В то утро я пришел на работу минут на двадцать раньше. Первым, кого я увидел в вестибюле возле газеты, был Степан Степанович. Он вытирал носовым платком глаза. Я хотел незаметно прошмыгнуть мимо, но он схватил меня за руку.
— Ой, не могу! — конвульсивно содрогался он от хохота. — Ну ты и талант! Так расписать, так разрисовать! И все точно. Будто фотоаппаратом зафиксировано. Я ему уже позвонил. На тебя, сказал, такой шарж сделали, помереть со смеху можно. Скорей, сказал, хватай такси и мчись сюда. С минуты на минуту он будет здесь!
— Кто будет? — не понял я.
— Как — кто? Герой твоего фельетона — Семей Семенович, наш инспектор по кадрам…
Весь обеденный перерыв я потратил на то, чтобы убедить Семена Семеновича, что не он герой моей юморески, что прототип героя — другой человек. Но напрасно. В тот же день он подал заявление об уходе.
Стихи, которые положил мне на стол литературный консультант, были далеки от совершенства.
— В этих строчках не больше поэзии, чем в меню нашего буфета, — ехидно заметил я.
— Конечно, шедевром их по назовешь, — согласился литконсультант.
— Так зачем же вы их предлагаете?
— Дело в том, что автор этих непрофессиональных строк и сам вовсе не профессионал-литератор. Он слесарь-водопроводчик и в свободное время от ремонта разных там кранов-вентилей пишет стихи…
— А-а, так бы сразу и сказали. Если слесарь — тогда другое дело, — и я тут же подписал стихи в набор.
Не успела газета выйти, как зазвонил телефон — в трубке зарокотал негодующий голос разгневанного читателя.
— Как вам не стыдно печатать подобные вирши!..
— Успокойтесь, — говорю ему, — стихи, которые вас так возмутили, написал слесарь-водопроводчик. Так что не надо судить их слишком строго…
— А-а, — голос читателя потеплел, — тогда все понятно!
Подобных звонков было немало. Возмущенные подписчики, не стесняясь в выражениях, клеймили публикацию, грозили, что на машу газету, печатающую такой примитив, больше никогда не подпишутся.
Приходилось каждому давать справку об авторе, и тогда их гнев сменялся снисходительным сочувствием.
Известный критик, ворвавшись в мой кабинет, размахивая перед моим носом газетой, да так энергично, словно отгонял от меня мух, сердито закричал:
— Печатать такую графоманию — преступление! Что вы делаете? За что вам зарплату платят? Это же…
— Это слесарь-водопроводчик, — наконец сумел я втиснуть фразу в его эмоциональный поток.
— При чем тут слесарь? — удивился он.
— При том, что автор стихов не поэт. Он слесарь-водопроводчик.
— А-а, — растерянно произнес критик. — Тогда другое дело. Так бы и сказали…
А недавно у меня испортился на кухне кран. И я позвонил в Ж»)К. Целый день и ждал слесари. Он пришел поздно вечером и, повозившись минут десять на кухне, ушел. Едва и дотронулся до отремонтированного крана, как мощный фонтан стал заливать кухню, угрожая всему дому потопом. Закрутив на трубе вентиль, и перекрыл воду и, дождавшись утра, снова позвонил в ЖЭК.
— Ну, знаете!.. — Меня аж трясло от ярости. — Я встречал халтурщиков, но с таким, как этот ваш слесарь водопроводчик, встречаюсь впервые!
— Зря вы так о нем, — пристыдил меня начальник ЖЭКа. — Он у нас поэт, стихи пишет. Вот недавно его произведение в газете напечатали.
— А-а, — тогда другое дело! — сказал я.
И поехал в магазин хозтоваров за гаечным ключом и резиновыми прокладками.
Это был кульминационный момент кинофильма. Героя вели на казнь. В напряженной тишине зала шепот моего сослуживца казался громовым раскатом:
— А все-таки ему легче, чем нам!
— Это почему же? — удивился я.
— Сейчас окончится сцена казни, и он пойдет пить пиво. Я имею в виду актера, конечно.
— А может, он непьющий?
— Непьющих актеров не бывает.
На нас зашикали.
Герой картины смело взошел на эшафот.
— Ну, то, что у него усы наклеены, это точно, — зашептал сосед. — А лысина у него, думаешь, настоящая? Или он побрил голову перед съемками? Бедные актеры! На какие только жертвы не идут ради искусства. Я бы никогда не согласился…
— Да замолчи хоть на минуту! — взмолился я.
Палач привычным движением застегнул красный плащ. Взял в руку топор.
— Как ты думаешь, убьют его или не убьют? — снова нагнулся коллега к моему уху.
— Очевидно, — сквозь зубы ответил я.
— В общем-то, все может случиться. Сам автор сценария не знает, что будет с его героями, когда они попадут в руки режиссера. Вот увидишь, сейчас произойдет какое-нибудь чудо.
Но чуда не произошло. Палач выразительно посмотрел на топор.
— Представляешь, сколько они дублировали ату сцену! Сколько пленки испортили! Как ругался режиссер! Режиссеры всегда ругаются, когда сцена выходит неестественной. Эту они, наверное, раз тридцать переснимали. Герой нагибал голову, а палач махал топором…
— Да помолчи ты хоть секунду! — простонал я.
— Что ты нервничаешь? Разве ты никогда не видел, как голову отрубают? Впервые в кино? Я, например, уже сотни раз такое видел. И знаю, как это делается. В тот момент, когда палач подымает топор, ассистент режиссера бросает или катит голову. Не настоящую, конечно, а пластмассовую или, скажем, брезентовую… Вон, видишь, покатилась. Точно, брезентовая. Такую очень легко самому сделать. Я тебя, если хочешь, могу научить…
— Больше с тобой в кино ни за что не пойду! — сказал я, когда зажгли свет.
— Дело хозяйское, конечно, но я, поверь, разрядить хотел это страшное напряжение, отвлечь твое внимание от этого ужаса. Боялся, что ты не выдержишь и расплачешься, — сказал он, утирая слезы.
Литсотрудник снял очки и откинулся на спинку кресла.
— В общем, вышел неплохой рассказ, — сказал он. — Только на вашем месте я бы переделал некоторые детали. Вот, скажем, тот абзац, где описывается обед героя. Прочитайте его, пожалуйста, еще раз.
Я взял рукопись и вдохновенно продекламировал:
«Петр Петрович в момент расправился с селедкой и приступил к салату. Заправленный кукурузным маслом, посыпанный зеленым лучком, салат был такой аппетитный, что Петр Петрович попросил у жены добавки. Потом взялся за грибной суп. Он ел медленно и сосредоточенно, словно дегустатор, который, пробуя блюдо, мысленно раскладывает его на компоненты. Вареники с сыром полил сметаной. После чего решительно отложил вилку и пошел в кухню за деревянной ложкой, На десерт, как всегда, был компот и миндальное пирожное…»
— Стоп! — поднял руку литсотрудник. — Начнем с закуски. Вы пишете, что Петр Петрович вначале расправило! с солодкой, а потом приступил к салату? Нелогично! Я, например, прежде всего расправляюсь с салатом, а тогда уж перехожу к селедке. И не иначе…
— Хорошо, немедленно исправлю, — согласился я.
— А кроме того, не стоит заправлять салат кукурузным маслом. Я, например, отдаю предпочтение салату с майонезом или в крайнем случае со сметаной…
— Тогда я напишу так: «Заправленный майонезом и сметаной салат был таким аппетитным, что Петр Петрович…»
— Убедительно! — потер руки литсотрудник. — У читателя аж слюнки потекут. Теперь перейдем к горячему. Грибной суп? А почему не борщ с пампушками? Настоящий украинский борщ, заправленный чесноком и салом! Я бы такого борща целую кастрюлю съел и добавки бы попросил. Коли вы считаете, что борщ лучше…
— И сомнений быть по может! — прервал меня литсотрудник. — Разве можно сравнить эти два блюда? Настоящий украинский борщ с каким-то там грибным супом! А если туда еще и перчику добавить…
— Добавим, раз надо, — согласился я.
— Вот и прекрасно! Перепишите этот абзац. Кстати, и вареники с сыром можно заменить телячьей отбивной. Так будет убедительней. Телячья отбивная с картофелем или гречкой да еще с квашеной капустой — за уши не оттянешь. Кстати, тогда и деревянная ложка не понадобится. Вашему Петру Петровичу не надо будет слоняться по квартире, разыскивая ее.
— Возможно, вы и правы, — поднялся я.
— А десерт совсем вычеркните, — сказал литсотрудник на прощание. — Выдумаете же такое — компот и миндальное пирожное! Это только моя жена любит миндальные пирожные. А я на вашем месте лучше бы дал Петру Петровичу лишнюю отбивную. Даже две отбивные…
На следующий день ровно в двенадцать я снова сидел у литсотрудника.
— Читайте, — попросил он, мечтательно уставившись в окно.
— «Петр Петрович, — начал я, — в момент расправился с салатом, политым майонезом и сметаной, и взялся за селедку. Затем приступил к борщу. Заправленный салом и чесноком, лучком и перчиком, борщ был такой вкусный, что Петр Петрович попросил у жопы добавки. Телячью отбивную с гречкой он ел медленно и сосредоточенно, словно дегустатор, который, пробуя новое блюдо, мысленно раскладывает его на компоненты. «А не запить ли все это компотом? — подумал он, но тут же решительно отбросил эту мысль. — Нет! Лучше съем еще одну отбивную», — твердо решил он…»
