– Хорошо, мэм, – отвечает Эмма.
– И я надеюсь, – говорит миледи, – что у тебя хороший характер. А то бывают девушки, что приходят на твой звонок с таким надутым видом, что лучше б и не звонила.
– Ну, – объясняет Эмма, – если тебе звонят в двадцатый раз и приходится откладывать то, чем ты занималась, да еще в самую важную минуту, то, конечно, веселиться тут не с чего. Иная леди и шляпку сама в руки не возьмет.
– Надеюсь, ты не из дерзких? – спрашивает леди. – Терпеть не могу дерзкую прислугу.
– Никому не нравится, когда ему возражают, в особенности если сам он не прав. Но я знаю свое место, мэм, и грубить не буду. Лучше держать рот закрытым, тогда и неприятностей не случится.
– А детей ты любишь? – спрашивает миледи.
– Это смотря какие дети, – отвечает Эмма. – Встречались мне такие, от которых жизнь кажется милей, а с другими я бы распрощалась, ни слезинки не пролив.
– Мне нужна девушка, – говорит миледи, – которая любит всех детей. Это говорит о ее добром характере.
– А сколько их у вас? – интересуется Эмма.
– Четверо, – отвечает миледи, – но в основном тебе придется иметь дело только с двумя младшими. Очень важно подавать им хороший пример. Ты христианка?
– Да, – отвечает Эмма.
– Вот мое правило – я предоставляю прислуге два свободных воскресных вечера в месяц, но, разумеется, ожидаю, что она будет посещать церковь.
– В мое свободное время или в рабочее, мэм? – спрашивает Эмма.
– Разумеется, в свободное, – отвечает миледи. – Куда тебе еще ходить?
– Ну, мэм, – говорит Эмма, – мне бы хотелось иногда навещать своих.
– В мире есть более полезные дела, чем, как ты выражаешься, «навещать своих», и я не потерплю у себя в доме девушку, которая ставит развлечения выше религии. Надеюсь, ты ни с кем не помолвлена?
– Вы хотите сказать, встречаюсь ли я с кем-нибудь, мэм? Нет, никого такого нет, во всяком случае, пока.
– Я никогда не найму девушку, – объясняет миледи, – если она помолвлена. Это отвлекает ее от работы. И вынуждена настаивать, чтобы ты, если хочешь у меня работать, сменила шляпку и жакет. Если я и возражаю против чего-нибудь у прислуги, так это против пристрастия к дешевым украшениям.
Ее собственная дочь сидела рядом, нацепив на руку с полдюжины серебряных браслетов, и на шее у нее тоже болталась штучка, которая, будь она настоящей, стоила бы не меньше тысячи фунтов. Но Эмме была нужна работа, так что свои мысли она оставила при себе, а сказала только: «Я могу снять эти вещи и купить себе что-нибудь другое, мэм, если вы не против дать мне часть моего жалованья за три месяца вперед. Боюсь, я немного поиздержалась».
Леди пошепталась о чем-то со своей дочерью и говорит: «Я хорошенько подумала и решила, что ты нам все-таки не подходишь. Выглядишь недостаточно серьезно. Судя по прическе, ты девушка легкомысленная». Так что Эмма ушла и, скажем прямо, не особенно расстроилась.
– Но ведь такие хозяйки все равно находят себе прислугу, верно, миссис Уилкинс? – спросил я.
– Еще как находят, – согласилась миссис Уилкинс, – и если это девушка приличная, она становится скверной, смотрит на каждую следующую хозяйку, как на своего врага, и ведет себя соответственно. А если она от природы была не очень хорошей, то становится еще хуже, и тогда только и слышишь, какие ужасные все эти девушки. И я не говорю, что это ерунда, – продолжает миссис Уилкинс, – это в точности как с замужеством. Хорошей хозяйке достается плохая прислуга, а плохой хозяйке частенько везет.
– Но как же так? – возразил я. – Ведь в отелях, к примеру, обслуга просто превосходная, и девушки в общем и целом выглядят довольными. А работа там тяжелая, и жалованье ничуть не выше, а то и ниже.
– А, – сказала миссис Уилкинс, – вот тут вы попали в точку, сэр. Они поступают в отель, и работают там, как негры, и знают, что если хоть что-то сделают неправильно, их будут так бранить и распекать, что они перестанут понимать, на ногах стоят или вверх тормашками. Но у них есть рабочие часы. Девушка знает, когда ее работа заканчивается, и стоит только часам пробить, она снова превращается в человека. Так что она ждет этой минуты весь день, и это ее поддерживает. А когда ты прислуга в доме, то и надеяться не на что. Если леди достаточно рассудительна, то не заваливает служанку работой, но она все равно не хозяйка сама себе, не может уходить и приходить, когда хочет, или носить украшения, или просто повеселиться. Она работает с шести утра до одиннадцати или двенадцати ночи и только тогда может пойти спать, и то если ее услуги больше не требуются. Прислуга в доме себе не принадлежит, и это, конечно, сильно раздражает.
– Я понимаю вашу точку зрения, миссис Уилкинс, – сказал я, – и, конечно, в доме, где имеется двое-трое слуг, проще все устроить. Девушка, начавшая работу в шесть утра, освобождается в шесть вечера, и чем она занята, как одевается в свое свободное время, – это ее личное дело. Фирму не волнует, в какую церковь ходит ее служащий и с кем водит компанию. Я склонен думать, что хозяйки в таких вопросах взваливают на себя ответственность, в которой нет необходимости. Пусть девушка прилично ведет себя, пока находится в доме, и выполняет свою работу, – на этом контракт заканчивается. Естественно, что хозяйка, считающая своей обязанностью сочетать роли нанимательницы и незамужней тетки, вызывает негодование. В следующем месяце девушка может, к примеру, поменять рабочие часы и трудиться с двенадцати до двенадцати, а другая служанка с удовольствием будет трудиться с шести до шести. Но как быть в небольшом доме, миссис Уилкинс, там, где всего одна прислуга за всё?
– Ну, сэр, – ответила миссис Уилкинс, – мне кажется, что это довольно просто. Леди любят рассуждать о том, что труд облагораживает, и не устают подчеркивать, что девушка должна предпочитать домашнюю работу любой другой. Вот пусть бы они поступали по своим проповедям. В доме, где всего-то и есть, что хозяин, хозяйка и, скажем, парочка маленьких детишек, пусть бы леди тоже что-то делала. В конце концов, это ее прямая обязанность, как, к примеру, у ее мужа в собственной конторе или в магазине. А если в доме уже подросшие мальчики и девочки, не будет большого вреда, если они чуть меньше поиграют, а чуть больше сами за собой поухаживают. Всего лишь прибраться за собой – не так уж много от них требуется.
– Вы напомнили мне про одну мою знакомую семью, миссис Уилкинс, – сказал я. – Отец, мать и пять печальных, но вполне здоровых девочек. У них было двое слуг – точнее, слуги у них никогда не задерживались; они жили в постоянном поиске прислуги, страдали из-за прислуги, моментально увольняли прислугу, безутешно смотрели вслед уволенной прислуге и не понимали, куда катится этот мир. И однажды мне пришло в голову, что они могли бы вести прекрасную мирную жизнь вообще без слуг. Старшая девочка училась рисованию – и казалось, что больше ничему научиться не могла. Да и рисовала-то она плохо, и сама это видела, но почему-то считала, что если будет много об этом говорить и ни о чем больше не думать, то все как-нибудь устроится. Вторая девочка играла на скрипке. Она играла с раннего утра до позднего вечера, и к ним перестали заглядывать друзья. В целой семье не было даже искры таланта, но все они не сомневались, что смутная тоска по тому, чтобы ими восхищались, – это то же самое, что гениальность.
Третья дочь возомнила, что желает стать актрисой, и целыми днями вопила что-то на чердаке. Четвертая сочиняла стишки, печатала их на машинке и не понимала, почему их нигде не принимают; а пятая страдала странной убежденностью, что поджигать деревяшки раскаленной кочергой – очень толковое занятие само по себе. Все они охотно трудились, да только их труд не был нужен ни одной живой душе. А ведь немного здравого смысла да время от времени помощь поденщицы – и все они могли бы вести куда более приятную жизнь.
– Если бы я решила выдать тайну, – произнесла миссис Уилкинс, – я бы сказала хозяйкам: докажите себе, что вы можете стать независимыми. Девушки знают, что их хозяйки не могут без них обойтись, вот и задирают иногда нос.
© Перевод И. Зыриной
Почему мы ненавидим иностранца?
Преимущество иностранца перед англичанином в том, что он рождается добропорядочным. Ему не нужно стараться стать добропорядочным, как нам. Ему не приходится начинать Новый год с решения быть добропорядочным и преуспевать в его выполнении (за исключением случайностей) вплоть до середины января. Он просто добропорядочен круглый год. Если иностранцу сказано, что с этой стороны нужно входить в трамвай, а с той выходить из него, ему даже в голову не придет, будто можно сделать это не через ту дверь.
Однажды в Брюсселе я стал свидетелем дерзкой попытки одного непокорного иностранца сесть в трамвай, нарушив правила. Дверь была открыта, он стоял рядом. Дорогу перегородили экипажи, и если бы он начал их обходить, чтобы воспользоваться нужной дверью, трамвай бы уехал. Когда кондуктор отвернулся, он вошел внутрь и сел. Обнаружив нового пассажира, кондуктор пришел в безмерное изумление. Как тот вошел? Ведь кондуктор все время смотрел на входную дверь, а этот человек мимо него не проходил. Чуть позже он начал подозревать истину, но какое-то время колебался, не в силах обвинить ближнего своего в таком преступлении.
