной гейшей. И вот, одним прекрасным вечером, когда молодая жена утопала посплетничать к лучшей подруге, змей напрямую предложил соседке свое наливное яблочко, и в нашем чудильнике пылко осуществилась неотвратимая мимолетная любовь, перешедшая в головокружительный роман, об окончании которого и рассказ.
