Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди

Ознакомительная версия.

Когда он вернулся в дом, его новая пыжиковая шапка была вся в капусте.

В этот день он должен был присутствовать на семинаре в 1-м Московском медицинском институте.

Вечером он рассказывал:

— Разделся я в вестибюле. Потом мы перебегали из одного корпуса в другой, и я не одевался. К вечеру прохожу мимо вестибюля, где утром раздевался, и слышу, как две тети говорят:

— Пусть этот мерзавец только появится, я ему все выскажу.

— Да, — сокрушалась другая. — Ты бы эту шапку на улицу выкинула проветрить.

— Да выкидывала, но что проку! Так воняет, что перед людьми извиняться приходится.

Дядя понял, что брать эту шапку при них не стоит. Он взял пальто и, дождавшись, когда они куда-то отлучились, схватил свою шапку — и бежать.

— В метро от меня шарахались, — рассказывал он.

На следующий день он купил новую шапку, а старую подарил шоферу.

Дядя Дима рассказывал, что однажды в Горький всего на один день должен был приехать проездом известный доктор А. Н. Рыжих, самый крупный специалист в стране по геморрою.

Дядя решил собрать врачей и попросить доктора прочесть лекцию. Рыжих согласился. Дядя пригласил всех к себе на дачу на берегу Волги. А так как был еще конец апреля, а на даче зимой никто не жил, он велел домработнице привести дачу в приличный вид.

А через день домработница жаловалась дядиной жене:

— Я старалась, два дня работала, думала: приедут серьезные люди. А навалили хулиганы, особенно гость из Москвы. Он нарисовал на бумаге огромную жопу и все время тыкал в нее карандашом. А что потом говорили — и вспоминать стыдно.

Приемы на конезаводе вспоминаю с удовольствием: какой-то дореволюционный разгул — тройки, икра, водка.

Однажды принимали американскую делегацию. На следующий день после приема к дядюшке явился его зам Александр Ильич Попов. Должность у Александра Ильича была звучная — «завкон», занимался он лошадьми еще до революции, был человеком «старых правил», изъяснялся по-старинному.

Войдя в комнату, он заявил:

— Вчера на приеме я вел себя разнуздано. Не утаивайте от меня ничего. Я должен все знать.

— Да нет. Вели вы себя, как обычно. Вполне достойно, — успокоил его дядя Боря.

Александр Ильич вынул из кармана два завернутых в бумагу пирожка:

— А это что? Как же я должен был вчера быть пьян, если допустил неслыханную вольность: воровал пирожки!

Дядя Боря как мог его успокоил, а потом, когда тот ушел, ругал своего брата.

— Это ведь ты подсунул.

И верно: уважаемый хирург развлекался тем, что заворачивал маленькие пирожки в бумагу и засовывал их в карманы гостей.

Вызвал как-то министр совхозов А. И. Козлов моего дядю и после решения каких-то проблем сказал:

— Мне неудобно говорить, но жалуются на тебя, Борис Дмитриевич: неопрятный ты.

Всегда аккуратно одетый дядя Боря был удивлен.

— Говорят, одну рубашку не снимешь целый месяц, — продолжал министр. — Нехорошо.

Дядя рассмеялся и объяснил:

— Так это я из Финляндии привез дюжину нейлоновых рубашек. Очень красивые. Но одинаковые. И меняю рубашки каждый день.

— Купи какую-нибудь рубашку «Мосшвеи» и через день меняй. Ты лицо официальное, должен думать о своем авторитете.

Что дядя Боря и сделал.

Он и мне привез одну такую рубашку. В первый же день я пролил на рукав чернила. И каково же было мое удивление, когда я опустил рубашку в воду — и пятно исчезло. Учился я тогда в восьмом классе и до поступления в академию носил эту рубашку.

Соседом по даче Яковлева Александра Федоровича, тестя моего брата, профессора, заведующего кафедрой политэкономии в Финансовом институте, был заместитель министра иностранных дел Семенов Владимир Семенович. Люди они были разные: верный марксист аскет Семенов и диссидент, жуир Яковлев, отношения между ними были самые скверные.

А тут еще Семенов завел добермана, который лаял всю ночь и пугал внучку Яковлева.

Словом, однажды профессор взял ружье и пристрелил собаку.

Заместитель министра похоронил добермана около забора, отделявшего его участок от профессорского, и поставил памятник, настоящий памятник из мрамора. На нем было написано мелкими буквами «Здесь покоится доберман Анчар, которого злодейски убил» и дальше огромными буквами «Профессор Яковлев Александр Федорович».

Гостей Яковлева брала оторопь, когда они видели памятник со словами «Яковлев Александр Федорович».

После чего профессор поставил двухметровый сплошной забор, оставив дипломата наедине со своей скорбью.

В Успенское часто приезжал сын академика А. И. Маркушевича. Однажды мы были у него дома в Москве и он показал нам военный билет своего отца.

Там было написано: «Гражданская профессия — академик. Военная профессия — рядовой необученный».

Мы с братом любили подшутить над домработницей Нюрой. Кулинарка она была отменная, пироги ее я помню до сих пор, особенно ватрушки.

— Что-то молоко сегодня порошковое, — сказал брат утром.

— Как порошковое! — возмутилась Нюра. — Сама Афишку доила.

— Значит, Афишка стала давать порошковое молоко, — не унимался Геннадий.

Нюра пожаловалась дяде Боре. Тот отлично понимал юмор и вздохнул:

— Вот ведь какие времена! Афишка стала давать порошковое молоко.

Только тетя Клава шутку не приняла и распорядилась:

— Никаких ватрушек целую неделю.

— Понятно, — ответил я, — Афишка дает порошковое молоко, на ватрушки оно не годится.

За что получил подзатыльник.

Один сотрудник НИИ, где работал мой брат, привез из заграницы игрушку — самописку, чернила которой сначала оставляли пятно на костюме, потом бесследно исчезали.

Другой сотрудник решил выслужиться перед начальством. Он тайком взял со стола чудо-самописку и отправился к заведующему лабораторией.

— Я вам покажу сейчас веселую шутку, — весело начал он и брызнул на светлый костюм шефа чернила.

Радости шеф не выказал.

— А теперь пятно исчезнет, — веселился шутник.

Но пятно не исчезало. Дело было в том, что он взял не ту самописку.

— Сейчас исчезнет, — мямлил шутник.

— У вас очень странные шутки.

С защитой диссертации неудачливому сотруднику пришлось повременить.

Я часто бывал в доме Юрия Александровича Шапорина.

Однажды на Новый год композитор и его жена ушли в гости, и молодежь расположилась в его большой квартире на Миуссах.

Где-то около двух ночи раздался звонок. По ту сторону двери мы услышали знакомый голос Ивана Семеновича Козловского:

— Я встретил вас — и все былое…

На пороге стояли сам Козловский и аккомпанировавший ему на гитаре А. Иванов-Крамской.

Узнав, что Юрия Александровича нет дома, Козловский допел куплет, выпил рюмку водки (где-то я читал, что Козловский не пил!), спел еще один куплет и, поздравив компанию с Новым годом, удалился.

Юрий Александрович Шапорин был человеком веселым. Я слышал, как он подшучивал над своим соседом Арамом Хачатуряном:

— Тому, кто умрет первым, повезет. Ему повесят мемориальную дощечку в самом центре. А для второго останется место сбоку.

А. Хачатурян не любил разговоров на эту тему и останавливал его:

— У меня после твоих слов портится настроение на целый день.

Сейчас на этом доме рядом висят две дощечки.

Сына Шапорина звали Славой. И можно было понять наше негодование, когда мы узнали, что сосед по подъезду назвал своего кота Славой. Мы возмутились и решили свезти «тезку» на Птичий рынок. Наш приятель Юра Веденский не верил, что мы продадим кота, и заключил с нами пари: если мы кота продадим, он будет просить милостыню у Казанского вокзала.

Кота мы продали, и Юра с девяти утра до часу просил милостыню на площади возле Казанского вокзала. Сидел, положив перед собой шапку, и тряс головой. К слову, вопреки расхожему мнению о больших заработках нищих, за четыре часа попрошайничества он заработал меньше, чем мы — за продажу кота на Птичьем рынке.

Полученные деньги мы пропили в кафе «Националь», куда, когда было на что, частенько захаживали. В те годы там часто можно было встретить М. Светлова, а особенно Ю. Олешу. Они не гнушались знакомством с нами. А Олеша остался мне должен рубль.

Судак «Орли» и пятьдесят граммов коньяку в кафе «Националь» стоили девяноста одну копейку. Платили мы с чаевыми один рубль. Но после повышения Хрущевым цен на мясо и молоко цена увеличилась до девяноста трех копеек.

Ознакомительная версия.