Чем больше он думал, тем неправдоподобнее, фантастичнее казалось ему вое случившееся.
Он останавливался в страхе, осторожно засовывал руку в карман и, нащупывая тугую пачку ассигнаций, улыбался. Вдруг ему стало ясно: он богат, очень богат. Он вошел под арку ворот и принялся считать. Боже мой! Пять тысяч злотых!
— Вот так куш! — вырвалось у него. Выработанный годами мытарств инстинкт подсказал естественную реакцию: надо спрыснуть. И, хотя ему не хотелось ни есть, ни пить, он свернул на Грибовскую улицу; он знал — пивная Ицека уже открыта. Он предусмотрительно вынул кредитку в сто злотых и спрятал ее в другой карман. Показывать много денег у Ицека было небезопасно.
Несмотря на ранний час, у Ицека была толчея. Извозчики, шоферы такси, кельнеры закрытых уже ресторанов, сутенеры, пропивающие ночной заработок своих «невест», бродяги с окраин, вернувшиеся после удачных «экспедиций», — весь этот люд наполнял две небольшие комнаты ровным гулом голосов и звяканьем посуды.
Никодим выпил две рюмки водки, закусил холодной свиной котлетой и соленым огурцом. Ему пришло в голову, что сегодня воскресенье и Валент не пойдет на работу.
«Пусть хамье знает, что такое интеллигенция», — подумал Дызма.
Он велел подать бутылку водки и кило колбасы, старательно пересчитал сдачу и вышел. Не доходя до Луцкой, он вдруг заметил Маньку. Она прислонилась к стене и стояла, уставясь в одну точку. Эта встреча почему-то обрадовала его.
— Добрый вечер, панна Маня! — крикнул он весело.
— Добрый вечер, — ответила та, с удивлением посмотрев на него. — Что это вы шляетесь по ночам?
— А вы чего не идете спать? — Сейчас пойду, — с досадой ответила Манька. Дызма внимательно на нее поглядел. Она показалась ему привлекательней, чем обычно. Худощава, правда, но стройна. «Сколько ей может быть? — подумал он. — Самое большее — семнадцать».
— Почему такая грустная? Она пожала плечами.
— Если б вы три ночи подряд бегали по улицам, как собака, и не заработали ни гроша, вы бы тоже, наверно, не скакали от радости.
Дызме стало неловко. Он полез в карман и достал несколько кредиток по десять злотых.
— Я вам дам взаймы, панна Маня. Двадцати хватит? Девушка с изумлением смотрела на деньги. Она знала, что у Дызмы еще в полдень не было ни гроша. Откуда же столько денег? Наверно, украл. Может, для того и надевал фрак. «Впрочем, — подумала она, — какое мне дело?»
Никодим протянул ей две бумажки.
— Вот!
Манька покачала головой.
— Не хочу. Не возьму. Отдавать нечем.
— Ну и не надо.
— Не хочу, — нахмурилась она. — Ишь, банкир какой! Потом отвернулась и тихо добавила:
— Разве что… Даром не хочу… Разве что пойдете со мной.
— Э-э, — промычал Дызма и покраснел. Манька заглянула ему в глаза.
— Не нравлюсь?
== Почему…
— Мужчина еще! — неожиданно вырвалось у нее со злостью. — У-у… калоша!
Манька повернулась на каблуках и медленно пошла к дому.
— Панна Маня! — крикнул он ей вдогонку. — Постойте, пойдем.
Она подождала, пока он не поравняется с ней, и сказала:
— Еще за номер пять злотых.
— Ладно.
Они молча шли по узким улочкам.
Сонный верзила в плюшевом жилете отпер им дверь, повел в тесный грязный номер и протянул руку. Дызма заплатил.
Сквозь ветхие серые занавески било яркое солнце. В номере стало душно, отдавало затхлостью.
— Может, окно открыть? — предложила Манька.
— Уже поздно. Домой пора. Наверно, часов десять, — отозвался Дызма.
Перед маленьким зеркальцем Манька расчесывала выщербленным гребешком густые черные волосы.
— Место нашли? — бросила она равнодушно. Дызму внезапно охватило неудержимое желание покрасоваться перед Манькой. Он вынул из кармана все свои деньги и разложил на столе.
— Посмотри, — сказал он с улыбкой.
Манька повернула голову, и глаза у нее округлились, Она не отрываясь глядела на банкноты.
— Сколько деньжищ… Сколько деньжищ… Да еще все бумажки по пять сотен. Черт возьми!
Никодим наслаждался произведенным эффектом… Девушка схватила его за руку.
— Слушай! Ты был на «работе»? — В голосе сквозило восхищение.
Дызма рассмеялся и, желая покуражиться, ответил:
— Ага!
Манька осторожно прикоснулась кончиками пальцев к деньгам.
— Скажи… скажи… — прошептала она, — ты ходил на «мокрое»?
Дызма кивнул.
Манька молчала, но глаза выражала страх и восторг. Она и мысли не допускала, что этот тихий жилец… этот рохля…
— Ножом?
— Ножом.
— Трудно было?
— Тю… Даже не пикнул.
Она покачала головой.
— Деньжиц-то у него было!.. Может, еврей?
— Еврей.
— Вот не думала…
— Чего не думала? — спросил Дызма и принялся убирать деньги.
— Не думала, что ты такой… — Какой — такой?
— Ну, такой…
Вдруг она прижалась к нему.
— А тебя не накроют?
— Не беспокойся, я вовремя смоюсь.
— Тебя никто не видел? Может, ты оставил какие-нибудь следы? Тут надо в оба смотреть. Фараоны даже по отпечаткам пальцев найдут.
— Меня не поймают.
— Скажи, страшно было? — Дызма рассмеялся.
— Не стоит вспоминать. Пойдем домой. На, вот тебе на платье.
Он положил перед Манькой сто злотых. Девушка обняла его за шею и стада целовать в губы.
Домой шли молча. Никодим с удовлетворением отметил, что отношение этой девчонки к нему изменилось в одну минуту. Он быстро сообразил, что это восхищение, преклонение даже, пробудили в Маньке не деньги, а разговор о налете. И хотя ему льстила такая перемена, в глубине души Никодиму было стыдно — он понимал, что не заслужил этого восхищения. Но теперь он бы уже, конечно, не признался, что вся эта история была выдумкой.
— Смотри, Манька, — сказал Дызма, когда они поднимались по лестнице, — дома ни гугу! Ясно?
— Еще бы!
— Мне теперь надо будет выехать на некоторое время, чтобы… понимаешь… Ну, словом, для безопасности.
— Понимаю. Ты вернешься?
— Вернусь.
К появлению жильца вместе с Манькой, притом в такой поздний час, супруги Бартики отнеслись с полным равнодушием. Зато водке и колбасе было отдано должное. Валентова тотчас накрыла стол зеленой клеенкой, и все сели завтракать. В банку из-под горчицы налили водки и пустили по кругу. Была она не так уж мала… И вскоре Дызма, вынув пять злотых, послал Маньку за новой бутылкой. Никодим отдал свои квартирные долги и, когда девушка вернулась, обратился к присутствующим:
— Ну, поздравьте меня: получил хорошее место.
— Где? — поинтересовался Валент.
— Не в Варшаве, в провинции.
— Не говорила ли я, в провинции легче заработать, — замотала головой Валентова. — Всего вдоволь. Известное дело — мужики.
Выпили за здоровье Дызмы, и, когда бутылка была уже пуста, Никодим расставил свою походную кровать, разделся, жилет с деньгами сунул под подушку и мгновенно заснул.
Валент с минуту сидел молча. Потом хмель взял свое, и он запел. Манька сразу изъявила неудовольствие:
— Тихо ты, черт тебя побери. Не видишь, человек спит. Отдохнуть даже не дадут!
Наступила тишина. Валент нахлобучил шапку и вышел. Жена помчалась к соседке похвастаться, что жилец, получив место угощал их всех водкой.
Манька вынула из шкафа батистовый платочек и прикрыла спящему лицо: в комнате было полно мух.
Утро ушло на приготовления к отъезду. Отдавая себе отчет в том, что необходимо позаботиться о своей внешности, Дызма сделал много покупок: несколько смен белья, галстуки, новый бритвенный прибор, ярко-желтые ботинки и два довольно сносно сидевших на нем готовых костюма. Кроме всего прочего, он купил еще уйму всякой мелочи и красивые кожаные чемоданы.
Сын нотариуса Виндера, студент из Львова, в былые времена приводил в восхищение весь Лысков своей элегантностью. Когда Никодиму случалось бывать в его комнате, он всякий раз изумлялся великолепию туалетных принадлежностей. Теперь он старался подражать вкусу молодого Виндера.
В фондах Дызмы образовалась серьезная брешь, зато он был доволен собой.
К шести часам все было уже готово. Поезд отходил в половине восьмого. Манька, которая думала было сначала провожать Дызму на вокзал, так растерялась при виде всей этой экипировки, что не осмелилась навязать ему свое, общество.
Она ограничилась тем, что выбежала за ним на лестницу, расцеловала его и помогла донести чемоданы. Когда пролетка тронулась, она крикнула:
— Вернешься?
— Вернусь, — ответил Дызма и махнул шляпой. Оказалось, что вторым классом ездить значительно удобней, чем третьим. Вместо жестких скамеек там пружинные диваны; пассажиры приветливее, да и проводники куда вежливей.
Дызма наслаждался путешествием. Впервые в жизни он почувствовал себя барином. Ему казалось, что он ничуть не хуже не только начальника почтовой конторы в Лыскове, но даже с обоими Виндерами, с отцом и сыном, мог бы теперь вполне потягаться.
