Диплом я получил. Ну, а степень доктора была, видимо, где-то впереди. Правда, меня она больше не привлекала, теперь я жаждал подвига. Пусть произойдет, мечтал я, какая-нибудь катастрофа, и я спасу… Нет, не человечество… Мне хотелось спасти ее, Мариночку.
Но катастрофы не произошло, а мое благородное стремление к подвигу переросло в будничное желание жениться на ней. Закончилось все это свадьбой…
А теперь моя самая сокровенная мечта — стать снова маленьким.
В СОГРЕ
Не было безъягодья. В согре на кусту,
Набрунев, брусниченка вытула: расту!..
Если гриб на выброде молит: «Приходи.
Скоро зонтыш вытронят сеевом дожди…»
И. Лысцов
Я трунел на выброде около ольхи.
Набрунев как следует, вытулил стихи.
Стало бестолковочно. Галиматемно.
Жутко и лысцовочно. В общем — хорошо.
Взял я за зонтышечку в клеточку тетрадь,
В согре ее вызвякал и шурнул в печать.
Призвал меня к себе в кабинет председатель нашего цехкома товарищ Скрепкин и говорит:
— Учиться тебе надо, Барашкин. Ты ведь даже восьми классов не окончил.
— Не охота! — говорю я.
— Как это не охота? Сейчас кругом автоматика, электроника, кибернетика, а ты «не охота»! Льгот вам, лоботрясам, целую кучу предоставили! И дополнительные выходные, и отпуска для экзаменов. Учись — не хочу! Ну как, договорились?
Дня через два, когда я у себя в общежитии корпел над задачами по физике, в комнату ввалился мой дружок Санька. Выплюнув окурок, поинтересовался:
— И не жалко тебе мозгов? Давай-ка лучше до клуба прошвырнемся, пузырек раздавим.
— Нельзя, — говорю. — Слово товарищу Скрепкину дал, что закончу восьмилетку.
— Чепуха! — говорит Санька. — Скажешь, что трудно грызть бетон науки, работая в разных сменах. Голова, мол, болит. Миокардит, дифтерит, мастит…
Неделю спустя вызывает меня товарищ Скрепкин:
— Где же, Барашкин, твоя совесть? Из школы пять раз звонили. Почему занятия пропускаешь? Смены не устраивают? Так бы и сказал! Ну, этот вопрос мы в два счета провентилируем.
Перевели меня на односменку. Походил я в школу — бросил.
— В чем дело? — поймал меня предцехкома. — Сам директор школы приходил, о тебе спрашивал. Может, ссуду надо или диетическое питание? Скажи, не стесняйся. Вырешим.
— К черту учебу! — крикнул я. — Обстановка в общежитии не учебная. Один на гитаре бренчит, второй — транзистор крутит, третий — храпит, как бегемот. Как уроки готовить?
— Ах, Барашкин, Барашкин! — почесал затылок товарищ Скрепкин. — Дали на цех нам три квартиры. Есть однокомнатная. Так и быть, уломаю членов жилищно-бытовой комиссии.
Въехал я в квартиру. Квартирка что надо! Горячая вода. Газ. Два дня справляли новоселье. На третий проснулся — голова словно из дерева, в комнате кавардак, на столе мусор. Иду прямиком к товарищу Скрепкину. Жахнул кулаком по столешнице.
— Бросаю учебу, черт побери! Мне законы Ньютона познавать надо, а тут не квартира, а хлев.
— Успокойся, Барашкин! Я уборщице тете Паше подскажу…
— Нечего тете Паше подсказывать! Тетя Паша смену отработает и поминай как звали. А кто будет белье стирать, обеды готовить? Пушкин?
— Так женись!
— Девчонка, которая мне нравится, с другим парнем дружит. Нет, к черту учебу!
— Не кипятись, Барашкин! Как звать девчонку-то? Светка? Нажмем силой общественности на твою Светку!
На третий день моей женатой жизни Светка капризно мотнула прической:
— Нормальные супруги вместе в кино и на танцы ходят. А ты сиди, как дура, весь вечер одна. Смех на палочке! В общем, выбирай: или я, или школа!
Товарища Скрепкина я пропесочил на собрании:
— Полюбуйтесь на нашего профсоюзного руководителя! Он вносит разлад в семейную жизнь. Какие кислоты и щелочи полезут в голову, если дома тоскует в одиночестве молодая жена…
— Я, кажется, придумал выход, — сказал мне после собрания предцехкома. — Уговорю директора ШРМ, чтобы учителя ходили к тебе на дом давать уроки.
И вот стали ко мне по вечерам приходить учителя. Не жизнь началась, а мука. По телевизору, допустим, показывают хоккей. Харламов гол забивает, а литераторша над ухом нудит:
— А скажите, товарищ Барашкин, как называется знаменитая комедия Грибоедова?
— Отвяжитесь хоть на один период, — хнычу я. — Горе мне с вами!
— Не «Горе мне с вами», а «Горе от ума», — поправляет учительница. — Почти правильно. Ставлю вам тройку.
— Барашкин, — спрашивает меня химичка. — Из чего состоит воздух? Давайте вместе вспоминать. Кисло…
— род! — вспоминаю я.
— Водо…
— …род, — продолжаю я.
— Угле…
— …род!
— Ну и азот! — подсказывает учительница. — Молодец, Барашкин!
Свидетельство об окончании восьмилетки мне вручали под оркестр. Начальник цеха премировал меня месячным окладом, а цеховой комитет выдал бесплатную путевку в Ялту.
Когда оказались уже в двух шагах от окошечка кассы, очередь дрогнула: кончились билеты.
— Безобразие! — заволновался я. — Не может человек, понимаете ли, кино посмотреть! Откуда днем столько народу? Ясно, что усвистали с работы.
Но мы везучие. Не отвернулась фортуна от нас и на этот раз. Мы успели перехватить запыхавшуюся девушку с двумя билетами прямо на глазах охотящейся толпы.
Заняли мы с Серегой места, лижем мороженое — ждем, когда погаснет свет и вспыхнет экран.
Но вдруг на сцену вынесли стол, покрытый торжественным сукном.
— Серега! — ахнул я. — Вместо кино мы с тобой, кажется, на какое-то мероприятие врезались!
Между тем за стол уже усаживался президиум. И вот на фоне экрана нарисовалась фигура очень расплывчатых очертаний.
— Товарищи! — опершись на сукно, взволнованным голосом сказала фигура. — Сегодня, быть может, какую-то минуту назад, буднично, не сознавая важности момента, славный порог нашего кинотеатра переступил десятимиллионный зритель. Это знаменательное событие, товарищи!
Последовали бурные овации, кое-где переходящие в малохудожественный свист.
— Кто этот скромный зритель, мы с вами сейчас узнаем! — суетясь, фигура поставила на стол барабан, видимо, позаимствованный у продавца лотерейных билетов, что сидит в фойе.
Из-за занавеса вышла кроха с огромным бантом. Кроха сунула ручку в плексигласовый барабан. Зал не дышал.
— Десятимиллионный товарищ сидит в четырнадцатом ряду на тринадцатом месте! — развернув скомканную бумажку, торжественно объявила фигура.
Я же говорил, мне всегда везет. Хлопая, все смотрели на меня. Разыскав на полу шарик билета, я поспешно встал и поклонился. Грянул туш.
— Просим вас, уважаемый десятимиллионный зритель, пройти сюда и получить заслуженное вознаграждение — стиральную машину!
Потом меня качали, фотографировали.
Серега помог мне дотащить стиральный агрегат до комиссионного магазина…
Утром меня пригласили в кабинет к начальнику. В руках у него я увидел газету. На четвертой полосе выделялась заметка «Двадцатимиллионная нога «Кометы». И на снимке — моя персона со стиральной машиной в обнимку.
Начальник встал.
— Мне неоднократно жаловались, что вы в рабочие часы отлучаетесь по своим личным делам. Теперь у нас есть неоспоримые доказательства этого. Распишитесь в приказе об увольнении…
Монтер сказал: — Столб сгнил, пора убрать.
Он может провода в любой момент порвать!
Другой ему в ответ: — Ни в коем разе!
Наоборот:
Он и гнилой сто лет не упадет,
Вон у него в верхах какие связи!
Когда похвастать цеху есть чем
(Ведь в тройку лучших цех вошел),
Он говорит: — Я обеспечил!
Я все предвидел, все учел!
Когда ж случится промах в цехе,
А дни горячие ушли,
Он говорит: — Мы просмотрели!
Недотянули! Не учли!..
— Не пора ли нам переливать воду из пустого в порожнее? — сказал мне Павел Павлович. — Подумайте. Взвесьте. Составьте смету. Предусмотрите командировки.
— Есть, Пал Палыч, будет сделано. Начнем немедленно, — ответил я и вышел из кабинета.
Сделав ручкой хорошенькой секретарше, прошел в отдел и рассказал о новом задании ребятам.
— Так стучать! — ответил Самопеев и потянулся за пачкой писчей бумаги, чтобы срочно составить инструкцию по вышеподнятому вопросу.
