Александр Иванов - Пегас - не роскошь (литературные пародии)

Меж бровями складка.
Шарфик голубой,
Трепетно и сладко
Быть всегда с тобой.

Мне мила любая
Черточка твоя,
Словно голубая
Лирика моя.

Трепетна и томна,
Чуточку сладка,
Несколько альбомна,
Капельку горька.

Я всегда с тобою.
Ты всегда со мной.
Небо голубое.
Шарфик голубой.

Быть с тобою сладко
Ты мила, я мил.
Острая нехватка
Розовых чернил.

Витой веревочкой доверья
Ко мне привязан старый пес.
Его глаза - глаза не зверя
Все понимают наугад.
Он верит в то, во что я верю,

Мой пес и я!
Нельзя словами
Нас достоверно описать.
Есть много общего меж нами
- чутье и верность, ум и стать.
Есть даже общее в обличье,
Не то чтоб сходство, а чуть-чуть...
Но ряд существенных различий
Я не могу не подчеркнуть.
Не курит он, хоть это жалко,
А то ведь мог бы угощать.
Мой пес не ездит на рыбалку
Денька на три, четыре, пять...
Все понимает он отлично,
Но молчуном слывет зато.
Он ест все то, что я обычно,
Но пьет совсем, совсем не то...
Короче, лишена собака
Нам, людям, свойственных грехов.
Но что ценней всего, однако,
- не пишет, умница, стихов!

Как у нас в Гиперборее,
Там, где бегают кентавры,
Соблазнительные феи
Днем и ночью бьют в литавры.
Там лежит раскрытый томик,
Не прочитанный сатиром.
Там стоит дощатый домик,
Называемый сортиром.
Одиссей свое отплавал,
Греет пузо под навесом.
Перед богом хитрый дьявол
Так и ходит мелким бесом.
Едут музы в Сиракузы,
Не убит еще Патрокл.
На Олимпе в моде блюзы,
Гоголь-моголь и Софокл.
Зевс в обьятиях Морфея,
Вельзевул песочит зама.
Незаконный сын Орфея
Спит, наклюкавшись бальзама.
Сел Гомер за фортепьяно,
Звон идет на всю катушку.
Посреди дубравы рьяно
Соблазняет бык пастушку.
Пляшет плоть в обнимку с духом,
Сладко чмокая и блея.
А в углу, собравшись с духом,
Сочиняю под Рабле я...

Мы будем жить, покамест Пушкин с нами,
Мы будем жить, покамест с нами блок....
И нищим надо подавать,
Покамест есть они на свете.

Покамест Пушкин есть и блок,
Литература нас врачует.
Литература нам не впрок,
Покамест Кобзев есть и Чуев.

Покамест все чего-то ждут,
И всяк покамест что-то ищет.
Покамест нищие живут
И на кладбище ветер свищет.

Мы будем жить, а выйдет срок,
То пусть земля нам будет пухом.
И в жизни тот не одинок,
Кто уважает нищих духом.

Покамест жив, цени свой труд,
В бессмертье душу окуная...
А пародисты не умрут,
Покамест не иссяк Куняев.

А в полынье, в наплыве мрака,
В воде, густеющей как мед,
Живая плавает собака,
Стараясь выбраться на лед...
Молчит толпа. Мальчишка хнычет,
Клубится снег. Тускнеет свет...
И все расходятся по делу.
А я - неведомо куда...

 Сугроб пружинил как подушка,
Я размышлял о бытие.
И вдруг увидел, как старушка
Барахтается в полынье.

Нет, не купается... Одета.
Ручонками ломает лед.
Но грациозна, как Одетта,
В воде густеющей как мед.

Как человек и как писатель
Я был немало огорчен.
Со мною был один приятель,
И он был тоже удручен.

Стояли мы. Чего-то ждали
На тротуаре у столба.
И сокрушенно рассуждали,
Что это, видимо, судьба...

Не в силах превозмочь рыданье,
Я закричать хотел:" плыви!"
Но в горле - ком от состраданья,
От зимней стужи и любви.

И вот с отчетливостью тяжкой
Я понял: близится беда...
И не ошибся - над бедняжкой
Сомкнулась черная вода.

Потом и прорубь затянулась,
Снежинки падали, тихи...
Душа в страданье окунулась,
И - потянуло на стихи.

Мы все свои.
К нам лишний не допущен.
Я в гении, ей-богу не суюсь,
Но говорю,
Как ваш домашний Пушкин:
"Друзья мои,
Прекрасен наш союз!"...
Друзья,
Я стал ужасно знаменитым,
- не раз я, впрочем, был и буду битым,
Но это мне всегда на пользу шло.

Друзья мои!
Я стал известным слишком,
Меня за это незачем корить.
Мы все - свои.
Гоните к черту лишних,
Я буду откровенно говорить.
За сорок мне.
Случалось, рисовался,
Но дико популярности боюсь;
Скажите мне,
Куда я не совался?!
Да и теперь по-прежнему суюсь...
Уроки Братска
Мною не забыты,
Я на орбите,
Я спешу в зенит.
Не раз я, впрочем, был красиво битым,
Поэтому и буду не забыт!
Друзья мои,
А все-таки недаром
Меня ругают недруги, сипя.
Себя я подставляю
Под удары,
Но с неизменной пользой
Для себя.
Я неуемен.
Я привычен к дракам,
Могу и сам кому-то припаять...
Стою я
Сирано де Бержераком,
Стоял, стою и буду впредь стоять!
И если даже
Мной просчет допущен,
То кто же усомнится из друзей:
Я гениален
Менее, чем Пушкин,
Но на бесптичье
Женя - соловей!

Когда смахнув с плеча пиджак,
Ложишься навзничь на лужок,
- ты поступаешь, как Жан-Жак,
Философ, дующий в рожок.

Когда пьешь кофе натощак
И забываешь о еде,
Ты поступаешь как Бальзак,
Который Оноре и де.

Когда в тебе бурлит сарказм
И ты от гнева возбужден,
Ты просто вылитый Эразм,
Что в Роттердаме был рожден.

Когда, освободясь от брюк,
Ложишься навзничь на диван,
То поступаешь ты, мой друг,
Как мсье Гюи де Моппасан.

Когда ты вечером один
И с чаем кушаешь безе,
Ты Салтыков тире Щедрин
И плюс Щедрин тире Бизе.

Когда ж, допустим, твой стишок
Изящной полон чепухи,
То поступаешь ты, дружок,
Как Кушнер, пишущий стихи.

Смотрел сегодня танец живота.
Красивая девчонка, да не та,
Что спать не даст одной короткой фразой.
Восточная красавица, прости.
Восточная красавица, пусти
К непляшущей, к нездешней, к светлоглазой.

В далекой экзотической стране,
Где все принципиально чуждо мне,
Но кое-что достойно уваженья,
Смотрел сегодня танец живота.
Живот хорош, но в общем - срамота.
Сплошное, я считаю, разложенье!

Не отведя пылавшего лица,
Я этот ужас вынес до конца,
Чуть шевеля сведенными губами:
Восточная красавица, зачем
Ты свой живот показываешь всем?!
С тобой бы нам потолковать на БАМе...

Восточная красотка хороша!
Но кровью облилась моя душа,
Ведь так недалеко и до конфуза...
Халат взяла бы или хоть пальто,
А то нагая... Это же не то,
Что греет сердце члена профсоюза!

Восточная красавица, прости,
Но я хотел бы для тебя найти
Достойное эпохи нашей дело.
Чтоб ты смогла познать любовь и труд,
Но я боюсь, что этот факт сочтут
Вмешательством во внутреннее тело...

Всю ночь себя четвертовал
И вновь родился утром.
Бескомпромиссно - твердым стал
И молчаливо-мудрым.