Очередь
Давали колбасу. Михал Иваныч Глинка,
Поднявши воротник, встал крайним и вздохнул
О том, что денег нет, что допекает жинка,
А худсовет опять «Руслана» завернул.
Молчал угрюмый Фет, а перед ним Чайковский
«Лаванду» в пятый раз насвистывал в усы,
И о фон Мекк мечтал, согревшись папироской,
И вкус припоминал копченой колбасы.
За ним глотал слюну народу неизвестный,
Воспеть успевший БАМ, КамАЗ, Экибастуз,
Державин Гавриил и Федор Достоевский,
Уж лысый, но еще не принятый в Союз.
За Федором дремал, мечтая об окрошке,
Художник Левитан, укутавшись тепло
(С сороковых годов — под псевдонимом Кошкин,
Что до сих пор его ни разу не спасло).
Так, двигаясь гуськом за физиком Поповым,
Ушедшим в сторожа тому семнадцать лет,
Они топтали снег, бранили Бирюлево,
Честили холода и крыли Моссовет.
Но понапрасну их во все места продуло
Поскольку подошел стоявший впереди
Прозаик Лев Толстой, приехавший из Тулы,
С кошелкою в руках, женою и детьми…
I
Вам, братья Райт, из самолета,
Курячью ногу истребя,
Шлю благодарность от народа,
А также лично от себя.
Здесь я велик в большом и в малом,
Здесь я всегда на высоте!
Вот выпил кофе над Уралом,
А вытер губы черт-те где!
Небесный свет плацкарты вместо,
Тишь кресел, ножки стюардесс…
Даст бог, и долетим до места.
Тогда: да здравствует прогресс!
II
Дорога из Домодедова —
Как долго пилить оттедова!
Все мне мило здесь — овсы ли, рожь,
Лесостепь ли, тундра ли, — но главное:
Обожаю нашу молодежь —
Незакомплексованную, славную!
Нет преград для этих для ребят,
Силушки там уймы невредимые:
Вот опять сломали автомат —
Трубку с корнем вырвали, родимые!
Бог не выдаст, и обком не съест —
Верю в них, простых и мускулистых:
Эти, что уделали подъезд,
Разнесут и империалистов!
Вот тебе навек моя рука —
И пропей мой трешник залежалый,
Пэтэушник, давший мне пинка,—
Соль земли и гордость всей державы!
Вполне добротный представитель масс
В буфете, где какао, лук и частик,—
На первый взгляд почти рабочий класс,
Но на второй видать, что из начальства.
Разговорились. Прочим не в пример,
Относится всерьез к своей особе.
Он, видимо, уже пенсионер,
Но, кажется, еще на все способен.
Мне «Краткий курс» рассказывает вновь
Философ боевого мезозоя.
Он в принципе не хочет, чтобы кровь,
Но Кобу вспоминает со слезою.
Ко мне прилипший, словно банный лист,
Проживший жизнь и не почивший в бозе,
Он, в общем, интернационалист,
Но в частности — на дух не переносит!
За столиком, судьбою не гоним,
В аэродромном чреве возле Братска —
Он в общем-то нормальный гражданин,
А в частности кто ж будет углубляться?
Монолог уставшего человека
Сколько можно, надоело,
хватит, меру надо знать,
ну положим, ну допустим,
ну и ладно, что ж теперь?
Ну Бухарин, ну Вавилов,
ну калмыков-ингушей,
ну еще сто миллионов,
зато выиграл войну.
Ну старушек, ну детишек,
ну ни попадя кого,
Ну казнили, ну пытали,
ну чего там, все свои!
Я люблю Россию —
Реки и березки,
Клены и рябины,
Дуб и коноплю.
Всех полей полоски,
Всех дождинок слезки,
Я люблю Россию.
Я ее люблю.
Я люблю Россию
Круглый год бессменно:
Отдохну немного —
И люблю опять…
За любовь такую
Я возьму с России
Все, что только можно
Мне с России взять!
* * *
Пока не требуют поэта
Начальство, бабы и партком,
Пока не пилит он котлеты
И пивом к стойке не влеком,
Пока его в ночи туманной
Под незатейливый фольклор
Не бьет прохожий безымянный
И не штрафует контролер,
Пока его не мучит грыжа;
Давленье, группа «ДДТ»,
Гастроли Зайцева в Париже
И Зыкиной в Улан-Удэ,
Пока его в метро не давят,
Не мнут в автобусе, пока
Рога ему супруга ставит
И мир валяет дурака,
Покуда грезится нечеткий
Звук лиры сквозь немотства мрак —
Счастливец пишет для «Вечерки»,
Чтоб заработать на табак…
* * *
Когда я поднатужусь и встану
У кормила страны, у руля —
Закажу свой портрет Налбандяну:
Семь на восемь, на фоне Кремля.
Чтобы волей божественной кисти
Полыхал орденами живот
И башка, озаренная мыслью,
Утыкалась в густой небосвод!
Чтобы вечно, зимою и летом,
В Третьяковку ломился народ
И полмира, толпясь у портрета,
Говорило: «И сукин же кот!»
О некоторых странностях судьбы
Отработано веками,
Ничему не удивляйтесь…
Одного гноили в яме,
Оказалось, что — Сервантес.
Ох, по городам и весям
Погуляла плеть закона!
Ежели кого повесят,
Обязательно — Вийона!
То ли плакать, то ль смеяться
На породу человечью…
Посадили тунеядца —
Вышел с Нобелевской речью!
9 сентября 1987 года, среда
В годовщину Бородинской битвы
Сыгран матч на первенство Европы.
В Лужники приехали французы —
В белых гетрах, хороши собой.
Побежали, гол забили нашим,
Бросились отыгрываться наши,
Долго ничего не получалось,
Но потом сквитали наконец.
В годовщину Бородинской битвы,
Поделив очки между собою
(Одно нашим, а одно французам),
В раздевалку скопом побрели.
Кое-кто прихрамывал, конечно,
Слава богу, все остались живы —
И приятно лица бомбардиров
Холодил осенний ветерок.
— А что народ?
— Бунтует, государь.
Чего с них взять, с поганцев, кроме бунта…
— Чего хотят?
— Да хлеба.
— Дать.
— Как будто
Уж съели весь.
— Зады наскипидарь!
Всему тебя учить… (Ест осетра.)
— За скипидаром послано.
— Ну то-то.
Хоть этого с запасом. Что пехота,
Не ропщет ли?
— Весь день кричат «ура».
— Дать водки нынче ж. (Кушает паштет.)
С валютой как?
— Валюты вовсе нет —
Малюты есть.
— Да, русская земля
Обильна! (Доедает трюфеля.)
Кто в заговоре нынче?
— Ваша честь…
— Неужто нету?
— Непременно есть:
Вот список на четырнадцать персон.
— Казнить. (Пьет кофий.)
— Дыба, колесо?
— Ты их, мон шер, пожалуй, удави
По-тихому… (Рыгает.) Се ля ви…
Все трудишься. (Рыгает, крестит рот.)
Все для народа… Кстати, как народ?
Я не пожалею — расколюся:
Я командированный сюда…
Таракан, живущий в полулюксе,
Что же ты не платишь ни черта?
Ни рубля не внесши, ни полтины —
Аль считаешь всех себя дурей? —
Что же ты все бегаешь, скотина,
По просторам комнаты моей?
Что усы топорщишь, хорохорясь?
Что по шкафу ходишь моему?
Или ты совсем забыл про совесть?
Или ты не русский, не пойму?
Или нет управы супостату,
Влезшему с ногами на карниз?
Или я стерплю, прусак проклятый,
Твой безродный космополитизм?
Не надейся! В туалете зябком,
Зоркость глаза удесятеря,
Я тебя прихлопну правым тапком,
Чтоб не жил ты больше там, где я!
