class="p1">— Да где же его достать… У нас вот в прошлом году тоже один шатался кот. так его Никита ключом пришиб…
— Может быть, лестница такая…
— Лестница-то есть…
Действительно, сбоку была лестница, поставленная, конечно, для более настоятельной необходимости, чем та, которой руководился я.
Через несколько минут я, человек свободной профессии, прочитавший много хороших и умных книг, чутко разбиравшийся в жизни и делавший некоторые успехи в своей общественной карьере, и Павел, крепкий, здоровый, серьезный мужчина, сосредоточенно, хмуро и медленно ходили по крыше, издававшей под нашими ногами громкое железное хлюпанье, и ловили кота. Если бы не холод весенней ночи и не предстоящий завтра трудовой день, в этом можно было бы даже найти своеобразный спортивный интерес.
Слабому, хотя и развязному, животному трудно было справиться с двумя взрослыми мужчинами, и где-то около закопченной дымовой трубы я поймал белого с сероватыми подпалинами кота и с торжеством настоящего охотника понес его домой. Павел нес с собой домой полтинник и неопределенное отношение к моим умственным способностям.
Дома я услышал, что жена разговаривает с кем-то тоном, на который имею право только я один.
— Ну, милый, ну, родной мой, испугался… Ну, золотой мой, ну, ляг, успокойся… Ну, ляг, хороший мой…
«Странно, — подумал я, — кто же это там пользуется таким успехом?..»
Я отворил дверь и вошел в спальню.
— Только ты ушел, — с улыбкой сказала она, — а он сам зацарапался…
— Кто? Кто зацарапался?
— Да кот… Вот он у тебя на подушке лежит…
— А это? — и я обиженно вытащил пойманного на крыше кота из-под пальто.
Почему это было так смешно, я не понимаю, но жена рассказывала об этом всем знакомым целый месяц…
Я даже не понимаю жены соседнего доктора, которая прислала возмущенную записку, что если мне очень нравится лазать в пьяном виде ночью по крышам, то я могу ловить собственных котов и не трогать чужих…
За то вознаграждение, какое я ему предложил, Павел мог бы и не рассказывать никому о нашей совместной работе. Не обидно, конечно, что швейцар, снимая фуражку, почему-то улыбается, но барышни из соседней квартиры могли бы не хихикать мне вслед и не перешептываться.
IV
Становилось тяжелее.
Раньше, когда к нам собирались близкие люди, жена, разливая чай, обычно бросала вскользь:
— А мы роман собираемся писать…
Или какую-нибудь другую фразу, подчеркивающую мое особое положение среди окружающих меня людей. Затем шли долгие разговоры о заманчивых предложениях издателей, о бесчисленных письмах неизвестных поклонниц, среди которых, судя по конвертам, были даже графини, и о многом таком, что позволяло мне стыдливо и приятно краснеть и чувствовать себя маститым, мировым писателем, отдыхающим среди любящих и почитающих его близких.
Незаметно, но бесповоротно все это ушло в прошлое.
— А он сегодня опять хвостом в кипяток попал, — завязывала разговор жена, — и ничего, хоть бы что…
— Кто? Саша? — спрашивал кто-нибудь из гостей.
— При чем здесь Саша… кот попал… А вот вчера, между прочим…
Целый вечер шли долгие и восторженные разговоры о характере, поведении и привычках кота.
Я скромно выпивал пододвинутый мне стакан и робко уходил к себе в комнату. На что я был теперь нужен?.. Мое отсутствие проходило незаметным, и, если я слышал доносившийся из столовой взрыв шумного восторга, я знал, что это Агаша принесла извлеченного откуда-нибудь из-под шкафа или из корзины с бельем моего счастливого соперника…
V
В темные вечера под видом срочного делового визита я уходил из дома, ловил кота где-нибудь на черной лестнице и ехал на другой конец города подкидывать его куда-нибудь к неосвещенному покинутому зданию.
Через два дня, проходивших в мрачном отчаянии моих близких, кот являлся голодный, заморенный и отсыпался на моей постели.
Я уславливался с дворниками о преждевременной смерти Серого, но судьба, по-видимому, покровительствовала этому грязному животному: неудачно пущенный камень попадал почему-то в ногу подвернувшемуся мальчишке или в окно подвального этажа; накидывание мешка или простой тяжелой доски вызывало крик по всему дому, причем возмущенные соседи вызывали на место происшествий лично меня, и я сам, незримо участвуя в черном заговоре, должен был публично делать выговор дворнику и требовать, чтобы он оставил мое домашнее животное, никому не мешающее, в покое.
Домовый управляющий, ценя меня как аккуратного плательщика и старого квартиранта, извинялся по телефону за своих дворников. А когда один из них был рассчитан за это, как жертва моих заговоров, он, обиженный, ходил по кухням и раскрывал нашу тайну. Как и чем я мог оправдаться?
* * *
Кончилось тем, что кота кто-то отравил. Я до сих пор не знаю, с кем я могу обменяться долгим и растроганным рукопожатием… Около недели в доме чувствовался покойник. Обедали не вовремя, на меня смотрели хмуро: все чувствовали во мне человека, руки которого обагрены кровью.
Теперь, когда это забылось, я чувствую себя хозяином положения. На столе у меня чисто, сидя ночью за работой, я не дожидалось ничьего царапанья в дверь, а когда в полуоткрытую форточку со двора долетает томительный и унылый кошачий призыв к помощи, я знаю, что не меня, а другого этот призыв вытолкнет на двор из теплой и светлой комнаты.
Если бы теперь снова пришел к нам какой-нибудь кот и изъявил явное желание поселиться и жить на тех же условиях, я позвал бы его к себе в кабинет и постарался бы в простых и возможно более убедительных выражениях доказать ему, что он здесь лишний. Если бы он не понял, я показал бы это ему в более наглядных формах.
Что бы вы ни говорили, а есть случаи, где даже мягкому, интеллигентному человеку приходится обращаться к помощи грубой физической силы…
Когда играете в двадцать одно, и если в колоде есть мелкие карты. — к восемнадцати можно совершенно свободно прикупать. Я. по крайней мере, всегда прикупаю. Когда я вчера у Мамониных собирался рискнуть таким приемом тремя рублями, ко мне подошел Васенька Пикнусов, остановился сзади и потрогал за плечо.
— Ну?
— Есть анекдот, — подмигивая, сказал он. — Сегодня утром слышал…
— Сейчас, Васенька. Пожалуйста… У меня девятнадцать… Ваши двадцать.
Три рубля слабо улыбнулись и ушли к моему соседу. Я отдался во власть Васеньки.
— Приходит один купец в трактир, — захлебываясь от возможности удивить меня, рассказывал Васенька. — видит: висит канарейка… «Сколько стоит?» —
