Но больше всего удивляет всех, сколько русские охотники во время сафари пьют. Меня эти рассказы не удивили. Я помню, как в молодости меня возили посмотреть на охоту в Уссурийском крае. Только наш охотник мог напиться до такой степени, что умилился от вида бегущего на него кабана. И, когда тот подбежал, попытался покормить его с рук. Даже кабан удивился. Чуть не сел от удивления на хвост, раскинув копыта, и даже грозные его клыки расплылись в улыбке.
Тот же гид рассказал мне, что один из чиновников московской мэрии набрался прямо на егерской вышке до такой степени, что его вытошнило и он – извините за противное, но незаменимое в этом случае слово – облевал зебру. Местным туземцам это очень не понравилось. Они рассердились и обиделись за зебру. По их понятиям, он ее опустил. И теперь ее могли не принять обратно в стадо, как опущенную.
Почему людей так тянет поглядеть на животных? Почему они повсюду организовывают зоопарки? Почему ездят смотреть на них в саванны? Почему таким модным стало сафари? Почему мультипликационные фильмы, как правило, о животных?
Я думаю, потому что мы подсознанием чувствуем, что нам есть чему поучиться у зверей. Звери не убивают друг друга из-за денег. Из-за нефти. Из-за ревности или зависти. Звери никогда не объедаются. Они редко болеют. Излечиваются водой, сном, природой. Они не принимают антибиотиков, а выздоравливают. Да, они охотятся друг на друга, но только когда им это необходимо для того, чтобы выжить, продолжить род, а не потому что им мало.
В Древнем Риме императоры впервые решили проявить гуманность и, чтобы люди не убивали друг друга, бои гладиаторов заменили боями гладиаторов с дикими диковинными африканскими зверями. Завезли в только что построенный Колизей самых страшных на вид животных. В том числе и львов, и гепардов, и пантер... А также слонов и носорогов, с которыми, казалось, вообще лучше не связываться даже гладиаторам. Однако неожиданно для всех представление провалилось. Звери – этого от них никто не ожидал – не хотели нападать на людей! Гладиаторы кричали на них, материли, естественно по-своему, по-латински. А звери жались по периметру Колизея и не понимали, чего от них хотят. Они были менее кровожадны, чем люди. Разочарованные зрители, не увидевшие рейтинговой крови, разошлись и грозились байкотировать впредь подобные зрелища.
Однако менеджеры и импресарио в те времена, как и во все века истории, представляли шоу-бизнес! Это значит, терять вложенные деньги не собирались. И они придумали! Стали привозить зверей из Африки загодя: за три-четыре месяца до представления. Держали их в клетках, кормили человеческим мясом. Через прутья клетки нервировали, раздражали палками, били, как ту самую корейскую собаку. Только не забивали до смерти – звери же еще должны были дать прибыль. Только после такой подготовки выпускали их на арену. Люди учили зверей ненависти и зверствам.
На зрелища сразу потянулся народ. Рейтинг Колизея тут же вырос.
Раньше, услышав о каких-то изощренных преступлениях, о маньяках, рецидивистах, терактах, я говорил, как и все вокруг, что это не люди, это – звери. Больше я никогда не буду употреблять это выражение. Оно оскорбляет не людей, а зверей!
На празднование Нового года большинство туристов съехались из всех палаточных лагерей и отелей в единственный оазис цивилизации – одинокий пятизвездочный отель, который смотрелся посреди саванны, как дом нефтяника на истощенном демократическими реформами подмосковном поле. Зато в этом отеле были официанты, не совмещенные с носильщиками, шведский стол с европейско-африканскими блюдами, а также ожидалась новогодняя концертная программа с участием самодеятельного танцевального коллектива ближайшей масайской деревни.
Несмотря на то что я стараюсь угадывать проблемы заранее, мне даже в голову не пришло, что столик на 31 декабря в отеле надо было заказывать еще в сентябре, как будто это воскресный afternoon tea в лондонском «Савое». Видимо, сюда с разных концов света всех привлекала масайская самодеятельность. Собственно, привлекла она и меня. В конце концов, я и сам вышел из самодеятельно сти. Как же было не посмотреть на почти что коллег, которые, вполне возможно, хранили секреты самодеятельности самой армии Александра Македон ского.
Метрдотель ресторана был метисом с традиционно эффектной метисской внешностью героя из латиноамериканского «мыла». Узнав, что я русский, а у него нет ни одного свободного столика, он так расстроился, что его метисская красота как-то сразу скукожилась, я бы даже сказал, сморщилась. Чтобы он так не переживал, я дал ему пятьдесят долларов. Красота тут же вернулась на место. По секрету он мне признался, что очень любит русских туристов. Они необычные. Я спросил почему. Дают необычные чаевые! Поэтому, так и быть, он принесет нам столик из своего собственного номера в гостиничном отсеке для прислуги и сам будет нас обслуживать как официант. Действительно, минут через двадцать метис появился с пластиковым столиком ножками вперед. Точно такие столики стояли по всем общепитовским столовым советских госучреждений. Кто-то из коллег попытался его обвинить в том, что во время предновогодней запарки он так долго где-то пропадает. Красавчик ответил: «Не видите? Я для русских стол готовлю!» Коллеги тут же понимающе зацокали языками: мол, понятно, это святое!
Побывав во многих странах за последние годы, я понял четко: единственные, кто нас, русских, безоговорочно любит во всем мире, – это официанты. Ну, еще продавцы в бутиках и крупье в казино. Даже самые чванливые представители мирового сервиса – гарсоны в Ницце – перестали пренебрежительно швырять русскому чашечку кофе на столик. Ставят ее аккуратно и так заискивающе на ломаном русском спрашивают: «Что еще, пожалуйста?», как будто это не повидавший всех кинозвезд мира официант из Ниццы, а тривиальный чистильщик сапог – турок из Антальи. Обслуживая зажиточных русских, все официанты, независимо от национальностей, становятся турками. Они все знают, что только русский с банкноты в десять евро может не взять сдачу, даже если выпьет всего лишь стакан минеральной воды, потому что не любит, когда всякая мелочь оттягивает карман, пришитый самим Бриони или даже Дольче Габанной.
Поскольку свободного пространства в ресторане больше не было, метис поставил столик между сценой и остальными столами. То есть, сев за этот столик, мы должны были у всех, кто заказал места еще в сентябре, вызвать ощущение зуба в носу. Все равно что зрители пришли в театр, заняли места в партере согласно номерам, указанным в билетах, а потом кто-то пришел со своим креслом-качалкой, поставил его перед всеми у авансцены и расселся... Однако никто не возмутился. Все понимали – это для русских. Святое!
* * *
На острове Ланкави в Андаманском море с небольшой компанией наших в один из райских андаманских вечеров я гулял по пустынному берегу. Вдруг видим впереди романтическую картину: почти у шелестящих по песку волн, в каре из зажженных факелов стоит столик, сервированный на две персоны. За ним сидят двое. Судя по силуэтам, мужчина и женщина. Два малайца-официанта обслуживают их бегом, принося одно за другим блюда из ресторана, который метрах в трехстах от берега.
– Спорим, что это русские? – предложил я «примазать» своим спутникам.
Но я ошибся. Они оказались украинцами! Из Донецка. Правда, для официантов все равно были русскими. Потому что на Ланкави малайцы с гораздо большим трудом отличают русских от украинцев, чем мы нанайцев от удэгейцев.
«ГОЛУБОЙ ОГОНЕК» ПО-МАСАЙСКИ
Распухшая от тропического тепла луна масайским фонарем высветила саванну. На порыве теплого тропического ветра прилетел с востока Новый год! Шведский стол под пальмами, баобаб вместо елки и масайский коллектив зажигательных танцев вместо «Голубого огонька». Хотя то, как они «зажигали» на сцене, назвать танцами можно было с такой же натяжкой, как назвать певцами леса дятлов. Масайские девушки, изящные, как лучины для разжигания камина, под музыку просто подпрыгивали. Подпрыгивали они так высоко, как будто их ноги были слеплены из какого-то особого вида местного каучука. Все казались резиновыми изделиями, завернутыми в ткани цвета цветения джунглей в период дождей. Подпрыгивали, улыбаясь, радуясь тому, как им высоко, легко и пружинисто взлетается. Чувствовалось, что прыжками, как и оттягиванием мочек, масаи занимаются с детства. А собственно, чем им еще заниматься в масайских деревушках долгими африканскими вечерами? Телевизоров нет. Только и остается, что прясть, прыгать и оттягивать мочки.
Я смотрел на этот масайский «Голубой огонек» и думал о том, что мне скоро шестьдесят лет. Шутка ли, я родился в первой половине прошлого века, а много ли встреч Нового года в своей жизни я запомнил?
