class="subtitle">Ивану Стаднюку
Иван Стаднюк?!
Читай — говнюк.
Критику Дмитрию Старикову
Тень Геббельса его усыновила,
И Дмитрием из гроба нарекла.
На дочери Софронова женила
И лучшего придумать не могла.
Алексею Суркову,
секретарю Союза писателей СССР
Не жди, Алеша, комплиментов:
В докладе почерк референтов.
Николаю Тихонову
«Грозди бы делать из этих людей»:
Больше бы было в продаже гвоздей!
Мирзо Турсуну-Заде
Эта старая Европа
Отстает от нас везде:
У нас зовут Турсуна жопой,
А у них — Турсун-Заде.
Павлу Тычине
Ой, Павло Тычина!
Ты — почти профессор.
Пишешь ты как Пушкин,
Жаль, что нет Дантеса!
Татьяне Тэсс
Татьяна Тэсс, Татьяна Тэсс —
Одна из лучших поэтесс.
И даже Эдуард Багрицкий
И тот не трогал эти тицки.
Которых не было и нет
У этой дамы средних лет.
Александру Флиту
Тля бумагу тлит.
Фля бумагу Флит.
Ему же
Папа Флит — совсем ребенок.
Слаб умом и хером тонок.
Тиихону Хренникову
Хоть опера и новая.
Успеха нет как нет:
И музыка хреновая,
И матерный сюжет.
Мариэтте Шагинян
Шагинян умом богата,
И талантов нам не счесть.
У нее ума — палата,
Но «Палата номер шесть».
Железная старуха
Товарищ Шагинян —
Искусственное ухо
Рабочих и крестьян.
Игорю Шаферану
Вопрошает шах Ирана:
— Как там песни Шаферана? —
Отвечает Хомейни:
— Не поем такой хуйни!
Олегу Шестинскому
В Москву! В Москву! — Шестинского зовут.
Солидный пост, квартиру предлагают.
А ведь от нас в столицу не бегут:
От нас в столицу только выгоняют!
Г. Ф. Шолохову-Синявскому
Идол всех олухов.
Автор заправский —
Он и не Шолохов,
И не Синявский.
Николаю Шпанову
Писатель Николай Шпанов
Трофейных обожал штанов
И длинных сочинял романов
Для пополнения карманов.
Степану Щипачеву
За столом сидит Степан,
Грозно брови хмуря.
На столе стоит стакан,
А в стакане — буря.
Владимиру Этушу
Хваля очередную роль,
Мы повторяем, как пароль:
А как иначе? Это ж
Не кто иной, как Этуш.
Тюленя — правильно едва ли —
Моржом в полемике назвали.
— Ну и плевать! — сказал тюлень, —
Мне отморжовываться лень!
Ходит-бродит по цехам
Наш директор, поц и хам.
Товарищ, верь, пройдет она.
Так называемая гласность!
И вот тогда госбезопасность
Припомнит ваши имена.
Из гроба встал Адам Мицкевич:
— Кто мой редактор? — Усиевич. —
А кто мой переводчик? — Румер. —
Адам Мицкевич снова умер.
— А предисловье чье? — Живова. —
Адам Мицкевич умер снова.
Хоть каламбур не мой кумир.
Пред каламбуром устою ли?
«Октябрь» за май придет в июле
И будет стар, как «Новый мир».
Эх, огурчики
Да помидорчики,
Сталин Кирова убил
В коридорчике.
Я к марксизьму приобщусь,
Я на Фурцевой женюсь.
Буду тискать сиськи я
Самыя марксиськия.
Эх, скандал на всю Европу,
Темнота мы, темнота!
Десять лет лизали жопу.
Оказалось, что не та!
Но не плачь, моя родная.
Будет все наоборот:
Наша партия родная
Нам другую подберет.
Ай, калина-малина.
Сбежала дочка Сталина.
Она же Аллилуева.
Ну и семейка хуева!
У мово у милого
Характер Ермилова:
Ночку всю милуется,
Утром отмежуется.
Водка стоит семь и восемь.
Все равно мы пить не бросим.
Передайте Ильичу —
Нам и десять по плечу.
Ну а если будет больше —
Мы устроим все как в Польше.
Будет стоить двадцать пять —
Будем Зимний брать опять!
ЧИТАТЕЛЮ, ЗАКРЫВАЮЩЕМУ ЭТУ КНИГУ
Трудно поверить, что кто-то за свою жизнь не слышал или не прочитал ни одной эпиграммы. Первые русские эпиграммы не были конкретизированными и порой напоминали коротенькую басню. Они были обезличенными и являли собой некий собирательный образ.
Вот, к примеру, начало эпиграммы на Е. Баратынского:
«…Рифмач безграмотный, но Дельвигом прославлен!
Он унтер-офицер…»
И только по тому, что упоминается воинское звание Баратынского, впоследствии исключенного из Пажеского корпуса, можно догадаться, о ком идет речь.
Очень часто писали: «Тайному советнику К*» или «На В.Ф.Т.»
Впрочем, совсем не удивительно, что конкретные имена не назывались, поскольку за такими стихами мог последовать вызов на дуэль.
Но писались и эпиграммы не по адресу какого-либо лица, эпиграммы философские, так называемые собирательные. Вот пример такой собирательной эпиграммы — перевод с шотландского:
Жму руку дуракам обеими руками.
Как многим,
