— старуха… — упорно стоял я на своем. По-видимому, это упорство начинало заинтересовывать и саму Наташу. Искоса поглядывая на меня, она обращала мое внимание на какую-нибудь постороннюю разговору вещь. Чаще всего игрушку, которыми она, сидящая в эти драматические минуты на полу, была окружена.
— А вот слон…
— И слон — старуха.
— А домик?
— Домик? Вот этот, из которого кукла торчит? Тоже старуха.
Сознавая, что это хуление всех близких ей людей и вещей ведется исключительно против нее, и понимая, что меня трудно переспорить, Наташа пыталась искусным ходом сбить меня с твердой позиции. Немного помолчав, она наклоняла голову набок, как котенок, прислушивающийся к свисту, и спрашивала:
— А кто не старуха?
— Я.
По-видимому, мой безысходный цинизм действовал в этих случаях удручающе: не в силах бороться с ним единолично, Наташа пыталась бежать за подкреплением к няньке или матери. Во время попыток быстро встать с пола из кармана капотика выпадывала или выпрошенная на кухне, считавшейся избранным и любимым местом тайных прогулок, чищеная морковь, или кусок яблока. Карманное сокровище быстро подхватывалось мной, и я всячески делал вид, что собираюсь его уничтожить.
— Дядя, — умоляюще произносила Наташа, — это же мое…
— А я съем.
Наташа беспомощно оглядывалась по сторонам:
— А я маму позову.
— Маму ударю.
— Маму? Мою маму?
— Я таких мам десятками бью…
— Как?
— А так уж. Поставлю двадцать мам и каждую по голове.
Мое неудержимое бесстыдство начинало серьезно пугать Наташу: в конце концов, все мое поведение явно подтверждало весь ужас моих обещаний. Слезливо моргнув, она отодвигалась к дверям и пугливо поглядывала на меня:
— А папа придет…
— Папе ноги оторву…
— Как же папочка без ножек будет?.. — с любопытством спрашивала Наташа.
— Да уж так, на руках будет ходить…
— На руках? А я?
— А тебя из окна выкину.
— А зачем?
Конечно, обосновать этот предполагаемый план действий было довольно трудно, я просто запутывал ход будущих событий.
— Так. А потом дом подожгу.
— Как?
— Возьму спичку, зажгу. Все сгорит.
— А где обедать будем?
— Ты будешь с Пунькой, в собачьей конуре…
— Пунька — собака, а у меня мама.
— Все равно, у тебя потом хвост вырастет.
— Я пойду к няне.
— И у няни хвост вырастет. Большой. Пушистый.
Уже идущая с десятком самых разнообразных вопросов к няньке, Наташа останавливалась на дороге и, смятенная грядущими событиями, робко спрашивала:
— А у тебя?
— У меня не будет. Я хороший.
* * *
Весь ужас был в том, что Наташина мать была моей родной сестрой; никакие уговоры не портить характер ребенку ни к чему не приводили.
— Ты что к ней привязываешься?
— Люблю.
— Ты как-нибудь с ней по-другому разговаривай…
Я шел к Наташе и начинал разговаривать, не задирая ее. Она невнимательно слушала, потом с кряхтеньем подымалась с пола, забирала часть игрушек и уходила.
— Ты куда же?
— В садик. Скучно с тобой.
— Ну вот, видишь, — говорил я ее матери, — она убегает от меня.
— А ты подойди, поцелуй ее тихонько…
— Это неинтересно. Мне хочется, чтобы она разговаривала…
— Ты что, ребят, что ли, не видел? Слава Богу, двадцать шесть лет человеку…
— А почему она к тебе идет, ласкается, а ко мне нет?
— Так ты ее или тискаешь, или дразнишь…
Я охотно принимал все эти советы для сближения с Наташей; но ничего из этого не выходило. Принесенная игрушка вызывала, правда, взрыв восторга, но на другой день она почему-то откладывалась в сторону.
— Ты почему же, Наташа, не играешь с медведем? — вежливо осведомлялся я. — Разве он тебе не нравится?
— Нет, — откровенно отвечала она, — нехороший.
— А почему?
— Твой. Дядькин.
— А почему же он нехороший?
— А почему ты маму ругаешь?
— Я не ругаю.
— Нет, ругаешь. Ты уйди. Я играть хочу.
— Значит, я тебе мешаю? Да?
— Да, — отвечала она, не подымая глаз, — ты поганый.
— Я поганый? Кто это тебя научил?..
Наташе было вспомнить трудно, кто ее научил этому слову. Значительно легче было сделать это мне: третьего дня я так определил одну из ее кукол, желая завязать долгий разговор.
— Ты уйди, — просяще говорила она в конце, — пойди на кухню.
И, вспоминая мои угрозы, добавляла:
— К Пуньке. В конуру. Там обедать будешь…
* * *
Так проходила наша совместная жизнь с Наташей. С одной стороны, взрослое существо, желавшее всячески войти в доверие и самыми неверными путями добившееся этого, с другой стороны, существо пятилетнее, относившееся сухо и враждебно ко всем этим неумелым попыткам.
Не знаю, сколько времени тянулось бы это неопределенное состояние, если бы не один случай, сцепивший Наташину любознательность с моей безостановочно работающей фантазией и повлекший долгий и ненарушимый мир.
В одиннадцать часов ночи Наташа проснулась и потребовала для каких-то объяснений мать. Воспользовавшись случаем лишний раз посмотреть на нее, я вошел в спальню, полутемную комнату, с маленьким ночником в углу, слабо освещавшим белую кроватку Наташи.
— Это я, Наташа. Я пришел.
— Мамочка… — плачущим голосом пискнула Наташа.
— Мамы нет, Наташа.
— А где?
— В гости уехала…
— Мамочка…
— Спи, спи, Наташа… Хочешь, я тебе сказку расскажу?
Она немного подумала и снисходительно разрешила:
— Рассказывай. Только большую, чтобы волки были, и Пунька, и мама…
Я взял стул, подставил его к кроватке и сел; в темноте я видел, с каким любопытством на меня смотрят немигающие черные глаза.
— Жил-был волк. Приходит он к Пуньке…
— А рак приходит?
— Так. Через огород.
— А там забор…
— Ага… забор… Спи, спи, Наташа, все спят.
— А кто спит?
— Пунька спит, няня спит, — для убедительности и желая пополнить разнообразный ассортимент спящих, я неосторожно добавил, — зайцы спят…
— А где они спят?
— В лесу.
По-видимому, заячий быт давно уже интересовал Наташу. Последние остатки прерванного сна сразу покинули ее, и она больше вынырнула из-под одеяла:
— А как они спят?
— Да так. Ляжет заяц и спит.
— А подушки у них есть?
— У зайцев? Подушки? Нет.
— А как без подушков?
— Лапу подложит и храпит.
— Заяц храпит?
— Заяц.
— И кроваток нет?
— Нет. Прямо на листочках, в норке.
— А холодно?
— Холодно. Терпит. Поест и спит…
— А что поест? Молочко?
— Капусты поест. Дадут ему, и съест.
— А кто?
— Мать даст.
— Зайцева мама? А у него есть мама?
— Есть.
Следуя собственным соображениям о всякой маме, Наташа спросила:
— А в гости Зайцева мама ездит?
— Ездит.
— А как зайцы в гости ездят?
— Соберутся и поедут.
— На лошадке?
— Бегом. Всей семьей — и старый заяц, и зайчиха, и зайчата.
— А они поют?
— Кто поют?
— Зайцы.
— Поют.
— А как?
— Сядет под дерево, взмахнет лапкой и запоет.
— А что поет?
— Песни разные.
— А
