Как-то раз, после того, как я целых полчаса понапрасну прозанимался под дождем гимнастикой на Елисейских Полях, подъехал Номер Шесть и спросил:
"Куда?".
Промокший до нитки, я пролепетал: "Мне все равно. Только увезите меня отсюда, куда угодно".
— Это мне не по пути.
И он уехал. Он тебя быстро раскусит, парижский шофер. И этот, конечно же, понял, что как только я сяду в машину, то у меня появятся намерения, и я скажу, куда именно хочу ехать на его такси. Потому я изменил свою тактику. Я попытался интуитивно угадать, в каком направлении мог бы ехать шофер. Лишь бы не стать ему в тягость. И однажды мне чуть было не удалось реализовать свой план.
Дело было так: я торопился в Оперу, однако, пришлось добрых двадцать минут махать руками и заниматься гимнастикой. Внезапно рядом со мной остановился настоящий парижский таксист. Жан-Пьер с сигаретой в углу рта высунул голову из окошка и спросил:
— Куда?
И тут это произошло: Всевышний мне помог. Он едет в противоположном от Оперы направлении, сказал мне этот маленький Ури Геллер. Мой заказ, таким образом, был аннулирован. Я понял это каждой клеточкой.
— Тогда на Монмартр, — сказал я задушевным голосом.
Жан-Пьер приподнял брови — конечно же, он точно знал, что мне нужно в Оперу — и сказал:
— Садитесь!
В этот день я-таки ехал в настоящем парижском такси. Неважно, куда, неважно зачем, но я ехал. Я был на седьмом небе от счастья и тихо наслаждался этой таксистской удачей.
Спустя много времени, и даже сегодня, меня вновь и вновь охватывает эта волна удовлетворения. Забыт уже и обратный многочасовой пеший марш через ночной Париж, после которого я вынужден был в каком-то полутемном маленьком театре смотреть пьесу на совершенно непонятном языке, вместо того, чтобы быть в Опере… Все это неважно, главное, я ехал. Опер на свете много…
А потом я снова стоял под лунным светом на бровке улицы в Монмартре и, как обычно, занимался гимнастикой, кричал и стенал, молясь при этом по-еврейски и ругаясь по-венгерски, а такси приезжали и уезжали. И примерно через час интенсивных занятий гимнастикой я пустился в путь пешком… В три ночи, примерно на половине пути, я опустился на колени и заплакал. Но никто не останавливался. Они не из слабых, парижские таксисты, их не проведешь дешевым трюком с коленопреклонением и слезами. В утренних сумерках я подошел, наконец, к своему отелю.
— В следующий раз, мсье, — сказал мне ночной портье, — ищите себе комнату рядом с театром.
А потом настал тот удивительный день, когда первое же окрикнутое мною такси действительно остановилось. Возможно, этот парень был пьян или с ним было что-то еще. Я запрыгнул внутрь и назвал ему кинотеатр, в который собирался пойти.
— М-м-м, — пояснил мне Марсель. — Это мне не по пути.
— К сожалению, в этом я ничем не могу вам помочь.
Марсель вышел, сунул голову в окошко и пустил мне в лицо облако сигаретного дыма.
— У меня мотор барахлит, — прошипел он. — Выходи, свинья.
Не знаю, что мною двигало, но я остался на месте. Бледный, но стоящий на своем.
— Ну, так отремонтируйте же свой мотор, — прошипел я в ответ. — Я подожду.
Марсель, явно потрясенный, изменил свою тактику.
— Видите ли, мсье, — апеллировал он к моим добрым чувствам, — я вынужден жить на доходы от этого такси. У меня семья, мне надо кормить несколько детей и их старую мать. Если я повезу вас к этому сраному кинотеатру, я потеряю деньги, потому что на обратную дорогу я не найду пассажиров и вынужден буду впустую проехать несколько километров. Так что будьте человеком и выйдите.
Я оставался непоколебимым. Он был на голову ниже меня.
Марсель пожал плечами и скрылся в бистро на другой стороне улицы, чтобы подкрепиться порцией "Перно". Но я не сдвинулся с места. Я готов был вынести любые испытания. Но сдаться? Ни за что!
Я просидел там больше часа. Наконец, Марсель вернулся, без слов сел за руль, завел барахлящий мотор и отвез меня прямиком к моему кинотеатру. Он признал во мне достойного противника. Я дал ему большие чаевые. Излишне говорить, что сеанс свой я пропустил и вынужден был пешком возвратиться к своему отелю. Но чувство триумфа, которое ощутил я этим вечером, не займешь ни у одного человека.
Мой последний день в Париже принес мне последний опыт общения с парижскими таксистами. Шофер, который остановился передо мной где-то после полуночи на Монпарнасе, даже и не думал получать от меня какие бы то ни было инструкции.
— На север я не поеду, — проинформировал он меня сквозь свою сигарету.
— Впрочем, и на юг тоже. О Пляс Этуаль и не заикайтесь. Что касается чаевых, то, в конце концов, сейчас уже середина ночи…
— Об этом не беспокойтесь, — прервал я его. — Вот вам десять франков на чай, а я пойду пешком.
Без смущения таксист взял мои деньги.
— И это чаевые? — спросил он. — Merde.
При этом он сунул мое merde в карман и уехал.
Честное слово, я просто в восторге от парижских таксистов. Четвероногий фанатик автомобилей
Будучи в Англии, нам удалось уйти от смертельной хватки отелей, и мы сняли частное жилье. Нашу хозяйку звали миссис Мрозински и была она, как следовало из ее фамилии, единственной вдовой незабвенного м-ра Мрозински, типичного английского джентльмена польского происхождения. Она унаследовала от него тот маленький домик, излишние комнаты которого и сдавались цветным туристам (а поскольку мы прибыли из Израиля, служба по съему жилья отнесла нас именно к этой категории). Ее одиночество скрашивал лишь белый пес по имени Освальд, дворняга совершенно неопределенной масти, которого, однако, хладнокровно всучили миссис Мрозински под видом чистопородного спаниеля.
Как бы то ни было, миссис Мрозински, которая с начала Второй мировой войны жила в Англии, так хорошо там акклиматизировалась, что заслуженно пользовалась расположением англичан к своему четвероногому другу. Она и разговаривала-то с Освальдом гораздо чаще и охотнее, чем со своим тогда еще здравствовавшим супругом, и, наверное, не смогла бы ни на минуту оставить любимое животное.
Однако, однажды это произошло.
В один не самый лучший вечер миссис Мрозински постучала в нашу дверь и сообщила, что ее сестра внезапно заболела, лежит в больнице в Ноттингеме и очень хочет ее видеть, уже сегодня, сейчас… Нас охватили недобрые предчувствия.
— Не лучше ли вам поехать завтра с утра, миссис Мрозински? — заботливо спрашивали мы. — Ночью как-то неудобно путешествовать.
— Я надеюсь, что вы окажете мне маленькую услугу…
— Да вас и в больницу не пустят…
— И смогли бы присмотреть за Освальдом…
— Потому что пациенты должны в это время спать…
— Всего-то лишь до середины завтрашнего дня…
— Почему бы вам не позвонить в Ноттингем?
— Вот и спасибо! — И, завершая этот путаный диалог, она впустила к нам в комнату радостно виляющего хвостом Освальда.
— Его и надо-то всего разок в день на улицу вывести, — уходя, бросила она нам уже из коридора. — Пусть только он поскребется в дверь.
— Вообще-то, в Англии разрешается брать собаку с собой в поезд, — крикнул я ей вслед. Но стены остались безмолвными.
Всего этого не произошло бы, если бы наши отношения с миссис Мрозински не были столь дружескими. Старушка к нам очень привыкла и часто рассказывала про ужасы блицкрига, бомбардировок, про непрерывный рост цен в Англии и про другие свои личные проблемы. Вот и аукнулось наше терпение. Не то, чтобы мы что-то имели против собак. Мы собак любим. Особенно моя жена их очень любит. Но необязательно же в путешествии. Вследствие чего после ухода миссис Мрозински между нами состоялся не очень любезный разговор.
— Почему, черт тебя возьми, ты дал себя уговорить? — спросила меня жена.
— Чего уж теперь, — ответил я. — Придется взять собаку с собой в театр. Вот и все.
Как само собой разумеющееся, Освальд запрыгнул в наш арендованный автомобиль, когда мы вечером направились в театр "Амбассадор", где до сих пор с успехом ставили "Мышеловку". Он сидел на заднем сидении и выл. Он ничего не хотел слышать, а только выл. Он выл, как маленький ребенок. Я еще не встречал ни одной взрослой собаки, чей вой был бы столь похож на детский. И столь продолжителен. Ну, ладно, его хозяйка уехала к своей сестре в Ноттингем. Но она же его как-то останавливала?! Ведь он сидел на мягком сидении в новом и, между прочим, обитым мягким материалом английском автомобиле, не так ли? Что же заставляло его выть?
