Прошло два года, но и сейчас, случайно встретив меня в институте, Юрий с опасностью для жизни бросается наперерез, громко возглашая:
— Александра Игоревна, здравствуйте! Я Юра, который когда-то у вас учился. Ну, тот самый!
Не скрою, обычно внешний вид своих бывших студентов я забываю моментально — дай бог помнить сто двадцать студентов актуальных. Однако Юрия и ему подобных сразу узнаю по безудержной, немного смущенной улыбке, которая при виде меня невольно возникает у них на лицах. Представьте себе: жил на свете зомбированный, не умеющий думать и адекватно воспринимать действительность человек… не жил — скучно существовал… а потом вдруг у него разблокировались мозги, и мир в одночасье заиграл перед ним яркими красками и замерцал полутонами. Все, увиденное новыми глазами, навсегда запечатлелось в подсознании как источник счастья: и задрипанная университетская аудитория, где произошло очередное чудо рождения разума, и серый пейзаж за окном — а заодно я с математическим анализом, тайным, но грозным орудием для углубления извилин. Повезло мне с работой, правда?
Лекция третья,
лирическая, в которой автор делает удивительное открытие — хорошо быть молодым!
Фальцет фальшив, стопа крива, зубов давно не тридцать два.
Не тридцать два давно и лет. О юность! Где твой след?
Михаил Щербаков
А вы позволите немного лирики? Ну не вечно же мне, для маскировки улыбаясь, плеваться ядом? Ведь даже рекордсмен данного занятия, обитатель саванн кобра черношейная, может плюнуть подряд всего лишь двадцать восемь раз, а потом вынуждена уползти, дабы набраться сил. А я — отнюдь не рекордсмен. Иногда мне кажется, что по природе во мне и яду-то ничуть не больше, чем положено нормальному человеку. В идеале сидела бы преспокойно под камушком со своею маленькой порцайкой да экономила ее про черный день. Не тут-то было! Нами правят опытные доильщики змей. Они знают, что для выработки новой дозы следует вывести рептилию из душевного равновесия — ударить электрическим током, например, или просто неожиданно схватить за голову. Вероятно, мой яд обладает особой ценностью, и его надеются обменять на большое количество конвертируемой валюты, столь необходимой, как в целом нашему государству, так и отдельным его представителям, — иначе не могу объяснить, почему начальство большое и малое с удивительным постоянством хватает меня за голову.
Но воспользуюсь кратким затишьем. Сегодня выходной, и малого начальства рядом нет. Телевизор обесточен, нечитаная газета брошена в мусорное ведро настолько ловко, что я не разглядела ни заголовков, ни даже фотографий на первой странице, — вот так мы, хитрые кобры черношейные, расправляемся с начальством крупным. Помните, что говорил Карлсон, с упоением наблюдая, как ведущие политической передачи, стоит щелкнуть переключателем программ, исчезают с экрана? «Старички во всем слушаются моей команды».
Конечно, стоит выйти на улицу, безмятежности тут же настанет конец, и неважно, что будет причиной — вонючая гора объедков возле мусорного бака, мимо которого хожу в магазин, цена гречки в означенном магазине или что-нибудь другое. Только я не выйду. Я сварю себе крепкого кофе, собственноручно помолов зерна (боже, что за аромат!), съем разом полшоколадки, и долгожданные эндорфины, они же гормоны радости, бодрыми струйками потекут в мозг. Потом поставлю диск Высоцкого и услышу:
Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет? На Большом Каретном.
Где тебя сегодня нет? На Большом Каретном.
Услышав, не мешкая, подпою, а всласть напевшись, закрою глаза и перенесусь в прошлое.
…Для меня нет счастливее студенческой поры. И не только потому, что каждому кажется — раньше трава была зеленее, а небо выше. Тут сошлось многое.
Детсадовский возраст столь далек и призрачен, что, лелея смутные обрывки воспоминаний, я не вполне уверена, что то милое нелепое существо, которое в них всплывает, и вправду я — так, нечто из области мифов и преданий.
Школьные годы помню прекрасно. Для меня это нечто вроде минного поля, через которое ты волей-неволей вынужден пройти, чтобы выбраться на простор. Нескончаемые жестокие попытки решить вопросы жизни и смерти, любви и ненависти, правды и лжи — в полной убежденности, что таки да, до тебя это никому не удавалось, но ты обязан справиться, причем обязательно до выпускных экзаменов, потому что потом придется, временно отложив заботу о судьбах человечества, вплотную засесть за учебники.
Впрочем, учеба давалась мне патологически легко, что смущало одноклассников и отнюдь, кстати, не прибавляло симпатии со стороны учителей. Плюс к этому гормональная перестройка, чреватая столь сильными эмоциональными всплесками, что при нынешнем состоянием здоровья я бы, боюсь, подобного не выдержала. Много еще можно было бы добавить, да стоит ли искать слова, если нужные давно уже найдены?
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Татьяне как раз стукнуло семнадцать — возраст, в котором мы с вами заканчивали школу.
Все переменилось в одночасье. Я поступила на математический факультет университета, где с потрясением обнаружила — я, оказывается, не одна, и меня понимают без долгих объяснений.
Вспоминается следующий эпизод. Студенты-психологи нередко проводили у нас опросы, чтобы потом использовать результаты в научной работе. В данном случае речь шла о какой-то сложной классификации характеров. Пока первому из нас зачитывали вердикт: «Вы принадлежите к крайне редкому типу личности», — герой с ложной скромностью опускал глаза. Когда ровно тот же тип обнаружился у второго, мы немного удивились. У третьего — хихикали. Ну а уже далее громко и радостно ржали.
К чему это я? А к тому, как важно правильно определить, куда идти. Предпочитаешь ты заниматься математикой или кройкой с шитьем, какое счастье — оказаться среди своих, тех, кому нравится то же, что и тебе, с кем у тебя схожая система ценностей. Как сказал Эйнштейн, «каждый гениален. Но если о рыбе будут судить по тому, как она лазит по деревьям, она проживет всю жизнь думая, что она тупица».
В университете я попала, наконец, в свою стихию. А еще получила пять лет настоящей, удивительной свободы.
В школе у меня ее не было — на минном поле не больно-то позволишь себе лишний раз ступить влево или вправо. Сейчас, правда, другие времена. Многие чуть ли не с первого класса прогуливают уроки и не заморачиваются всякими глупостями вроде домашних заданий. Однако настоящей я бы эту свободу назвать не рискнула, и подобные дети вызывают у меня только жалость. Большинству из них дорого придется потом заплатить — гораздо дороже, чем они предполагали, но они поймут это, когда будет уже поздно что-то менять. Да, став старше, мы тоже так или иначе всегда платим за свой выбор. Но взрослый человек тем и отличается, что делает его осознанно и соизмеряет меру расплаты.
Конечно, данное умение не сваливается на тебя неожиданно с неба при получении аттестата, а вырабатывается постепенно. Я обычно говорю студентам на одном из первых занятий: «У нас пока еще осталось обязательное среднее образование — обязательного высшего не было и нет. Не надейтесь, что я буду заставлять вас учиться, да я и не имею на это права. Моя профессия — не надсмотрщик, а преподаватель. Если вы не занимаетесь, я предполагаю, что вас загнали в институт против воли, и вы стремитесь поскорее его покинуть. Раньше первой сессии, боюсь, не удастся, зато в феврале вы получите желаемое. И очень бы хотелось, чтобы тогда не было ни слез, ни жалоб. Чтобы вы понимали: вас не отчислил деканат — вы сами приняли решение».
У меня нет иллюзий — мало кто воспринимает мои слова всерьез. Хотя сама я глубоко убеждена — можно привести лошадь к водопою, но нельзя вынудить ее пить. Точно так же не вынудишь человека включить мозги и начать учиться. В любом случае, мне глубоко отвратительна мысль о насилии над личностью. Стараюсь не допускать его по отношению к себе — и не умею применять к другим. Что, самокритично добавлю, составляет мой огромный минус как педагога. Преподаватель вне зависимости от личных пристрастий обязан иметь в своем рабочем арсенале все реальные методы воздействия на студентов (хочется неполиткорректно добавить — включая хорошо вымоченные розги). А в некоторых ситуациях профессионализм, увы, подсказывает: наилучшим вариантом было бы по-настоящему разозлиться и повысить голос. Так уж приучили бедняг в школе и дома — пока взрослый говорит спокойно, его можно не слушать.
