— Едем! — сказал Дантес. Наконец-то у него заблестели глаза, как прежде, как блестели еще вчера…
— Нет, — сказал Геккерн, — мы больше не можем позволить себе ошибаться и быть небрежными. Они уверены, что находятся в безопасности; они будут отлеживаться и отдыхать как минимум двое-трое суток. Нам нужно будет много всего сделать. Только потом мы поедем туда. А теперь мы должны приказать себе выбросить все заботы из головы и хорошенько выспаться.
— Ты прав.
— Скажи… Нет, после переговорим.
VIII
— Я ведь тебе с самого начала говорил, что это Пушкин!
— Ну, не знаю…
Тот пьяный разговор был — не в счет. Теперь, когда уже двое суток прошло, как Саша вернулся в Кистеневку, отоспался, протрезвел, пришел в себя, больше не путал сахарницу с пепельницей и зубную пасту — с кремом для бритья, Лева заставил его заново (четыре раза подряд!) поведать о своих приключениях в Петербурге. Саша не сбивался и не путался, рассказ его был прост и ясен. Но Леву он все равно как-то не очень убедил. Даже авторитет черных пушкиноведов не мог перевесить Левиных сомнений. Уж такой Лева был человек, ничего не поделаешь.
— Они сказали, что девятнадцатого числа будет снег — и был.
— В Новгородской области был, — признал Лева. — А в Питере?
Саша не знал этого. Но ведь дело было совсем не в погоде… Он просто не умел объяснить Леве, не умел заставить его поверить своим словам. Если б у Левы в голове разговаривали негры, Лева бы поверил. А так… Опустив глаза, Саша разглаживал у себя на коленях лист бумаги — обыкновенной офисной бумаги марки «Снегурочка», на который он выписал то, что сумел прочесть в последней строфе — то есть не самой последней, конечно, самая последняя осталась в Подольске, а последней из тех, что были у него.
Кто он?........................
...............................
Быть может…...............
.........в Касьянов день?
Или….........................
...............................
холоднокровный генерал?
................................
А может, он…...............
...............................
из глубины сибирских руд?
........................Каиссы?
................................он,
А значит — show must go on!
— Почему поэты так любят сами себе задавать всякие вопросы и загадывать загадки? Почему просто и ясно не назвать имя и фамилию этого мужика?! Сэкономил бы целую страницу. Все меньше бумаги клянчить у шурина. И мы бы теперь не мучились.
— Угу, — сказал Лева. Видно было, что он думает о другом.
— Белкин, что такое «гомеопатическая система»?
Лева потер указательным пальцем переносицу. Бледные уши его порозовели.
— Гомеостатическая, может?
— Да, кажется, — сказал Саша. Вроде бы такое слово называл мамбела. И в рукописи было власть «го…»
— Система, являющаяся гомеостатом… Или находящаяся в состоянии гомеостаза…
— Спасибо. Очень понятно.
— Я кандидатскую защищал по теме «Механизмы поддержания популяционного гомеостаза»… Если очень просто — гомеостаз есть относительное динамическое постоянство состава и свойств внутренней среды при изменчивости внешней. Равновесие, если еще упростить. Опять непонятно?
Саша вздохнул.
— Ну, вот тебе — хомяк. Он в некоторой степени является гомеостатом, как любое живое существо. Когда зимы холодные, он накапливает больше жиру и мех у него становится гуще. А вот популяция хомяка — тоже гомеостат, но более высокого уровня: если урожай плохой, еды мало, — хомяки меньше размножаются, чтобы популяция не увеличивалась, и больше дерутся между собой, даже убивают. Есть мнение, что лемминги, к примеру, массовые самоубийства совершают, когда год неурожайный. Сами себя регулируют.
— А люди?
— А люди сами себя не регулируют. В некотором смысле человек есть фактор, разрушающий гомеостаз. Возможно, все эти ураганы, эпидемии ужасные — самозащита природы. Если человек сам не в состоянии понять, что его бесконтрольно растущая популяция разрушает общее равновесие на Земле, — природа сделает это за него. Хотя, с другой стороны, можно допустить, что войны — это и есть механизм поддержания популяционного гомеостаза человека. Сейчас многие говорят, что грядет война между христианским и мусульманским миром, — а это всего лишь планета пытается защититься от своего мучителя…
— По-моему, — сказал Саша, — мамбела говорил не про это… Он имел в виду КГБ или что-то в таком духе.
— Любой государственный институт тоже можно рассматривать как гомеостат. Сам себя поддерживает, к изменениям среды ловко приспособляется.
— Но ты говоришь, гомеостат — это хорошо…
— Некорректный термин, — сказал Лева. — Хорошо, плохо… Скорость света — это плохо или хорошо? Экватор — хорошо или плохо? Есть равновесие, есть прогресс. Без одного не было бы другого.
— Но Пушкин хотел, чтоб этот тип разрушил равновесие! И мамбела сказал, что иначе нам всем каюк.
— Пушкин в этих вещах не смыслил ни уха ни рыла… Он жизнь воспринимал эмоционально. Ему тошно, гадко было видеть то, что вокруг творится, вот он и решил, что лучше будет все это поломать.
— Но мамбела-то — ученые!
— Подумаешь, ученые! — пренебрежительно сказал Лева. — В гуманитарных науках все приблизительно, неточно, субъективно. Твои мамбелы могли истолковать Пушкина совершенно превратно… Наконец, сам Пушкин мог ошибиться.
— Не мог. Он же все предсказал правильно. Даже «Лизу» с «Мариной»…,
— Если человек девять раз предсказал правильно — из этого еще не следует, что он и в десятый правильно угадает. Мы ведь так толком и не сумели прочесть рукопись. Где здесь говорится, что он — это хорошо? Может, Пушкин совсем наоборот думал. Может, на последней странице вообще написано, что все это вздор и шутка… Типа «кто писал, не знаю, а я, дурак, читаю»…
— А…
— Подожди, я сейчас.
Лева встал — его позвала из другой комнаты Людмила — и вышел. Людмила звала нежно, будто жалуясь, — как не пойти на такой зов… Саша сидел, крошил хлеб. Хлеб в доме у Людмилы был всегда свежайший, лучшего сорта. Лева, если захочет, всегда теперь будет есть такой хлеб — всегда… пока за Левой не придут… Лева ничего понимать не хотел или делал вид, что не хочет. Саша чувствовал себя беспомощным, глупым, жалким. Не получилось из него другого человека — худого и дерзкого, с бакенбардами, которому все нипочем.
«Может, плюнуть? Брательники сделают чистые, хорошие документы. Поработаю экономистом, потом как-нибудь… Брательники и Председатель сказали, чтоб мы не парились, они нас спасут…» Людмила с Левой о чем-то оживленно щебетали там, за дверью. «Буду сидеть тише мыши, ниже крыши. Нехай себе эта гомеопатическая система живет, наверное, так лучше… Пока… пока за мной не придут… Но разве может быть такая жизнь, когда ни за кем никогда не приходят? Не может быть такой жизни».
— Саня, Люся спрашивает, что мы хотим делать сегодня вечером. Может, в кино все вместе сходим? Новый фильм привезли. Французский.
— Нет уж, идите без меня, — сказал Саша. — Голова у меня болит. Я телевизор посмотрю.
Его передернуло, когда он представил себе диалог Левы с Людмилой: «Милый, пойдем в кино…» «Да я бы с удовольствием, дорогая, вот только куда нам Саню девать, ему скучно, бедненькому…» «А мне на твоего Саню плевать, вот тоже свалился на шею… ну ладно, ладно, зайка, не сердись, пусть он идет с нами, так и быть…» (В действительности разговор был совсем иной, конечно; но нельзя сказать, что Саша неверно угадал тенденцию.)
— Короче, Белкин, я так понимаю, что ты не хочешь искать десятую страницу? Не хочешь искать его?
— Пушкин, ты рехнулся. Кого искать?! Нас самих ищут с собаками.
IX. 1837
Вчера, когда она сидела на полу и он гладил ее волосы, — он поверил, что все обойдется. Если б она сказала: давай останемся вечером дома, никуда не поедем… Но она не сказала. Они поехали — машинально, по привычке, потому что так было заведено. И там опять все вернулось — это было ужасно именно по контрасту с дневным спокойствием. И все как-то не получалось с нею поговорить. Она так и осталась для него закрытой книгой. Он не мог понять, чего она на самом деле хочет. Вроде она все время рядом, а — ускользает…
