кроном — всё за двенадцать рублей. Тут же выясняется, что почтенный старец смертельно пьян и за свои слова отвечать не может. Его с трудом выводят.
Проще всего было бы расставить мебель по местам и жить, как жили. Но этого сделать уже нельзя. И стены и потолки вымазаны какой-то дрянью.
Приводят ещё одного мастера. Он тоже детально договаривается обо всём, входит во все мелочи, но в конце разговора присовокупляет, что начать работу сможет только через месяц, так как уезжает в деревню на праздники.
И зачем он, собственно, приходил и потерял целый вечер на разговоры и чесание подмышек, непонятно. На кухне рыдает хозяйка.
— Неправильно сделали, — говорят бессердечные знакомые. — Вот когда те трое с мальчиком приходили, надо было их запереть и не выпускать из квартиры, пока не кончат работы.
— Если бы я знал! — вопит страдалец. — Ах, если бы я знал!
Уж я бы их!..
Его утешают. Ему рассказывают интересные истории о печниках, о плотниках, о водопроводчиках, о перевозчиках мебели, о всей этой касте подпольных полукустарей, полуспекулянтов с топорами, клещами и малярной кистью.
И стиль их работы, и способы их найма, и все их разговоры полностью сохранились со времён боярской Руси.
ЗА ГРОМАДНЫМ письменным столом, на дубовых боках которого были вырезаны бекасы и виноградные гроздья, сидел глава учреждения Семён Семёнович. Перед ним стоял завхоз в кавалерийских галифе с жёлтыми леями. Завхозы почему-то любят облекать свои гражданские телеса в полувоенные одежды, как будто бы деятельность их заключается не в мирном пересчитывании электрических лампочек и прибивании медных инвентарных номеров к шкафам и стульям, а в беспрерывной джигитовке и рубке лозы.
— Значит, так, товарищ Кошачий, — с увлечением говорил Семён Семёнович, — возьмите сёмги, а ещё лучше лососины, ну там, ветчины, колбасы, сыру, каких-нибудь консервов подороже.
— Шпроты?
— Вот вы всегда так, товарищ Кошачий. Шпроты! Может, ещё кабачки фаршированные или свинобобы? Резинокомбинат на своём последнем банкете выставил консервы из налимьей печёнки, а вы — шпроты! Не шпроты, а крабы! Пишите. Двадцать коробок крабов.
Завхоз хотел было возразить и даже открыл рот, но ничего не сказал и принялся записывать.
— Крабы, — повторил Семен Семёнович, — И пять кило зернистой икры.
— Не много ли? В прошлый раз три кило брали и вполне хватило.
— По-вашему, хватило, а по-моему, не хватило. Я следил.
— Сорок рублей кило, — грустно молвил завхоз.
— Ну и что же из этого вытекает?
— Вытекает, что икра станет нам двести рублей.
— Я давно вам хотел сказать, что у вас, товарищ Кошачий, нет размаха. Банкет, так банкет. Закуска, горячее, даже два горячих, пломбир, фрукты.
— Зачем же такой масштаб? — пробормотал Кошачий. — Конечно, я не спорю, мы выполнили месячную программу. И очень хорошо. Можно поставить чаю, пива, бутербродов с красной икрой. Чем плохо? И кроме того на прошлой неделе был банкет по поводу пятидесятилетия управделами.
— Я всё-таки вас не понимаю, товарищ Кошачий. Извините, но вы какой-то болезненно скупой человек. Что у нас: бакалейная лавочка? Что мы: частники?
Завхоз потупился, сражённый аргументами.
— И потом, — продолжал Семён Семёнович, — купите вы, наконец, приличный сервиз, а то вы подаёте уже чорт знает на чём. Какие-то разнокалиберные тарелки, рюмки разных размеров. В последний раз вино пили из чашек. Понимаете, что это такое?
— Понимаю.
— А раз понимаете, то пойдите в комиссионный магазин и купите всё, что нужно. Нельзя же так.
— Дорого очень в комиссионном, Семён Семёнович. Ведь у нас определённый бюджет.
— Я лучше вашего знаю про бюджет. Мы не воры, не растратчики и себе домой эту лососину в рукаве не таскаем. Но зачем нам прибедняться? Наши предприятия убытков не приносят. И если мы устраиваем товарищеский ужин, то пусть будет ужин настоящий. Надо нанять джаз, пригласить артистов, а не эту тамбовскую капеллу, как она там называется..
— Ансамбль лиристов, — хрипло сказал завхоз.
— Да, да, не надо больше этих балалаечников. Пригласите хорошего певца, пусть нам споёт что-нибудь. «Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни».
— Так ведь такой артист, — со слезами в голосе сказал Кошачий, — с нас три шкуры снимет.
— Ну, какой вы, честное слово, человек! С вас он снимет эти три шкуры? И потом не три, а две. И для нашего миллионного бюджета это не играет никакой роли.
— Такси для артиста придётся нанимать, — тоскливо прошептал завхоз.
Семён Семёнович внимательно посмотрел на собеседника и проникновенно сказал:
— Простите меня, товарищ Кошачий, но вы просто сквалыжник. Самый обыкновенный скупердяй. Такой, извините меня, обобщённый тип даже описан в литературе. Вы Плюшкин! Гарпагон! Да, да, и, пожалуйста, не возражайте. У вас тяжёлая привычка всегда возражать. Вы Плюшкин, и всё! Вот и мой заместитель жаловался на вашу бессмысленную, мещанскую скупость. Вы до сих пор не можете купить для его кабинета порядочной мебели.
— У него хорошая мебель, — мрачно сказал Кошачий. — Всё, что надо для работы: стульев шведских — шесть, столов письменных — один, ещё один стол — малый, графин, бронзовая пепельница с собакой, красивый новый клеёнчатый диван.
— Клеёнчатый! — застонал Семён Семёнович. — Завтра же купите ему кожаную мебель. Слышите? Пойдите в комиссионный.
— Кожаный, Семён Семёнович, пятнадцать тысяч стоит.
— Опять эти деньги. Просто противно слушать. Что мы, нищие? Надо жить широко, товарищ Кошачий, надо, товарищ Кошачий, иметь социалистический размах. Поняли?
Завхоз спрятал в карман рулетку, которую вертел в руках, и, шурша кожаными леями, вышел из кабинета.
* * *
Вечером, сидя за чаем, Семён Семёнович со скучающим видом слушал жену, которая что-то записывала на бумажке и радостно говорила:
— Будет очень хорошо и дёшево. Четыре бутылки вина, литр водки, две коробочки анчоусов, триста граммов лососины и ветчина. Потом я сделаю весенний салат со свежими огурцами, сварю кило сосисок.
— Здравствуйте!
— Ты, кажется, что-то сказал?
— Я сказал: здравствуйте.
— Тебе что-нибудь не нравится? — забеспокоилась жена.
— Да, кое-что, — сухо ответил Семён Семёнович. — Мне, например, не нравится, что каждый огурец стоит один рубль пятнадцать копеек.
— Но ведь на весь салат пойдёт два огурчика.
— Да, да, огурчики, лососина, анчоусы. Ты знаешь, во сколько всё это станет?
— Я тебя не понимаю, Семён. Мои именины, придут гости, мы уже два года ничего не устраивали, а сами постоянно у всех бываем, просто неудобно.
— Почему неудобно?
— Неудобно, потому что невежливо.
— Ну, ладно, — сказал Семён Семёнович томно. — Дай сюда список. Так вот, всё это мы вычёркиваем. Остаётся… собственно, ничего не остаётся. А
