случай, я в бешенстве ходил по комнате и заунывно пел: «А-а-а-а-а-а, а-а-а-а…»
Моя несложная песня, сливаясь с шагами и Зинкиным ревом, мало успокаивала то чувство ожидания, которое заставляло меня прислушиваться к каждому шороху.
«Не придет», — с болью мелькало в сознании. И мне уже представлялось, как Женя сидит сейчас с кем-нибудь в театре, наверное, с Папковым, смотрит на публику и с внутренней насмешкой думает о том, как я, обманутый идиот, сижу у часов и жду ее прихода. Извините, сударыня. Не на такого напали. Нуда, я люблю, очень люблю, конечно, мне было бы приятно, если бы вы пришли… Конечно, провести с вами весь вечер, проводить вас домой… А может быть, опоздала просто, дома задержали… Звонок… Испуганная Зинка истерически взмахнула руками и вцепилась в подушку.
— А-а-а… — беспомощно вырвалось у меня. — А-а-а… Я сейчас, я сейчас… Отворю только… Отворю только… А-а-а… Молчи, скотина… Господи, я ей голову оторву…
* * *
— Раньше вы, конечно, прийти не могли? — сдержанно спросил я у Жени, снимет с нее боа и чувствуя, что вся душа наполняется чувством поющей радости оттого, что она пришла, что она здесь и что я чувствую ее бесконечно милую близость. — А я жду…
— Ну, не сердитесь…
Боже мой… Ведь и Катя так улыбалась, и Ксения Николаевна, и Соня… Но почему-то эти улыбающиеся глаза успокаивают сразу, и становится так хорошо…
— Нет, еще раз поцелую… Вот эту милую лапку…
— У вас так хорошо здесь, Шура… Я люблю эту комнату.
— Правда? Садитесь, Женя… Если бы вы знали, как…
Женя подошла к этажерке, пошатала цветы, потом посмотрела на меня.
— Почему это у вас так горько пахнет, Шура?
— Это керосинка, — густо краснея, ответил я.
— Керосинка?..
— Да… Это так, пустяки… Прислуга зажгла… Сидит и ждет…
— Скажите, чтобы потушила… Дышать нечем…
— Ее дома нет, — плохо соображая, что говорить, кинул я, — с утра ушла…
— Как с утра? — заинтересовалась Женя. — Так с утра и горит?
— С утра и горит, — со вздохом сказал я, — старая прислуга, неопытная…
— У вас же молодая горничная была…
— Сменил. В деревню уехала… Пила…
— Неужели пила, а вы так довольны были ею…
— Я схожу, потушу…
По дороге я заглянул к Зинке. Она успокоилась и спала, дергая во сне губами. Я облегченно вздохнул и с ненавистью посмотрел на нее:
— Спи, спи, скотина…
Керосинку, как оказалось, потушить нелегко. Если привернуть один фитиль, горит другой, привернуть его — идет дым. Пришлось залить водой. Правда, при этом погибло Зинкино молоко, но керосинка гореть перестала.
* * *
— Опять вместе… Мне казалось, что в прошлый раз мы расстались навсегда…
— Милый…
— У вас такие славные волосы. Женя… Такие мягкие, мягкие…
— Да, волосы… А вот опять эта противная Ардатова висит на стене…
— Женечка, да это же карточка на память… Я ее сниму…
— Вы любили ее?
— Ардатову? Никоим… Разве я мог…
— Вы же сами говорили, что у вас от нее был сын…
— Женечка, да ведь я врал вам, чтобы возбудить ревность ко всему прошлому, ко всему, что когда-то…
Женечка печально и нежно посмотрела на меня, и на уголках ресниц задрожали слезинки.
— Вы, наверное, любите этого ребенка…
— Женечка, клянусь вам честью, что это неправда… Я же вам сказал, что это ложь…
— Вы все мужчины…
— Женечка…
Я наклонился к ней и поцеловал ее в голову. И когда в наступившей тишине Женя доверчиво положила мне на плечо голову, окутывая меня запахом своих духов, в соседней комнате я ясно услышал слабый, еле уловимый писк и быстро вскочил с дивана.
— Что с вами? — испуганно спросила Женя.
— Я сейчас, я сейчас, — задыхаясь от ужаса, пробормотал я, — там того…
— Что такое…
— Абажур… Абажур упал, — на ходу бросил я, — разбился…
— Почему же я не слышала…
— Такой он, мягкий… Неслышный…
— Какой мягкий…
— Из материи… Я сейчас…
К моменту моего прихода Зинка раскрыла рот, определенно предполагая начать новую серию длительного крика.
— Молчи! — глухо крикнул я. — Молчи… Убью, негодяйка…
Не обращая внимания на мое предупреждение, Зинка заплакала…
— Господи… Что же это… Молчи, молчи… Ради Бога молчи…
Я схватил ее на руки и начал бегать с ней по комнате.
— С кем это вы там разговариваете? — тревожно спросила Женя, подходя к двери.
— Сюда нельзя! — истерически крикнул я. — Я так…
— Нельзя? Мне нельзя? С кем же вы разговариваете…
— Да я так, честное слово, так… С собакой… Маленькая такая… Забралась под постель… Я и гоню…
— Что же я одна здесь буду сидеть?..
— Сейчас, сейчас… Спи, спи…
— Ничего не понимаю… Это вы меня спать укладываете?..
— Нет же… Я, честное слово, так… А-а-а… А-а-а…
— Что же это вы собаке поете? Я здесь одна, а вы там достали какую-то собачонку…
— Женечка! — голосом, полным скорби, крикнул я. — Женечка, я сейчас…
— С вами что-нибудь случилось… Шура… Шура…
* * *
Когда она отворила дверь, я сидел с Зинкой на руках и в тупой безысходности бил кулаком по подушке.
— Ребенок? — задыхаясь от волнения, спросила Женя.
— Ребенок… — горько кивнул я головой.
— Значит…
— Женечка… Сухановы оставили… На свадьбе они…
Она ничего не ответила, только закрыла лицо руками и, быстро повернувшись, вышла из комнаты.
Единственно, что женщины делают быстро, — это ссорятся. Самая кропотливая из них в своих туалетных занятиях, привыкшая надевать шляпу до холодного пота на зеркале, во время ссоры одевается с быстротой провинциального фокусника… Мудрено ли, что, когда я, с бешено заливающейся Зинкой на руках, бросился в прихожую, Женя стояла уже одетая и, не подавая мне руки, презрительно бросила:
— Прощайте…
— Женечка! — с настоящими слезами крикнул я. — Я объясню вам… Этот ребенок…
— Ах, не надо, не надо, — по-видимому, заглушая что-то в душе, крикнула и она, — прощайте, прощайте…
И, резким движением открыв дверь, вышла.
Может быть, это было вредно для отданного на мое попечение ребенка, но я выбежал с Зинкой на лестницу, глазами, полными слез, провожая удалявшуюся Женю.
— Женя… Вернитесь…
По-видимому, было что-то в моем голосе, что заставило ее на мгновение остановиться, но она сейчас же махнула рукой и пошла дальше.
Убитый и подавленный всем этим, я беспомощно сел на ступеньку, небрежно положив около себя Зинку…
* * *
Не знаю, сколько времени я просидел бы так, если бы сбоку не отворилась дверь из чужой квартиры, из которой, после недолгого созерцательного молчания, чей-то голос не обратился бы ко мне:
— Что с вами?.. Да ведь вы ребенка застудите на лестнице… Такой холод, а ребенок голый…
Я тупо посмотрел на незнакомую даму, говорившую это, поднял
