К моменту Антитемского сражения Джордж Розуотер был уже подполковником, и как ни странно — потерял оба мизинца на руках. Под Антитемом лошадь Джорджа была убита, он бросился в атаку бегом, подхватил полковое знамя, уроненное умирающим пареньком, и после очередного залпа артиллерии конфедератов обнаружил, что от знамени в его руках остался только кусок древка. Продолжая драться, он кого-то убил этим обломком. Тут как раз один из его солдат выпалил из мушкета, позабыв вынуть шомпол. Взрыв ослепил подполковника Розуотера на всю жизнь.
* * *
Слепому Джорджу пожаловали внеочередное звание бригадного генерала. Он вернулся в округ Розуотер. Все находили, что он на редкость бодр. И бодрость его как будто ничуть не уменьшилась, когда от банкиров и адвокатов, любезно предложивших слепому свои услуги, он узнал, что собственноручно переписал все имущество на Ноя и остался ни с чем. Ною, к сожалению, не удалось задержаться в городе, чтобы лично объясниться с Джорджем. Дела вынуждали его подолгу бывать в Вашингтоне, Нью-Йорке и Филадельфии.
— Что ж, — сказал Джордж, а сам все улыбался да улыбался, — как ясно указывает вам Библия, «дело есть дело».
Адвокатам и банкирам показалось, что их вроде бы надули, — ведь Джордж, по-видимому, не извлек никакой морали из событий, для всякого другого столь значительных. Один из адвокатов заранее предвкушал, как преподнесет Джорджу эту самую мораль, когда тот придет в бешенство. Он и теперь не удержался и преподнес ее Джорджу, хоть тот продолжал смеяться:
— Прежде чем подписать бумагу, ее следует прочесть.
— Можете прозакладывать свои ботинки, — сказал Джордж, — что впредь я буду поступать только таким образом.
Джордж Розуотер был явно не в себе, когда вернулся в Розуотер, ибо ни один нормальный человек не стал бы столько смеяться, потеряв зрение и законное имущество. И всякий нормальный человек, тем более герой и генерал, сумел бы принять крутые меры и через суд вынудить брата вернуть присвоенное. Но Джордж не стал возбуждать дело. Он не поехал за Ноем в восточные штаты и не стал ждать его возвращения в округ Розуотер. Больше они с Ноем никогда не виделись и ничего друг о друге не знали.
Генерал Джордж, при всех своих почетных регалиях, посетил каждую семью округа Розуотер, отдавшую под его команду сына, а то и нескольких сыновей, и всюду он восхвалял парней, скорбя всем сердцем за раненых и убитых. Как раз в это время строился кирпичный особняк Ноя Розуотера. Однажды утром рабочие обнаружили, что к дверям особняка прибита генеральская форма, точь-в-точь как звериная шкура, распяленная для просушки.
С тех пор в округе Розуотер Джорджа больше не видели.
* * *
Джордж побрел на восток, но не для того, чтобы найти и убить брата, а чтоб устроиться на работу в Провиденсе, штат Род-Айленд. До него дошли слухи, что там открывают фабрику по изготовлению метел и веников и набирать туда будут ослепших ветеранов-северян.
Слух был верный. Такая фабрика в Провиденсе и впрямь открылась. Основал ее Кастор Бантлайн, причем сам он не был ни ветераном, ни слепцом. Бантлайн точно рассчитал, что слепые ветераны будут покладистыми работниками, что сам он за свое человеколюбие войдет в историю и что по крайней мере в эти послевоенные годы каждый патриот Севера сочтет долгом купить бантлайковскую метлу «Северная звезда». Так начал расти капитал Бантлайна. А с доходами от метел Кастор Бантлайн и его сын-калека Илайхью пустились искать поживы в южных штатах, стали табачными королями.
* * *
Когда улыбчивый генерал Джордж Розуотер добрался на стертых ногах до фабрики метел, Кастор Бантлайн навел справки в Вашингтоне, удостоверился в генеральском звании Джорджа, нанял его на работу, назначив мастером, положил хорошее жалованье и назвал его именем выпускаемые фабрикой веники. Фабричная марка скоро вошла в обиход: все стали говорить не «веник», а «генерал Розуотер».
И дали слепому Джорджу четырнадцатилетнюю сироту по имени Фейт Меррихью, чтоб служила ему глазами и была у него на посылках. И когда ей минуло шестнадцать, Джордж взял ее в жены.
И Джордж родил Абрахама, ставшего священником-конгрегационалистом[7]. Абрахам сделался миссионером, уехал в Конго, встретил там Лавинию Уотерс, дочь миссионера-баптиста из Иллинойса, и взял ее в жены.
В джунглях родил Абрахам сына Меррихью. Лавиния умерла родами. Крошка Меррихью был вскормлен молоком женщины из племени банту.
И Абрахам вместе с крошкой Меррихью вернулся в Род-Айленд.
Абрахам принял предложение стать проповедником независимой церковной общины в маленьком рыбачьем поселке под названием Писконтит. Он купил себе домик, и с домиком отошли к нему сто десять акров песчаного участка, заросшего лесом и запущенного. Участок был треугольный. Гипотенуза треугольника проходила по берегу Писконтитского залива.
Меррихью, сын проповедника, занялся продажей недвижимости, разбил отцовскую землю на участки. Он женился на Синтии Найлз Рэмфорд, взял за ней кой-какой капитал, вложил большую часть его в дорожные работы, уличное освещение и канализацию. Нажил состояние — и потерял его вместе с состоянием жены в 1929 году, во время кризиса.
Он пустил себе пулю в лоб.
Но до этого он успел написать историю своей семьи и родил беднягу Фреда — страхового агента.
* * *
Сыновьям самоубийц обычно не везет.
Ни у кого из них нет вкуса к жизни. И даже в стране, где мало кто может похвалиться длинной родословной, они чувствуют себя сиротливее прочих.
Они брезгливо безразличны к прошлому и покорно не ждут от будущего ничего, кроме свинства: чуют, что им тоже суждено покончить с собой.
Этот психологический узор был типичен и для Фреда. Но в его случае он осложнялся нервным тиком, приступами апатии и отвращения к себе. Он слышал выстрел, прикончивший его отца, видел отца с разлетевшимся черепом, с рукописью истории семьи на коленях.
Рукопись осталась у Фреда. Он ни разу не прочел ее, ни разу не захотел прочесть. Она лежала у него в подвале ва шкафу, в котором хранилось варенье. Там же, на шкафу, Фред хранил крысиный яд.
* * *
А сейчас бедняга Фред Розуотер, сидя в книжной лавке, продолжал болтать о подружках со столяром и водопроводчиками.
— Нед, — говорил он столяру, — как-никак мы с тобой кое-что для наших подружек сделали.
Столяр благодаря Фреду стоил после смерти двадцать тысяч долларов. Каждый раз, как близилась выплата страховой премии, его одолевали мысли о самоубийстве.
— И о сбережениях нам беспокоиться нечего, — сказал Фред, — обо всем без нас позаботятся: выплачивается автоматически.
— Ну! — сказал Нед.
Наступила вязкая тишина. Двое незастрахованных водопроводчиков, еще недавно разбитные и веселые, теперь сидели как неживые.
— Одним росчерком пера, — напомнил Фред столяру, — мы закрепили за собой кругленькие суммы. Вот в чем прелесть страхования жизни! Это самое малое, что мы можем сделать для своих подружек.
Водопроводчики соскользнули с табуретов. Фреда их бегство не расстроило. Никуда не денутся — совесть замучит и снова прибредут в книжную лавку. А там их всегда встретит Фред.
— Хочешь, скажу, что в моем деле меня больше всего радует? — спросил Фред столяра.
— Ну?
— Когда кто-нибудь из ваших подружек подходит ко мне и говорит: «Просто не знаю, как мне и моим детям благодарить вас, столько вы для нас сделали! Да благословит вас бог, мистер Розуотер!»
* * *
Столяр тоже улизнул от Фреда, оставив свой экземпляр «Любознательного». Фред ловко разыграл целую пантомиму, чтоб каждому наблюдателю со стороны было ясно, что он, Фред, помирает со скуки, что делать ему совершенно нечего, что его клонит ко сну — возможно, с похмелья, и что он, похоже, готов ухватиться за любое чтиво, лишь бы не клевать носом.
— Ох-хо-хо! — зевнул он. Потянулся и цапнул газету.
В лавке не было ни души, кроме девицы за стойкой.
— Подумать только! — сказал Фред. — Какой идиот способен читать такую дрянь?
Девушка вполне могла бы возразить, что не кто иной, как Фред еженедельно проглатывает эту дрянь со всеми потрохами. Но поскольку она сама была идиоткой, то никогда ничего не замечала. Она ответила:
— Не знаю, хоть убейте меня!
Это предложение прозвучало заманчиво.
* * *
Фред перевернул страницу, прочел описание убийства с изнасилованием, происшедшего в Небраске в 1933 году. К отчету прилагались тошнотворно натуралистические снимки, разглядывать которые надлежало только судебному следователю. Сейчас, когда Фред и все остальные поклонники «Любознательного», — числом не менее десяти миллионов, если верить редакции, — читали об этом убийстве, оно имело уже двадцатилетнюю давность. Материалы, печатавшиеся в этой газетке, не устаревали. Рассказ о деяниях Лукреции Борджа в любую минуту оттеснил бы на последние страницы все остальное. Фред, только год проучившийся в Принстоне, именно из «Любознательного» впервые узнал, как умер Сократ.
