Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2

В доносах грязных изловчась,
Он даже, если злобой дышит,
Свою статью прочтет подчас,
То на себя донос напишет.

О Зевс! Под тьмой родного крова
Ты дал нам множество даров,
Уничтожая их сурово,
Дал людям мысль при даре слова
И в то же время — цензоров!!

Здесь над статьями совершают
Вдвойне убийственный обряд:
Как православных — их крестят
И как евреев — обрезают.

Понемножку назад да назад,
На такую придем мы дорожку,
Что загонят нас всех, как телят,
За Уральский хребет понемножку.
Мы воздвигнем себе монумент,
Монументов всех выше и краше,
И в один колоссальный Ташкент
Обратится отечество наше.

Имея многие таланты,
К несчастью, наши интенданты
Преподозрительный народ.
Иной, заслыша слово «ворон»,
Решает, что сказали: «вор он!» —
И на его, конечно, счет;
А если кто проговорится
Невинным словом «воробей»,
Он начинает сторониться,
Поймавши звуки: «вора бей!»

Украсился журнальный огород,
И новая в нем появилась грядка,
Но скукою «порядочной» несет
От первого же нумера «Порядка»,
Хоть даже сам Тургенев очерк дал,
Чтоб оживить хоть несколько изданье.
Так в дом купца, в день бракосочетанья,
            Зовется свадебный, парадный генерал.

Правдиво так написан лес,
Что все невольно изумляются.
В таком лесу насмешки бес
И эпиграмма заплутаются.

Сюжет по дарованью и по силам
Умея для картины выбирать,
Художник хорошо владеет… шилом —
        Тьфу! — кистью — я хотел сказать.

Сплин нагоняющий, усердный, как пчела,
Об аккуратности единой он хлопочет,
           Всегда выходит первого числа,
Но век опередить на час один не хочет.

«Увидавши Росси в „Лире“
И взглянув на дело шире,
Нильский сам имеет честь
Взять роль Лира…» — «Вот так ново!
В „Лире“ шут один уж есть,
Для чего ж шута другого?»

Непризнанный пророк,
Воспламеняясь часто,
Аверкиев изрек:
«Писать не стану: баста!»
И невская печать
Теперь в большой тревоге:
А ну, как он опять
Строчить начнет, о боги!

Островский Феоктистову
На то рога и дал,
Чтоб ими он неистово
Писателей бодал.

Она останется всегда
Артисткой нужною для сцены,
И хоть не очень молода,
Но всё ж моложе Мельпомены.

Он пейзажист такого рода,
Что кисть его дивить должна.
Решив однажды, что природа
Хотя, конечно, недурна,
Не без красот, но в смысле строгом
Поправок требует во многом,
Художник начал исправлять
Природы этой недостатки,
Подкрашивать и подвивать,
Заштопывать и класть заплатки,
Этюдам дал конфетный смак,
Обсахарил природу так,
Что сомневаться начал Питер:
Он пейзажист или кондитер?

Вот имя славное. С дней откупов известно
Оно у нас, — весь край в свидетели зову;
В те дни и петухи кричали повсеместно:
Ко-ко-ре-ву!!.

Он знает, где зимуют раки,
Как кошки, видит всё во мраке
И, чуя носом капитал,
Пришел, увидел и украл.

Не диво, что клонил всех слушателей сон
На лекциях его, но то одно, что он
Сам не заснул от собственного чтенья,
Гораздо большего достойно удивленья.

       Обзавестись в преклонные года
Ты можешь внуками, но всё же никогда
Не будешь дедушкой Крыловым. Перемены
      Такой не жди, покорствуя судьбе,
      Придется целый век прожить тебе
      В племянниках… у невской Мельпомены.

По Невскому бежит собака,
За ней Буренин, тих и мил…
Городовой, смотри, однако,
Чтоб он ее не укусил!

Едва ли стих, которым пишут оды,
Посланья «к ней», к трем звездочкам, к луне,
Стих, мелкий льстец и раб вчерашней моды,

Сумеет людям передать вполне
Картину ада, нынешнего ада,
Куда спуститься вздумалося мне.

Певучих рифм для этого не надо;
Тут воплями и скрежетом зубов,
Шипением раздразненного гада

Откликнуться в рассказе будь готов…
О муза робкая! хоть на минуту
Забудь свой пол, стыдливости покров,

И загляни со мною в глубину ту,
Где не один знакомый нам земляк
Стал осужден гореть подобно труту.

Я несся в ад, и несся быстро так,
Держась рукой за крылья Люцифера,
Что не видал, как вдруг исчезнул мрак,

И предо мной разверзлася пещера,
За ней другая, третья… целый ряд.
Метнулась в нос струей зловонной сера,

А под ногами огненный каскад
Ревел и прыгал. Далее, спустились
Мы в глубину, центральный самый ад,

Где жар такой, что волоса дымились
И щеки трескались на части. Вдруг
Передо мною тени закружились,

И я увидел сотни чьих-то рук,
Простертых вверх. Я смело крикнул: «Кто вы?»
И повторило эхо этот звук;

В огне кружась, завыли дико совы,
И вопль теней, крутящихся в смоле,
Меня смутил. Картины были новы.

Палим огнем в кровавой этой мгле,
Где что ни шаг — то тень, то стон собрата,
Я прислонился с ужасом к скале,

А вкруг меня скакали чертенята,
Дрались, кувыркались на голове,
Прося хоть «грош на бедность». Так когда-то

За мной гонялись нищие в Москве,
С припевом старым: «дайте медный грошик
Убогой сироте или вдове…»

И стало жаль мне этих адских крошек,
Но им едва я горсть монет швырнул,
Они слились в визжаньи диких кошек

И вскрыли пасть, как тысяча акул;
За дележом рассыпанной монеты
Уж свалка началась, но Вельзевул,

С которым в ад низвергся я с планеты,
Махнул жезлом — и эта сволочь вмиг
Рассыпалась и спряталася где-то.

Вдруг долетели к нам — ужасный крик,
Ругательства и треск славянской брани.
«Иди вперед, — сказал мне проводник,—

В пещеру ту посажены славяне…»
— «О, к ним скорей!..» И, к землякам спеша,
Я много встреч сулил себе заране.

Вошли. Едва шагнул я, чуть дыша,
В огне, в дыму, как где-то близко, рядом,
Завыла чья-то падшая душа.

При встрече с ней попятился я задом:
Погружена в шипящий кипяток,
Бранилась тень и задыхалась смрадом,

А с вышины ей в рот лился поток
Прозрачной влаги, внутренность сжигая.
Кто́ был тот грешник — я признать не мог,

Но на меня, проклятья изрыгая,
Он бросил взгляд — и взгляд был зол и дик,
Как будто представлял ему врага я.

«Прочь от меня! я — русский откупщик!
Пью голый спирт, питаюсь скипидаром,
Мой рот сожжен, изорван мой язык,

Мне в чрево льют напиток адский — даром,
Но если б в мир я вырвался опять —
Поил бы вас всё прежним полугаром».

И голый спирт он начал вновь глотать
С гримасой отвратительной и зверской…
Я далее стал ад обозревать

И подошел к какой-то яме мерзкой,
Откуда грешник звал меня: «сюда!» —
И вдруг за плащ схватил рукою дерзкой.

Увы! я в нем узнал не без труда
Известного мне прежде бюрократа,
Для женщин труд бросавшего всегда,

В pince-nez, в бобрах, по Невскому когда-то
Искавшего то устриц, то интриг,
С Борелем бывшего всю жизнь запанибрата!..

Ты в ад попал, изящный мой старик,
Где устриц нет, где нет белья и фрака!..
Хоть за душу хватал мне старца крик,

Но так силен был запах аммиака,
Такая вонь из ямы поднялась,
Что мимо я бежал, и гений мрака

Мне указал на тень: она вилась
И ползала, влача на пле́чах груду
Тяжелых слитков золота, рвалась,

Но, ношею приплюснутая в слюду,
В почтовый лист, опять стиралась в прах.
«Тень грешника! тебя я не забуду!

Пусть злая казнь твоя пробудит страх
Корыстолюбца, жадного к аферам,
Всегда, как ты, тонувшего в долгах

И лезшего в карман акционерам.
Сиди же тут и золото лижи!!.»
И я пустился вслед за Люцифером.

Вдруг гнусный призрак вырос. «О, скажи,
Кто ты, ужасный грешник, и откуда?
Но стой! Свой лоб закрытый покажи!

На лбу написано: „предатель и Иуда“.
Кто ж ты такой? смолою залит рот,
Чтобы донос не выползал оттуда,

И уши срезаны…» Стонал Искариот,
Сжав кулаки и топая ногами.
С его лица бежал кровавый пот,

Но он не мог пошевелить устами.
«Кто ж ты?» — я вновь допрашивал. В тот миг
Он начал знаки делать мне руками;

Я отскочил, я лишь тогда постиг,
Что встретился с знакомым лицемером,
И вслед ему проклятья бросил крик:

«Будь проклят ты! пусть станет всем примером
Казнь лютая! терзайся и лежи!»
И я опять пошел за Люцифером.

А вкруг меня вставало царство лжи
В дыму костров, которые не гасли…
Там плавали распухшие ханжи

Одной семьей в кипучем постном масле;
Там в грудь певца вселился наглый бес
И заставлял — из злости ль, из проказ ли —

Его тянуть всю вечность ut diez;
Без отдыху трагический ломака
Ревел, как Лир, попавший ночью в лес;

Там, рук лишен, кулачный забияка,
Скрипя зубами, в пламени скакал:
Ему везде мерещились — то драка,

То уличный классический скандал;
Там лихоимцев мучалися о́рды,
Там корчился мишурный либерал,

Которым все мы прежде были горды;
Там в рубище скорбел парадный фат,
И скромностью страдали Держиморды…

И с трепетом блуждал вокруг мой взгляд:
Везде с бичом стоял незримый мститель.
«Но тут еще не весь славянский ад,—

Докладывал мне мой путеводитель.—
Здесь есть отдел „Литературный мир“,
И на него взглянуть вы не хотите ль.

Там звук цитат, бряцанье русских лир,
Занятие ученых, журналистов
Даст тему вам на несколько сатир…»

И тут мой бес, как адский частный пристав,
Открыл мне вход, и я увидел вдруг
Пристанище родных экс-нигилистов.