Дьявольский блеск вспыхнул в глазах единорогого чудовища. Топающим шагом он направился к нам, совершенно не замечая, что на скале бьётся в одеяле наша пресловутая мадам.
Тут из укрытия выскочил лоцман Кацман и, подпрыгивая, бросился к вельботу. Уникорн взревел.
– Дрянь! – крикнул Кацман и метнул в чудовище свой дрожащий дротик.
Дротик в Моноцероса, конечно, не попал. Он подлетел к мадам Френкель и стал как-то необъяснимо копаться в её одеяле.
От этих копаний одеяло внезапно развернулось, и мадам Френкель предстала перед островом обнажённая, как свеча.
Дротик отвалился.
Мы обмерли за своими иксами, а Уникорн, с проклятьями размахивая рогом, носился за лоцманом по песчаному берегу океана. Лоцман увёртывался, как сверчок.
Уникорн сопел. Он совершенно не замечал нашей мадам Френкель, которая заманчиво поворачивалась из стороны в сторону. Понимая, что её красота пропадает даром, мадам крикнула:
– У-ни-коорн!
Страстно прозвучало в её устах это суховатое слово и особенно гортанно и обещающе – «коорн».
Зверь туповато потряс башкой, проверяя, не ослышался ли, и тут увидел мадам.
Это зрелище совершенно потрясло его. Он мелко заблеял, засеменил ресницами, завертел флюгером хвоста.
Мадам неожиданно зевнула, потянулась и вообще отвернулась в сторону. Она показывала свою фигуру то оттедова, то отседова, делала ручки над головой и хохотала, виляя бедром.
Уникорн буквально разинул пасть. Ничтожно сопя, направился он к мадам Френкель и, не доходя двух шагов, рухнул перед нею на колени.
– У-ни-коорн, – шептала мадам, – иди сюда, не бойся.
Подползя к мадам Френкель, бедняга-Уникорн засунул рог свой меж её грудей и успокоился. Он блаженно блеял и нервно дрожал. Мадам щекотала его за ухом.
– Всё! – сказал Суер. – Теперь он готов. Пошли его колоть!
И мы пошли колоть Уникорна, размахивая своими дротиками и кортиками. Несмотря на дрожь, которую мы производили, Единорог ничего не слышал, намертво поражённый красотой мадам Френкель.
– Чёрт возьми! – говорил многоопытный Пахомыч. – Я и не думал, что у нас на борту имеется такая красота!
И здесь, уважаемый читатель, не дойдя ещё до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнажённой мадам Френкель.
Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал.
Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый чёрный треугольник, который отрицал возможность сравнения с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым.
Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении и по форме, и по содержанию, но я, поражённый редчайшими углами, шептал про себя:
– Тубероза… тубероза…
Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчёркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал.
То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями.
Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия.
Они разбегались в стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность.
Между этими галактиками торчал, как в тумане, кривой рог Уникорна.
Капитан схватил Уникорна за рог и стал отрывать его от мадам Френкель. Бедняга-Уникорн упирался изо всех сил, дорвавшись до красоты.
– Колите его дротиками, оралы! – кричал Суер. В этой нервозной обстановке капитан комкал слова, называя нас вместо орлов оралами. Но мы действительно менее были орлами и более – оралами.
Дротики наши не втыкались в монстра. Пахомыч ругал механика Семёнова, который перезатупил их, пользуясь дротиками вместо отвёрток и ковырялок в разных патрубках машинного отделения. Мы переломали все дротики и кортики, но оторвать однорогое чудовище от взрывов смысла, то есть от грудей нашей достопочтенной мадам, никак не удавалось.
– Он заходит всё дальше, – тревожно шептала мадам. – Капитан, мы так не договаривались.
Уникорн и вправду, что называется – дорвался. И его, в сущности, можно было понять.
– Понять-то мы его понимаем, – задумчиво говорил капитан, – но и отрывать как-то придётся.
– Выход есть, – сказал Пахомыч, – но очень сложный. Надо привязать его на буксирный канат и рвануть как следует.
– Чем же рвануть, старпом? – спросил Кацман.
– Как это чем? «Лавром»!
Решение было принято, но разгорелись жаркие споры, за какое именно место надо вязать Уникорна буксирным канатом.
– За рог! За его дивный рог! – орал лоцман.
Но тут резко воспротивилась наша покладистая, в сущности, мадам.
– От ваших буксирных канатов воняет дёгтем, – говорила она. – Попрошу вязать от меня подальше.
Подальше от мадам Френкель оказались только копыта, а самозабвенный зверь так брыкался, что вязать его пришлось за талию.
Талия его была толщиной с коньячную бочку, но мы всё-таки обхватили её канатом, задевая, к сожалению, иногда и пачкая талию мадам Френкель. Дёргая своей испачканной талией, мадам переругивалась с Пахомычем.
Наконец мы обвязали Единорога морскими узлами, подняли все паруса, разогнали «Лавра» как следует и рванули изо всех сил.
Как ни странно – это помогло. Медленно-медленно пятясь, Моноцерос отъехал от мадам Френкель.
И тут сэр Суер-Выер подошёл к чудовищу и одним взмахом корабельного топора отрубил его дивный рог.
Мадам заплакала.
– Я – предательница, – твердила она. – Я – тля.
– Не волнуйтесь, мадам, не волнуйтесь, – успокаивал Суер-Выер, закутывая ее в одеяло, – рог этот останется с нами на борту. Он будет вечно с вами.
Пока «Лавр» держал Уникорна на привязи, мы кинули рог, тяжёлый, как многодубовое бревно, в свой вельбот, сами попрыгали вслед за рогом и быстро довеслались до фрегата.
Как только мы перерубили буксирный канат, Уникорн принялся бессмысленно скакать по пляжу. От лёгкости у него кружилась голова, и он падал порой на колени.
Больно было видеть, горько наблюдать эту картину, и мы с Пахомычем невольно отвернулись.
– Ничего, ничего, – успокаивал нас капитан, – у него новый рог отрастёт. Таков закон произрастаний.
И действительно, не успели мы толком отчалить и сняться с буев, у нашего обезроженного друга стал появляться новый рог.
Вначале маленький и невзрачный, он всё удлинялся, удлинялся, и самое неприятное заключалось в том, что направлялся он в сторону «Лавра».
– Чёрт возьми! – сказал Суер. – Он растёт со скоростью большей, чем наше движение.
А рог рос и рос и уже мчался на наш корабль с дьявольской стремительностью и силой.
– Он прошибёт нашу ватерлинию! – орал Пахомыч. – Поднять паруса! Румпель под ветер! Шевелитесь, бесенята!
– Отставить, – сказал Суер. – Придётся, видимо, бодаться с ним всеми нашими мачтами.
Устрашительный рог дорос тем временем до нашего фрегата и завис над палубой, беспокойно оглядываясь.
Матрос Вампиров подвесил на него гирлянду сарделек, но рог недовольно стряхнул их. Он явно искал чего-то другого.
– Мадам Френкелью не насытился, – сказал Пахомыч.
Тут снова мы вывели нашу несчастную мадам, развернули её, и грандиозный новейший рог удовлетворённо хмыкнул, улёгся между реторт безумия и успокоился.
Это была, поверьте, редкая картина, и мы очень удивлялись, как рог, произрастающий на носу прибрежного животного, пересекая океан, очутился на грудях с нашего фрегата.
– Это закон чувства, – задумчиво сказал Суер-Выер. – Как порой любопытно наблюдать такие законы в действии… Но – понаблюдали и надо плыть дальше. Бодаться мачтами нам некогда, поступим просто: закутаем мадам.
Мы закутали мадам, и рог сразу потерял ориентиры.
Разочарованно помыкался он над палубой и, подцепив-таки гирлянду сарделек, всосался обратно на остров.
А тот первый, отрубленный рог мы отполировали, трубили в него по праздникам, призывая команду к бражке, а потом продали за бутылку джина какому-то грузчику из Одессы.
Глава XXVIII. Остров большого вна
Это был единственный остров, на который сэр Суер-Выер решил не сходить.
– Останусь на борту, – твердил он.
– В чём дело, кэп? – спрашивали мы с лоцманом. – Всё-таки это не полагается. Открывать остров без вас как-то неудобно.
– Ничего страшного. Откроете один остров без меня.
– Но нам важно знать причины, – настаивал лоцман. – В чём причины вашего несхода на берег?
– Причины личного порядка, – отвечал Суер. – Не могу. С этого острова пахнет.
Мы принюхались, но никакого запаха не ощутили.
Остров был явно вулканического происхождения.
Посредине возвышался давно, кажется, потухший вулкан. Лава изверглась из него, застыла и окаменела. Она стекала к берегу плавными грядами.
