— Се ля ви, — отозвался из другого угла Добросовестнов. — Опять творческая командировка. Куда ехать за опытом?
Я даже позавидовал ребятам. Деловые они у меня. На лету схватывают. Не думая. Один я еще чего-то размышляю. А чего размышлять? Закатывай рукава и делай. Прежде дело, а потом уж мысли и слова разные… Но ох уж эти привычки и традиции! Сколько ни думал, пришел к одному: решил созвать производственное совещание.
Так как в отделе нас трое, то председателем, естественно, избрали меня. Нелегко быть председателем! Он сам может и не выступать, но обязан поднимать других, заряжать энергией.
Наконец первым вызвался Добросовестнов:
— Как говорят французы, се ля ви — что означает: а жить-то надо. А раз жить надо, то надо и работать. Следовательно, у нас есть цель. А ясная цель всегда выведет на прямую дорогу. Поэтому мы представляем себе всю грандиозность поставленных перед нами задач нашим руководством. Перелить воду из пустого в порожнее… Это только спервоначала обманчиво. Но в том-то сила последовавшего сверху указания, что мы, исполнители, способны даже с закрытыми глазами представить себе что-то там, где для непосвященного человека на первый взгляд нет ничего. Считаю своим долгом заявить, что справлюсь. Мой лозунг: дам и передам!
Потом выступил Самопеев. Он говорил так горячо и быстро, что я едва успевал записывать.
В заключительном слове я поблагодарил коллектив за понимание стоящих перед ним задач.
После собрания работа прямо-таки забулькала. Самопеев исписал сорок девять листов инструкции, но что-то у него в заключении не клеилось, и он не мог связать концы с концами. Добросовестнов тринадцатый день был в командировке где-то на северном побережье Черного моря. У него, как он телеграфировал, все шло отлично и потому просил продлить командировку на полмесяца и выслать денег. Я к этому времени успел завязать оживленную переписку со всеми заинтересованными организациями, получить кучу ответов и уже составлял программу для ЭВМ, чтобы из этих ответов найти оптимальный ответ в предельно сжатые сроки.
И вот ясным днем все трое собрались в отделе. Обсуждение последних деталей вопроса переливания воды из пустого в порожнее уже подходило к концу, когда в отдел без стука влетела хорошенькая секретарша и выпалила залпом:
— Старики, Пал Палыча сняли с работы! Говорят, не справился.
Сказала и упорхнула. Без подробностей.
А мы долго сидели молча, переваривая упавшую на нас новость.
Потом Самопеев сказал, стукнув кулаком по столу:
— Вот она почему завязла! Отчего я сразу критически не встретил идею Пал Палыча? Как же можно переливать воду из пустого в порожнее, когда там ее и в помине не было? Воды-то!
— А ведь верно!
— До чего же правильно!
И мы стали оживленно, со смехом развенчивать идею бывшего начальника. Каждый говорил во весь голос.
Я — человек приятный. У меня чудесная улыбка. Она, правда, не совсем моя, но это не суть важно. Я каждый день прокатываю чужие факты, мысли и открытия, почему бы мне не взять взаймы улыбку?
Я взбил синтетическую подушку, ловко сделанную под пуховую, поправил простыню под лен и застелил одеяло, искусно имитировавшее верблюжье.
Вошла жена. На ней легкий халатик, расписанный под ситец, в ушах массивные серьги под старое золото.
Я включил приемник. Девица запела электроголосом под Эдиту Пьеху. Песня была самая модерновая под русскую народную.
Несколько упражнений неподвижной гимнастики, заменяющей мне долгие и нудные занятия спортом, стакан горячего кофейного напитка — и я готов. На мне туфли под кожу, пальто под замшу, шапка под пыжик. На жене — длинные ресницы и пушистые локоны, купленные по случаю, и сама она в шубке под норку отлично смотрится под красавицу.
Мы с женой удивительно похожи на дружную семейную пару. Сходство поразительное.
Я проводил ее до троллейбуса, ткнул носом в щеку, изображая поцелуй, и мы расстались.
Так обычно начался мой день.
До обеда я писал отчет о работе, которой не было. Ближе к вечеру, сидя на собрании, я как и другие изображал из себя делового человека, ужасно заинтересованного докладом.
Вечером я захожу к Анне.
— Знаешь, — говорит она, — я выхожу замуж. Не за тебя.
Неожиданно ее слова причиняют мне боль, и я решаюсь сказать ей об этом. Но едва я начинаю говорить, как чувствую, что это не мои слова, не мой голос и сам я давно не я, а очень приятный всем и никому в особенности человек.
Я обрываю свое признание на полуслове, делаю вид, что пошутил и смеюсь под веселого малого.
Я надеваю пальто под замшу и прочий свой синтетический гардероб, примеряю свою улыбку перед зеркалом, как модный галстук.
Я — человек приятный…
Глупость, как лысина на макушке, — всем видно, а обладателю нет.
Если виновного не находят, его назначают.
Настоящая нужда не тогда, когда просят, а когда нечем поделиться.
Литературная жизнь города была богата событиями, но, к сожалению, это были не книги.
Все в долгу у ничтожества, только талант в долгу у всех.
Дети и женщины плачут не только из-за чего-то, но и часто для кого-то.
Нерешительность — это не отсутствие решений, это их избыток.
Спал я так крепко, что совершенно не слышал, как зазвенел будильник. Жена к тому же, как назло, в утреннюю смену работала. Проснулся я только в половине девятого. Быстро вскочил, оделся и, на ходу дожевывая бутерброд, помчался к себе в институт. Естественно, меня вызывает шеф:
— Ты почему, Курочкин, опоздал?
— Честно говоря, проспал…
— И не стыдно, Курочкин! — В упор глядя на меня, шеф откинулся на спинку кресла. — Проспал… Для шуток у меня сегодня нет времени! Ведь наверняка транспорт подвел. Или что-нибудь в этом роде. В следующий раз, пожалуйста, не обманывай. Больше тебя не задерживаю….
После обеда наша группа отчитывалась за проделанную в текущем квартале работу. Дошла, наконец, очередь до меня. Встаю и говорю:
— Я не успел закончить расчет теплостанции.
— Это почему? — сразу спрашивает шеф.
— Да потому, что еще не научился я рабочее время экономить: слишком часто устраиваю длинные перекуры в коридоре. А за столом люблю ребусы решать и спорить о хоккее и футболе. Вообще замечаю, что я очень обленился за последнее время. Мне надо исправляться. Вот настоящие причины нарушения графика работы…
— Что-то ты, Курочкин, с самого утра чепуху мелешь! — опять рассердился шеф. — Брось паясничать! Понимаем, что не хватило времени. С кем не бывает. Ну, может, чуть поленился. А в основном ясно, что тяжело тебе. Ты ведь совсем недавно институт окончил. Вот и чувствуется нехватка практики. Пока будем помогать, а уж потом посмотрим, как дела пойдут…
После собрания стою в коридоре, курю. Тут подходит ко мне Наташенька, секретарша. Блондиночка, с этакими золотистыми кудряшками. Предлагает после работы в кино сходить. Подумал я. А почему бы, собственно, нет?.. Решил развеяться. Сходил. Понравилось. Вернулся вечером домой, а жена, конечно, в первую очередь интересуется:
— Где ж ты был? С ходу отвечаю:
— В кино ходил с девушкой.
Жена улыбается. Ужинать за стол приглашает. Считает, что я на заседании месткома задержался…
— Привет!
— Простите, вы ошиблись…
— Да брось ты! Я же у тебя по старой дружбе не клянчу польский гарнитур… Ну, вспомнил?
— Э-э, что-то смутно!
— Ну, я слева сидел, слева, на второй парте. Да вспомни же, я же не прошу у тебя взаймы!
— Почти вспомнил. Вас звали Сквозняком!
— Нет же. Сквозняком звали Ивана Хрындина. А меня звали Тянучкой. Да не строй ты из себя Фому Непомнящего, я же у тебя не прошу достать путевку в Кисловодск! Ну, поднатужься?!
— Ну никак не могу!
— Я же не прошу тебя устроить моего балбеса-сына в университет. Ну, ей-богу, неужели не вспомнил?!
— Теперь вспомнил, — твердо сказал школьный друг. — Ты еще мне списывать не давал на диктантах. Здравствуй, друг.
— Наконец-то! Вспомнил все-таки, старая ты развалина.
— Вспомнил, конечно. Только вот зачем ты меня вспомнил, убей не пойму!
Ты сочиняешь о любви,
Но не любил. По строчкам видно.
Стишки бескровные порви —
Тебе за них должно быть стыдно.
В искусстве ложь не утаить,
Известно это всем поэтам:
