на луг, по которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы».
Да, с таким воображением ничего другого, кроме клеветы на Конармию, — не напишешь.
Для нас все это не ново, эта старая, гнилая, дегенеративная интеллигенция грязна и развратна.
Ее яркие представители Куприн, Арцыбашев (Санин) и другие — естественным образом очутились по ту сторону баррикады, а вот Бабель, оставшийся благодаря ли своей трусости или случайным обстоятельствам здесь, рассказывает нам старый бред, который преломился через призму его садизма и дегенерации, и нагло называет это «Из книги Конармия».
Неужели тов. Воронский так любит эти вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале; не говорю уже о том, что т. Воровскому отнюдь не безызвестны фамилии тех, кого дегенерат от литературы Бабель оплевывает художественной слюной классовой ненависти».
На современного читателя эта давняя статья Буденного, вероятно, произведет скорее комическое впечатление. В ней и в самом деле немало курьезов. Комичен перечень злейших врагов советской власти, где рядом с Милюковым и Деникиным оказался почему-то Суворин, а в роли ярких представителей «дегенеративной, грязной и развратной» старой русской интеллигенции оказался — рядом с Арцыбашевым, которого автор статьи отождествляет с его героем Саниным, — А. И. Куприн. Еще более комична фраза, выражающая, по мысли Буденного, самую суть мировоззрения автора «Конармии», который якобы «смотрит на мир, как на луг, по которому ходят голые бабы, жеребцы и кобылы». На самом деле у Бабеля сказано так: «…Хлебников был тихий человек, похожий на меня характером… Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони».
Сегодня, читая эту давнюю статью, можно только улыбнуться. Но тем, кто читал эти обвинения Буденного тогда, когда они появились в печати, было не до смеха. Зловещий смысл буденновской статьи вполне мог обернуться для автора «Конармии» крупными неприятностями. И в конечном счете так оно и вышло.
Не случайно вся система обвинений Буденного всплыла потом в показаниях Бабеля на следствии, в его — отнюдь не добровольных — признаниях своей вины. (Какими способами выбивались из подследственного такие признания, мы теперь хорошо знаем.)
«Конармия», — оговаривает себя арестованный Бабель, — явилась для меня лишь поводом для выражения волновавших меня чувств и настроений, ничего общего с происходящим в Советском Союзе не имеющих. Отсюда подчеркнутое описание всех жестокостей и несообразностей гражданской войны, искусственное введение эротического элемента, изображение только крикливых и резких эпизодов и полное забвение роли партии в деле сколачивания из казачества, тогда еще недостаточно проникнутого пролетарским сознанием, регулярной и внушительной единицы Красной Армии, какой являлась в действительности Первая Конная». (Из протокола допроса арестованного И. Бабеля, бывш. члена Союза советских писателей.)
Из приведенной цитаты видно, что обвинения, предъявленные Бабелю на следствии (разумеется, не все, — там были и другие), чуть ли не дословно совпадали с теми, что содержались в появившейся за пятнадцать лет до его ареста статье Буденного.
Исходя из этого мы можем заключить, что та давняя статья не только предсказала, но в какой-то мере и предопределила трагическую судьбу автора «Конармии».
* * *
На самом деле никаким контрреволюционером, ненавистником революции, Бабель не был. И «художественной слюной классовой ненависти» своих героев не оплевывал.
В отличие, скажем, от Булгакова, который склонен был видеть в революции беду, вдруг, неведомо почему обрушившуюся на мирный и славный, никому не причинявший вреда «Калабуховский дом», Бабель рассматривал революцию как грозную неизбежность. Но у него был острый и беспощадный взгляд, и он честно описал то, что увидел.
А увидел он вот что:
«Любезная мама Евдокия Федоровна Курдюкова… Спешу вам описать за папашу, что они порубали брата Федора Тимофеевича Курдюкова тому назад с год времени. Наша красная бригада товарища Павличенки наступала на город Ростов, когда в наших рядах произошла измена. А папаша были в тое время у Деникина за командира роты… И по случаю той измены всех нас побрали в плен, и брат Федор Тимофеич попались папаше на глаза. И папаша начали Федю резать, говоря — шкура, красная собака, сукин сын и разно, и резали до темноты, пока брат Федор Тимофеич не кончился… Вскорости я от папаши убег и прибился до своей части товарища Павличенки… В тое самое время Семен Тимофеича за его отчаянность весь полк желал иметь за командира, и от товарища Буденного вышло такое приказание, и он получил двух коней, справную одёжу, телегу для барахла отдельно и орден Красного Знамени, а я при ем считался братом. Таперича какой сосед вас начнет забижать — то Семен Тимофеич может его вполне зарезать…»
При всей жестокости и беспощадности своего зрения в своем отношении к революции Бабель все же ближе к Зощенко, чем к Булгакову.
Зощенко, размышляя о сути происшедшего в России в 1917 году катаклизма, вспоминает (в книге «Перед восходом солнца») крепко задевший его разговор с одной своей знакомой:
«Она сказала:
— Я не перестаю оплакивать прошлый мир…
Я сказал:
— Но ведь прошлый мир был ужасный мир. Это был мир богатых и нищих… Это был несправедливый мир.
— Пусть несправедливый, — ответила женщина, — но я предпочитаю видеть богатых и нищих вместо тех сцен, пусть и справедливых, но неярких, скучных и будничных, какие мы видим… Что касается справедливости, то я с вами не спорю, хотя и предполагаю, что башмак стопчется по ноге».
К этой замечательной формуле Зощенко не раз возвращается в своих книгах. В сущности, каждая из них представляет художественное исследование именно вот этого исторического и психологического феномену. И в каждой автор в конце концов приходит к печальному выводу, что никакие социальные потрясения не в силах изменить природу человека. Новые, казалось бы, кардинально изменившиеся устои их социального бытия люди так или иначе все равно приспособят к этой вечцой своей, неизменной сущности, к своей подлой человеческой природе.
Но Зощенко видел свою задачу в том, чтобы показать, как именно стаптывался этот «новый башмак», постепенно принимая форму ноги.
У Бабеля «башмак» не стаптывается по ноге: этот новый, еще не разношенный «башмак» сразу оказывается ноге точно впору.
Орден Красного Знамени, полученный красным героем Семеном Тимофеевичем Курдюковым, дает ему право не только на двух коней, справную одёжу и отдельную телегу для барахла; Он открывает перед ним и другие, куда более существенные и привлекательные возможности: «Таперича какой сосед вас начнет забижать — то Семен Тимофеевич может его вполне зарезать».
При всем при том, подобно Зощенко, который все же сочувствует своему герою-обывателю (Булгаков своим Шарикову и Швондеру не
