— Позвольте! — закричал Балкин. — Не уходите! Сейчас все выясним, договоримся… Маруся, куда ты смотришь?
Но было уже поздно — Граев и Алмазов быстро спускались вниз по ступенькам веранды.
…До самой станции они шли молча. Граев широко шагал впереди, что-то насвистывая и резко махая палкой. Алмазов вел под руку хмурую Ксану. Изредка он тяжело вздыхал. До поезда оставалось сорок пять минут. Композитор взглянул на буфетную стойку и сделал несчастное лицо.
В дверях станционного буфета появился Нестор Васильевич, тот самый знакомый актер-комик, которого Граев успел заметить за балкинским столом.
— И ты, Брут! — сказал Граев. — Присаживайтесь, Нестор Васильевич, у нас здесь свое новоселье!
Актер присел к столу, снял шляпу и обмахнул ею потное лицо.
— После вас все разбежались, — сказал он, усмехаясь, — под разными предлогами. И никто ни к чему не притронулся. Первым профессор этот дал ходу. «Извините, говорит, голова что-то разболелась». За ним доктор Волков, потом другие. Юрий Петрович перестал даже упрашивать остаться. Сидит и молча коньяк хлещет. А его супруга только за голову хватается и стонет: «У меня одних салатов пять сортов остается, что я с ними буду делать?!»
— А вы как ушли? — спросил актера Алмазов.
— Сказал, что на концерт нужно. Совсем, мол, забыл про концерт. Шапку в охапку — и рысью!.. Я, ей-богу, не хотел к нему ехать, темноватый он человек. Но ведь липучий, черт, и настойчивый! Не хочешь, а едешь. Хорошо, что вы его в упор своим вопросом резанули! Я, уходя, палку забыл. Вернулся с полдороги — жалко стало. Зашел на участок. Они меня не видят. Я стал за дерево, слушаю. Юрий Петрович сидит совсем уже еле можаху, а его «четвертинка» стоит над ним и, как полагается, пилит: «Говорила тебе, старому идиоту, позови только своих — Наума Сергеевича и Жоржика. Не слушался — вот и получай!» А он мычит в ответ: «Дура, мне общество нужно, а не жоржики. Зови хоть сторожа, пусть лопает!» А она: «Звала — не идет!» Комедия!.. Я не стал палку брать, так ушел, на цыпочках… Идемте на перрон, хоть свежим воздухом… поужинаем, пока электричка не подкатила!
ПОЦЕЛУЙ МАРУСЕЧКИ
В курортном ресторане первого разряда «Горные вершины» колесом крутилась программа местного «варьете».
Певцов сменяли певицы, певиц — танцовщицы, танцовщиц — жонглеры.
Молодцы оркестранты в оранжевых рубашках и зеленых пиджаках с металлическими пуговицами терзали свои инструменты кто чем мог: кто — смычком, кто — палками, кто — медной тарелкой, а кто — собственным могучим дыхом в трубу. Истязуемые инструменты визжали, стенали, гремели, звенели и гулко ахали.
Подошла минута гвоздевого номера программы.
Оркестр заиграл вступление к песенке «Поцелуй меня, моя Марусечка!» Давно, еще чуть ли не в двадцатых годах, эта песенка была популярна среди широких масс пьющих и жующих и вот теперь обрела вторую жизнь.
Песенку про Марусечку исполняла певица в миниюбочке, с голыми розовыми ножками — под девочку. Да она и на самом деле была совсем молоденькая.
Певица очень мило пококетничала сначала с публикой, приплясывая на месте с микрофоном в руках, потом оставила его в покое и быстро сбежала по ступенькам с эстрады вниз, в зал.
Под веселый гром оркестра она балетной пробежкой пересекла узкое пространство, отделявшее эстрадный помост от столиков, и оказалась перед одним из них.
За столиком сидели и ужинали Павел Иванович Зевков, член коллегии одного областного управления средней руки, благообразный пожилой мужчина с большой лысиной и солидным брюшком, и его сослуживец и напарник по комнате в санатории Сёма Яшкевич, энергичный молодой человек с модными обвисшими, «богдыхановскими» усами.
Оказавшись перед столиком сослуживцев, певица улыбнулась Сёме, а он тотчас же сделал широкий жест, приглашающий ее присесть за столик, но певица вдруг взяла и вспорхнула… на колени к Павлу Ивановичу!
Увидев прямо перед собой ее полудетские глаза с голубыми веками, Павел Иванович ужасно испугался. Его лысина покрылась испариной, рот сам собой разверзся от неожиданности и безмерного удивления.
— Ну, поцелуй Марусечку, ну, поцелуй Марусечку! — пропела певица, виновато улыбаясь ошарашенному Павлу Ивановичу.
— Да что вы, девушка! У меня внуки дома! — жалобно на весь зал простонал ей в ответ Павел Иванович.
В зале захохотали.
Тогда Марусечка сама чмокнула бедного Павла Ивановича в щеку цвета вареной рачьей скорлупы и под аплодисменты всего ресторанного зала умчалась назад, к себе на эстраду.
— Поздравляю вас, Павел Иванович, — посмеиваясь, сказал Сёма, — бы покорили сердце Марусечки из «Горных вершин» — ресторана первого разряда!
Но Павлу Ивановичу было не до шуток. Он даже тарелку с недоеденным министерским шницелем отодвинул от себя подальше.
— Я понимаю, что это был трюк, так сказать, на публику, но почему она именно на меня кинулась? Почему она к такому пижону, как вы, не села на колени, а выбрала серьезного человека, с положением… с моей лысиной, черт побери, в конце концов?
— Лысина в таких делах роли не играет. Мазепа тоже был лысый, но это не помешало другой юной Марусечке, по фамилии Кочубей, влюбиться в старого гетмана… — сказал эрудированный Сёма.
— Хватит! — оборвал его Павел Иванович. — И вообще… такие трюки попахивают аморалкой! Вот я возьму и напишу письмо куда надо, чтобы обратили внимание на таких трюкачей. Нельзя же, товарищи, так разнузданно компрометировать солидных работников… Человек пришел в ресторан отдохнуть, а на него садятся… разные… с голубыми веками!
— Бросьте вы переживать, Павел Иванович! — сказал Сёма. — Такие, ей-богу, пустяки, а вы… Давайте лучше повторим по рюмочке!
— Тут еще имеется одна запятая, — не унимался, однако, Павел Иванович. — И весьма основательная запятая. Когда мы сюда пришли, я знаете кого увидел за одним столиком? Живухина!.. Хотя вы его не знаете, он еще до вас у нас в управлении работал. Такой типик, такая аморальная личность — пробы негде ставить! Мы его выгнали по собственному желанию, после разбора персонального дела… я как раз докладчиком был… Он меня тоже увидел и морду отвернул. Возьмет теперь и напишет на меня анонимку!
— Ну, это совсем уж чепуха! Над такими анонимками сейчас смеются, Павел Иванович!
— Он не в управление ее пошлет, а домой, на имя моей Елены Борисовны, а она дама нервная, с воображением и давлением. Навообразит бог весть что!
Объявили антракт. Павел Иванович сказал, что ему необходимо подышать свежим воздухом, и вышел, оставив Сёму одного за столиком. Вернулся он еще более расстроенным и мрачным.
— Что с вами, Павел Иванович? — спросил Сёма.
— Стою у входа, дышу. Вдруг появляется он, Живухин! Посмотрел на меня и так, знаете, ядовито подмигнул… Напишет! Как пить дать напишет!.. Нет, нет, надо что-то предпринять, подстелить соломки, как говорится!.. Вот что, Сёма, вы тут посидите пока, по счету не платите, я вернусь — проверю, тогда заплатим пополам.
— Куда вы, Павел Иванович?!
— Я скоро вернусь… Вы жуйте пока, жуйте!..
Вернулся Павел Иванович через полчаса, когда программа уже кончилась и в ресторане стали давать световые сигналы, приглашая посетителей собираться домой, на заслуженный ночной отдых. Выглядел Павел Иванович теперь вполне довольным и спокойным человеком, у которого все личные и общественно-служебные дела находятся в полном аккурате. Он не стал мучить изнемогавшего от любопытства Сёму и рассказал все, как было.
— Я, Сёма, пошел за кулисы и спросил, кто у них главный, кто отвечает за программу. Вышел какой-то… с баками. Ну, я из него сок пустил! Он говорит: «Гражданин, это же была шутка, которую публика хорошо приняла! Певица, наверное, подумала, что вам будет приятно, если она вас выберет в качестве партнера для этой шутки!» Ну, тут я ему еще выдал, пригрозил письмом куда надо. Тогда он говорит: «Мы приносим вам свои извинения, мы не хотели вас огорчить». Я говорю: «Из ваших извинений шубы не сошьешь. Пишите письменное извинение!» Он поломался и написал. Вот, читайте!
